XIX. Арест

XIX. Арест

Наутро в квартире профессора Гроссе появилась полиция, предупреждённая одним из квартирантов, который слышал ночью какой-то подозрительный шум, окончившийся звуком, похожим на револьверный выстрел. Спальня доктора Гроссе находилась как раз под спальней этого человека.

Полицейский комиссар, принимавший заявления, немедленно же отправился на квартиру доктора Гроссе.

Поставив городовых у всех выходов с приказом не выпускать ни единой живой души, полицейский комиссар поднялся по лестнице, внимательно оглядывая каждую ступеньку так же, как потолок и стены.

Дверь в квартиру профессора Гроссе поддалась при первом же прикосновении, к крайнему удивлению привратника, который божился и клялся, что вчера вечером, около одиннадцати часов, он позвонил к профессору Гроссе, но не получив ответа, попытался открыть дверь и раза два сильно тряхнул ручку замка, который был заперт изнутри, так как головка ключа виднелась в замочной скважине.

Выслушав показание привратника, полицейский комиссар позвонил по телефону судебному следователю и прокурору, прося их немедленно приехать. Затем комиссар, двое понятых (нотариус Фридель и привратник) и двое городовых с револьверами в руках, двинулись дальше, сопровождаемые издали привратницей, успевшей пробраться наверх.

Когда судебные власти вошли в комнату, всю залитую кровью, Ольга ещё спала.

— Батюшки, да ведь это его невеста! — вскрикнул привратник.

— Вторая, вторая — поспешно затараторила привратница, — та самая барышня, которая приезжала вчера, перед вечером, с другой такой же красавицей, в колясочке на паре, с маленьким лакеем в синей куртке с золотыми пуговицами… Эта барышня обиделась, когда я сказала, что видела её накануне вечером, когда она приходила к господину профессору.

— Да ведь это же была не она, — перебил привратник свою супругу. — Потому-то она и огорчилась, как узнала, что к её жениху приходила какая-то другая дама, да ещё ночью и с собственным ключом профессора…

Судебный следователь, подоспевший как раз в это время, внимательно выслушал довольно сбивчивые показания четы привратников и, окинув пытливым взглядом все подробности мрачной картины с разбросанными вещами, перерытыми ящиками и бумагами, рассыпанными повсюду, произнёс вполголоса:

— Дело ясное. Убийство из ревности… Убийца искала, вероятно, писем… Своих или соперницы… А вы что скажете, доктор?.. Она, кажется, в летаргии? Это бывает у убийц интеллигентных, особенно у женщин с повышенной нервной чувствительностью.

Привезённый следователем врач был ещё молодой человек, но уже пользовался большой и заслуженной известностью как в юридическом, так и в медицинском мире. Швейцарец по рождению, доктор Эмиль Раух поселился в Берлине лет 10 назад и успел, благодаря своей наблюдательности и познаниям, раскрыть несколько очень сложных и очень запутанных преступлений и получить место главного врача в больнице тюремного ведомства, откуда его и приглашали почти на каждое выдающееся уголовное дело.

Доктор, осматривавший в этот момент бесчувственную Ольгу, приподнялся с колен и, продолжая поддерживать голову актрисы одной рукой, произнёс отчётливо:

— Не судите слишком быстро. Мне кажется, что об этой реакционной летаргии говорит с такой уверенностью ещё рано… Сколько я могу судить, эта молодая женщина, — новая актриса императорских театров Ольга Бельская, — а её странный сон — результат отравления…

— Что? — раздался голос входящего прокурора. — Ольга Бельская? Да, несомненно, это она… я узнаю её, я видел её третьего дня в «Орлеанской деве». Но как же она здесь очутилась и что тут произошло?

Доктор Раух пожал плечами.

— Если бы на подобные вопросы было так легко ответить, то… ваши обязанности были бы не трудны, господа!

— Сама Бельская объяснит нам, что здесь произошло, — заметил следователь.

— Надо поскорее привести её в чувство! — прибавил товарищ прокурора.

— Да, если бы это было так легко, — повторил доктор.

— Пустяки, — перебил его товарищ прокурора. — Посмотрите, она дышит совершенно спокойно… Какая же это летаргия? Просто сон… вызванный нервной реакцией.

