IV. Признание

IV. Признание

Солнце только что выплыло из синих волн океана, и его первые лучи обливали розовым сиянием свежую зелень, политую последним дождём тёплой тропической «зимы».

Гермина, успевшая перенять привычки южного города, не только встала, но уже выкупалась и оделась. В изящном домашнем наряде из белой кисеи, кружев и лиловых лент вышла она на террасу, где был накрыт первый завтрак.

Обыкновенно лорд Дженнер являлся к этому первому завтраку, останавливая верхового коня у знакомой калитки по окончании своей утренней прогулки. В тропическом городе, где люди встают вместе с солнцем, чтобы воспользоваться сравнительной свежестью раннего утра, просыпая затем томительные часы полуденного зноя в прохладных тёмных комнатах, не было ничего необычайного в столь раннем визите. Их делали не только мужчины, но и дамы к своим ближайшим знакомым. Поэтому никто не находил ничего особенного в том, что молодой вдовец навещал молодую вдову, с которой он был знаком в Европе. Правда, любопытные начинали поговаривать о вероятности второго брака для обоих иностранцев, но показная почтительность англичанина к хорошенькой вдовушке не позволяла ни слишком явных намёков, ни подозрений, слишком близких к истине.

Предположения окончить предварительные работы в два, много — в три месяца, и затем торжественно совершить закладку масонского храма всеми ложами «свободных каменщиков», не оправдались. Переговоры по поводу приобретения нужного участка затянулись сверх ожидания.

Прошло около полугода после заседания Бет-Дина, а день закладки масонского храма назначен всё ещё не был.

Между тем, некоторые из членов тайного собрания оставались на Мартинике, ожидая этого торжественного события, и в числе их «великий ребби» Гершель. Он поселился на уединённой плантации Самуила Ван-Берса, отца маркизы Эльфриды. После свадьбы дочери и смерти жены старик вёл жизнь совершенно отшельническую, не принимая никого, даже дочери и внуков. Все дела он передал выписанному из Голландии племяннику. О занятиях старого отшельника много было толков. Суеверные негры открыто называли его «чернокнижником».

У этого-то «чернокнижника» и поселился старый «ребе» Гершель, которого никто из сен-пьерцев не видел с момента приезда его на почтовом пароходе, где его встретил лорд Дженнер, чтобы проводить в синагогу.

Чем занимались оба старика — оставалось тайной, но очевидно, занятия эти были крайне важны, так как Борух Гершуни, ученик старого цадика, единственный гость забытой всеми плантации, возвращался оттуда с горящими глазами и со сдержанным одушевлением рассказывал лорду Дженнеру «о великих опытах», которые будут окончены ко дню открытия масонского храма.

Сам Гершуни остановился в той же гостинице, где жил и лорд Дженнер, взявший отдельный павильон вместе со своим маленьким сыном и его кормилицей-мулаткой.

Появление нового профессора химии, физики и архитектуры, как записал себя Гершуни в книге для приезжающих, не могло не привлечь особого внимания. Гершуни снабжен был лучшими рекомендациями из Парижа. Масонские ложи приняли его с почётом, как давнишнего и испытанного брата, а лорд Дженнер ввёл в лучшие дома Сен-Пьера, в том числе, конечно, и к графине Розен, и в семью своей покойной жены… Всюду любезно приняли молодого приезжего учёного, явившегося в благословенный климат Мартиники, «чтобы отдохнуть от непосильных трудов, доведших его до порога чахотки». Одна только маркиза Маргарита не могла скрывать не то недоверия, не то антипатии к этому умному, вкрадчивому и любезному учёному…

Чистая душа благочестивой женщины почувствовала духа тьмы, овладевшего сердцем злобного еврея, и содрогнулась… Но, увы, смертные не понимают спасительного голоса бессмертной души, а маркиза была слишком благовоспитанной светской женщиной для того, чтобы выразить какую-либо невежливость вполне приличному и прекрасно образованному иностранцу только потому, что чувствовала к нему какую-то смутную антипатию. И профессор Гершуни продолжал посещать дом маркиза Бессон-де-Риб.

Менее сдержанная Гермина была несравненно откровеннее маркизы Маргариты, и довольно явно выказывала свои чувства к новому другу лорда Дженнера. Чувства эти были довольно сложны. Тут был и смутный страх, и какое-то инстинктивное недоверие.

