Глава 11 Далай-лама

Глава 11

Далай-лама

Многие читатели, вероятно, удивлены, почему до сих пор в этой книге не упоминалось о далай– ламе. Поскольку эта книга исключительно о ламаистских посвящениях, то, по-видимому, важное место в них должен занимать именно далай-лама – великий учитель посвященных. Рассмотрим теперь этот вопрос.

Хотя на Западе о Тибете узнают все больше и об этой стране опубликовано уже значительное количество серьезных книг, тем не менее иностранцы все еще слабо представляют себе, кто такой далай– лама и какова его роль. Наиболее осведомленными авторами являются английские чиновники, которые либо лично встречались с далай-ламой, либо поддерживали дипломатические отношения с его представителями. Однако они изображают правителя Тибета только как политического деятеля (только это и интересовало их читателей).

Кроме этих авторов, есть люди, не только никогда не ступавшие по тибетской земле, но и не обладающие мало-мальски достоверной информацией о его жителях и которые тем не менее позволяют себе сочинять совершенно ничем не обоснованные небылицы. Одни из них изображали далай-ламу как человека, владеющего всеми языками мира. Другие безапелляционно утверждали, что он является «папой» буддистов. Третьи, в свою очередь, говорили о нем как о маге, который обычно занят сотворением чудес самого фантастического характера. А его дворец в Потале изображали как своего рода «святая святых», недоступную для непосвященных и населенную сверхлюдьми, иерофантами, хранителями страшных мистерий.

Все это чистые фантазии. Далай-лама является преимущественно главой светской власти, автократическим монархом Тибета.

В книге «Магия и тайна Тибета» я вкратце описала далай-ламу в роли аватара (тулку) Ченрези. Здесь же добавлю некоторые детали, чтобы устранить недоразумения насчет этой значительной личности для ламаистского мира.

Далай-ламы являются преемниками первоначальных великих лам школы «желтошапочников». Чтобы познакомиться с их историей, мы должны вернуться к моменту основания этой школы Цзон– хавой, то есть к XV веку.

Колыбелью далай-лам является монастырь Галдан, расположенный в двадцати километрах от Лхасы. Он был построен Цзонхавой в весьма необычном для гомпа (монастырей) месте. Обычно гомпа в гордом одиночестве строились на какой-нибудь возвышенности; Галдан же стоит в окружении гор. Два других монастыря, относящихся к тому же периоду и возведенных учениками Цзонхавы, также пренебрегли вершинами и располагаются на равнинах у подножия гор, но они хорошо видны путникам, в то время как Галдан полностью скрыт в широкой воронкообразной впадине, и путник может проехать совсем рядом, совершенно не подозревая, что в двух шагах находится большое монастырское сооружение.

Традиция объясняет эту странность следующим образом: считается, что Цзонхава предвидел наступление времен, когда его учение подвергнется нападкам и будет изгнано из Тибета, поэтому он хотел обеспечить монахов, своих учеников, спокойным местом, где они могли бы найти убежище и сохранить его учение для пользы будущих поколений.

Цзонхава был первым настоятелем Галдана и там же закончил свои дни. Великолепный мавзолей из сплошного серебра и золота, украшенный драгоценными камнями и окруженный чем-то вроде навеса, был воздвигнут в его честь в большом храме, построенном в центре монастыря. Многочисленные паломники – я была одной из них – посещают эту гробницу, перед которой непрерывно горят сотни светильников.

Цзонхава был простым религиозным учителем. Продолжая работу, начатую Атишей и его учеником Домтоном (пишется как Бромстон), он сделал все возможное, чтобы реформировать весьма ослабевшую монастырскую дисциплину тибетского духовенства. По этой причине его ученики были названы «гелугпа» (дгэлугпа), то есть «обладающие добродетелями». Название «желтошапочники» они получили потому, что Цзонхава, чтобы отличать их от других монахов, носивших красные головные уборы, обязал их носить желтые. Тем не менее такая простая причина не выглядела удовлетворительной для людей, жаждущих чудес.

Считается, что Цзонхаве явилась богиня Дордже Налджорма и посоветовала изменить цвет и форму головных уборов учеников, заверив его, что, если они будут носить желтые шапки, они, несомненно, превзойдут своих соперников в лице «красношапочников».