Но врач заметил:

— Вот это-то и неестественно. Повторяю вам, господа, что нервный сон — простой обморок, или действие наркотиков — морфия или опия, производит ослабление действия сердца. Здесь же сердце бьётся совершенно правильно, чуть-чуть замедленно, и пульс также правильный, а между тем спящая нечувствительна даже к уколу.

Врач осторожно уколол кончиком ланцета руку Ольги.

На нежной руке выступила капля свежей крови. Между тем бледное лицо не шевельнулось.

— Как странно, — прошептал прокурор. — Что вы скажете об этом, Мейер? — обратился он к полицейскому комиссару, внимательно осматривавшему комнату.

Старый солдат почтительно поклонился и затем произнёс медленно и с расстановкой:

— С вашего позволения я осмотрел квартиру и составил себе примерное объяснение случившегося.

— Говорите, говорите, — поспешно отозвался следователь. Даже доктор Раух повернул голову в его сторону.

— Мне кажется, что здесь случилось убийство, так сказать, случайное. В столовой накрыт стол, который приготовлен был для дамы… это доказывают великолепные розы. Дама явилась к назначенному времени, и ужин был съеден — остатки ещё стоят на буфете. Ужинали двое: профессор и эта дама. Это доказывается вот этой запиской, найденной мною на полу возле дамы…

— Ого… «Вопрос жизни и смерти», — усмехаясь заметил товарищ прокурора. — Известная уловка влюблённых…

— Имевшая успех и на этот раз, — добавил комиссар. — В конце концов барышня пришла и…

— Убила того, к кому пришла? — насмешливо заявил доктор Раух. Комиссар усмехнулся.

— Господин доктор, что именно случилось, я не могу знать, но когда я вижу труп мужчины и рядом бесчувственную женщину, то я вполне естественно предполагаю, что убийство совершено этой женщиной… Тем более, что характер раны…

— Позвольте, вскрытие ещё не произведено и о характере раны говорить слишком рано, — перебил врач.

— Однако видно, что рана нанесена во время сна. Это видно по положению трупа. Раны две. Сначала в голову, выстрелом из револьвера, а затем удар кинжала в сердце, а этот кинжал, — вот посмотрите, кинжал не из обыкновенных, — я нашёл возле постели и убедился, что рана в груди нанесена именно им; да, кроме того, на кинжале написано имя владелицы; прочитайте сами.

Все кинулись к маленькому изящному стилету, с художественной рукояткой кавказской работы, осыпанной бирюзой, жемчугом и кораллами. На рукоятке действительно выгравированы были два слова: «Ольга Бельская».

Следователь воскликнул:

— Теперь я со спокойным сердцем могу написать приказ об аресте.

— Неужели вы хотите отправить в тюрьму эту женщину?

— Я не имею права выпустить из рук женщину — да ещё иностранку, русскую, поймите, русскую, — а они все подозрительны в политическом смысле. И, как знать, нет ли политической подкладки в этом убийстве. Я не могу рисковать допустить побег убийцы, когда она очнётся от этой летаргии, быть может даже притворной.

— Вы, кажется, считаете меня неучем, господин следователь? — резко произнёс врач. — Я утверждаю, что эта женщина отравлена или загипнотизирована, и что заключить её в тюрьму до приведения в чувство равносильно убийству. Очнувшись в камере, неподготовленная и ничего непонимающая, она может умереть или сойти с ума от нервного потрясения.

— Но как же быть, доктор? — растерянно произнёс следователь. — Не могу же я оставить на свободе женщину, подозреваемую в убийстве на основании таких веских доказательств!

— Постойте, господа, — сказал прокурор. — Если доктор уверен в опасности положения госпожи Бельской, то её можно отправить не в камеру, а в тюремную больницу.

— Большего я сделать не могу, — заметил следователь. — Иначе меня обвинят в потворстве преступникам.

Врач махнул рукой.

По указанию доктора, Ольгу завернули в плед и осторожно донесли на руках до кареты.

Следователь и полицейский комиссар остались на квартире убитого опрашивать свидетелей и обыскивать комнаты.

Бесчувственную Ольгу привезли в Моабит (здание тюремного ведомства) и поместили в отдельной маленькой комнатке тюремной больницы, с двойными решетками на единственном окне и с двумя солдатами у единственной двери…

Она продолжала спать — бесчувственная, холодная и прекрасная, как мраморная статуя.