Однажды она не выдержала и попросила лорда Дженнера избавить её от посещения неприятного человека. И тут в первый раз пришлось молодой женщине увидеть недовольное, почти сердитое выражение на лице своего нежного и ласкового друга. С оттенком раздражения он произнёс холодно и повелительно:

— Перестань ребячиться, Гермина! Ты знаешь, я не люблю женских капризов и бабьего нервничанья. Профессор Гершуни мне друг и брат. Он масон, как и я, и занимает в нашем великом союзе выдающееся положение, как и подобает его талантам и многочисленным заслугам. Я надеюсь, что этого для тебя достаточно, чтобы относиться к нему с уважением и симпатией… Он искренне расположен ко мне и к тебе уже потому, что знает, что я тебя люблю. Он будет одним из свидетелей нашего брака и даже остался здесь отчасти из-за этого. Итак, я прошу тебя, — лорд Дженнер подчеркнул это слово, — быть как можно любезнее с моим другом из любви ко мне.

Но в душе молодой женщины всё ещё не угасало смутное недоверие к этому неожиданно появившемуся приятелю её друга. Когда же она припомнила вчерашний обед и разговоры за столом, то недоверие это вспыхнуло с новой силой.

Дело в том, что «профессор» Гершуни с удивительным искусством и как-то совершенно незаметно выпытал у молодой хозяйки подробности одного утреннего визита, о котором она дала обещание не говорить никому решительно.

Это невольное нарушение молчания тяготило Гермину так, как будто бы дело шло о чем-то более серьёзном, чем о простой шутке, невинной шалости, затеянной Матильдой Бессон-де-Риб.

Ранним утром явилась молодая девушка к Гермине после верховой прогулки и просидела больше часа на этой террасе.

Никогда ещё красота Матильды Бессон-де-Риб не поражала Гермину так, как сегодня. Затянутая в амазонку из белого пике, с большой белой фетровой шляпой на роскошных медно-золотистых волосах, с ослепительным цветом лица, почти всегда сопровождающим красноватый оттенок волос, и с большими продолговатыми ярко-голубыми глазами, кажущимися ещё светлей, ярче и блестящей от тёмных, почти чёрных бровей и длинных тёмных ресниц, — Матильда была поразительно красива, и этой смелой, сверкающей и вызывающей красоте придавала особую прелесть неподражаемая ленивая грация медленных движений, которой мать-природа наградила креолок.

— Что вы на меня так смотрите, графиня? — неожиданно спросила Матильда, уловив взгляд своей собеседницы.

— Любуюсь вами, Матильда… Вы удивительно интересны сегодня. Я думала: горе тому мужчине, которому вы захотите вскружить голову. Он погиб, погиб безвозвратно…

Молодая девушка вспыхнула.

— Не все так думают, Гермина. И вы могли бы знать это лучше… Глаза Гермины широко раскрылись от изумления.

— Я? — спросила она. — Почему я?..

Матильда тяжело вздохнула и промолчала, продолжая глядеть на Гермину пристальным и испытующим взором, причём её голубые глаза становились всё печальней…

— Да что с вами, Майя? — с беспокойством спросила Гермина. — Вы так грустны! Случилось что-нибудь неприятное? Опять какая-нибудь шпилька по адресу Лилианы? — внезапно догадалась она. — Охота вам обращать внимание на пошлые выходки глупых злючек…

Дочь маркиза Бессон-де-Риб пожала плечами с заметным нетерпением.

— Вы говорите как иностранка, не знающая ни нашей жизни, ни наших привычек. В общем, ведь все цветные и негры отвратительны. Гермина громко рассмеялась горячности своей приятельницы.

— Неужели вы приехали ко мне так рано, чтобы сообщить мне своё мнение о неграх? — спросила она.

Румянец, вспыхнувший на нежном лице молодой девушке, исчез. Она помолчала с минуту и затем произнесла совершенно неожиданно:

— А вас можно поздравить, Гермина? У нас в городе все говорят о том, что вы и лорд Дженнер не нынче-завтра объявите о своей помолвке…

Гермина вспыхнула в свою очередь. Её прелестное личико выразило глубокое смущение. Удивлённая неожиданным вопросом, она залепетала с видимым волнением:

— Ваши сен-пьерцы — большие сплетники. Лорд Дженнер так недавно потерял свою жену… Да и я… ещё ношу траур по мужу. Уже поэтому не следовало бы говорить таких вещей.

Глубокий вздох поднял нежную грудь Матильды. С внезапной решимостью она схватила обнажённую руку Гермины и заговорила серьёзным, слегка дрожащим голосом:

— Послушайте, Мина… я знаю, что мне не следовало бы врываться в ваше сердце… Но… но мне надо… необходимо знать правду… Скажите мне… ради всего святого, прошу тебя, скажи мне… правду ли говорят?.. Правда ли, что ты любишь его?.. Мужа моей покойной сестры, и что он тебя любит?..

Сама того не замечая, Матильда заменила холодное официальное «вы» дружески фамильярным «ты». И Гермина поняла из этой мелочной подробности, как сильно было волнение молодой девушки.

Голубые глаза Матильды глядели на неё таким умоляющим взглядом, что Гермина невольно заплакала. Ведь она была женщина… как же ей было не разгадать того, что происходило в душе этой девушки! Сама Матильда, быть может, не вполне сознавала своё чувство. Ласково и нежно ответила она, в свою очередь бессознательно переходя к дружественному «ты»:

— Для любви нужно время. Я же ещё так недавно освободилась, как и он. Могу тебя уверить, что покуда между мною и лордом Дженнером не было и речи о браке… О том же, что может случиться в будущем, трудно загадывать… Чужая душа — потёмки… Я не могу говорить за другого, не могу поручиться за сердце лорда Дженнера…

— Но ты? Ты его любишь? — допытывалась Матильда страстным шёпотом. — Скажи мне это, скажи, Мина… Поверь, я спрашиваю не из любопытства. Если бы ты знала, как давно я люблю его… Тогда ещё, девочкой, я восхищалась им, когда он венчался с моей сестрой… Скажи, умоляю тебя, скажи мне правду, Мина… Поверь, я не со злобою спрашиваю! Нет у меня ни злобы, ни даже ревности к тебе… И если он избрал тебя, — такова, видно, воля Божья… Поверь мне, Мина, я не буду проклинать вас… Я буду молиться о вашем счастье так же горячо и искренно, как молилась о счастье сестры… Но я хочу знать правду.

Внезапно хлынувшие слезы прервали страстную речь девушки.

Глубоко тронутая, Гермина кинулась на колени перед качалкой, в которую упала рыдающая Матильда, и принялась утешать её, как умела. Солгать она не хотела, сказать правду не смела, опасаясь неудовольствия лорда Дженнера, почему и ограничилась нежными ласками и уклончивыми фразами.

Но для Матильды этого было довольно. Она поняла и внезапно выпрямилась. Решительно отерев слезы, она произнесла неожиданно спокойным и твёрдым голосом:

— Благодарю тебя, Гермина, за твою доброту. Я понимаю твою деликатность, как и твоё положение. И, повторяю, мне стало легче… Я знаю, что мне уже не на что рассчитывать, и постараюсь примириться со своею судьбой…

— Ты так молода, Майя, — робко заметила Гермина, — и такая красавица… Ты полюбишь другого и будешь счастлива… Матильда спокойно покачала головой.

— Девушки нашего рода дважды не любят. Они умирают от первого разочарования, как тетя Алиса. Но ты не плачь обо мне, Мина, — нежно произнесла она, видя слезы, невольно выступившие на глаза Гер-мины. — Мне осталась другая — высшая любовь. Осталось величайшее счастье — вера. Этого счастья никто у меня вырвать не сможет. И когда я запрусь в монастырь, где окончила жизнь тетя Алиса, Господь поможет мне забыть все земные печали…

Гермина всплеснула руками.

— Боже мой, Майя… Можно ли говорить такие вещи в 18 лет?! Подожди годик, другой… Как знать, что ожидает тебя в будущем? Матильда грустно улыбнулась.

— А ты бы хотела знать это будущее, Гермина? — спросила она совершенно неожиданно. Гермина засмеялась.

— Да разве это возможно? Кто бы не хотел знать будущее? Да я много бы дала, чтобы узнать будущее твоё, да и моё тоже… Но, — задумчиво повторила она, — к несчастью, это невозможно.

— Не совсем, — серьёзно ответила Матильда. — Если бы ты не была иностранкой, ты бы знала, что среди наших негров бывают люди, одарённые умением угадывать будущее.

— По картам или на кофейной гуще? — весело ответила Гермина. — Ну, милочка, таких «гадателей» и у нас в Берлине достаточно. Но кто же верит их предсказаниям?

К крайнему удивлению маленькой немки, лицо креолки стало ещё серьёзнее.

— О мошенниках, предсказывающих за пять франков всё, что угодно, я не говорю. Таких и у нас сколько угодно. Они продают всякие эликсиры и талисманы, как любовные, так и медицинские, под общим названием «кимбуа». Но всё это, конечно, вздор. Но есть один человек, отшельник на горе, у подножия статуи Мадонны-Покровительницы. Он негр, но очень благочестив. Так вот об этом чёрном ходит масса легенд и удивительных рассказов. Многие называют его чародеем, а некоторые проповедником. Да вот тебе пример… Брат Роберт… Он как-то пришел к «чёрному чародею» с пятью другими сорванцами. В то время Боб был страшным негрофобом и позволил себе несколько насмешек над старым «отшельником», который ответил ему кротко: «Сегодня ты издеваешься над чёрной кровью, а завтра женишься на моей внучке»… Я помню наш смех, когда брат рассказал нам это дерзкое предсказание за завтраком, на другой день… А теперь он женат на внучке квартеронки, на девушке одной крови с чёрным колдуном. Согласись, что это факт замечательный…