Сокращая известные названия «желтые шапки» и «красные шапки» до названий «желтая школа» и «красная школа», некоторые иностранцы воображают, что одни ламаистские монахи носят красные одеяния, а другие – желтые. Как я уже говорила, это не так. Одеяние монахов – темно-гранатового цвета и одинакового покроя для всех школ и обоих полов. Монахи самого значительного ответвления последователей древней религии тибетцев – белого бон – носят такую же одежду. Только форма головного убора, его цвет и цвет мантии (нечто вроде католического далматика), называемой дагам (згалам), которую ламы надевают во время службы, и позволяют определить, к какой школе принадлежит носящий одеяние человек.

Было бы ошибочно думать, что Цзонхава стремился вернуть ламаизм к учению первоначального буддизма, устранив примеси индо-тантристского и бон– шаманистского происхождения. Он был таким же приверженцем ритуалов, как и «красношапочники», и принимал большую часть их предрассудков. Важнейшие пункты его реформы касались монастырской дисциплины. В то время как «красношапочникам» позволялось употребление спиртного, а обет безбрачия требовался только от монахов, получивших посвящение в духовный сан гелонга[97] и выше, Цзонхава запретил женитьбу и употребление алкогольных напитков всем членам монастыря без исключения[98].

Будучи религиозным учителем, почитаемым множеством своих учеников, Цзонхава никогда не был непогрешимым «главой церкви». Ни унаследовавший его должность племянник Кхай-дуб-Дже, ни другие ламы, которые считались перевоплощением последнего и, следовательно, преемственными настоятелями Галдана, не были облечены властью навязывать свои убеждения верующим и отлучать от церкви тех, чьи взгляды не совпадали с их собственными. Таким правом среди буддистов никто и никогда не обладал.

Несмотря на интеллектуальный упадок среди тех, кто впал в суеверия, дух первоначального учения все еще жив среди буддистов и достаточно силен, чтобы помешать ученому духовенству отказаться от свободы воззрений, которую столь настоятельно завещал своим ученикам Будда.

Бескомпромиссная позиция, занятая в этом вопросе буддистами, может быть подтверждена многими отрывками из Палийского канона. Я приведу здесь отрывок из «Калама-сутты».

Несколько молодых людей поведали Будде о том, что в их стране учителя различных философских школ проповедуют так много разных учений, что они не знают, какому из них верить, и потому спрашивают у него совета.

Будда ответил: «Не верьте ни во что из традиционных верований, как бы это высоко ни чтилось многими поколениями и в различных местах. Не верьте ничему только потому, что многие говорят об этом. Не верьте в мудрецов прошлого. Не верьте тому, что вы сами себе вообразили, убедив себя, что это боговдохновенно… Не верьте ничему только на основании авторитета ваших учителей или священников. После исследования верьте тому, что вы сами испытали и посчитали обоснованным, и согласуйте с этим свое поведение».

Какие бы модификации в последующем ни внесли в учение Будды махаянисты, этот пункт остался неизменным. Можно было бы даже сказать, что они подчеркивали необходимость духовной независимости.

Несколько отрывков из ритуалов мистических посвящений, приведенных в этой книге, подтверждают, какое важное значение этому придают ламаисты. Отсюда совершенно очевидно, что истинное «посвящение» – это то, что разум дарует себе, а все остальное – не что иное как средства для достижения этого.

И поэтому, хотя настоятели Галдана, подобно последователям Цзонхавы, и обладают определенным превосходством среди гелугпа, это превосходство всегда относится лишь к почтительности к ним, но они никогда не оказывали какое-либо духовное давление на монахов и мирян, относящихся к их школе. Титул глава «желтошапочников», иногда используемый иностранными авторами и мною как наименование, близкое западному читателю, на самом деле не указывает на официальную функцию какого-либо рода.

Кроме того, настоятели Галдана особо не упоминаются как учителя-мистики, хранящие определенную устную традицию (дам-наг) методов психотренинга. Монополия на дам-наг и, следовательно, связанные с ними посвящения, по-видимому, удерживают школы «красношапочников», чьи корни уходят в далекое прошлое, к тем временам, когда религиозный мир Тибета был еще связан с буддистами Индии.

За несколько веков до рождения Цзонхавы, два могущественных великих ламы из школ кармапа и сакьяпа, захватили светскую власть в стране, вытеснив феодалов, которые поделили страну на княжества-провинции после вымирания последней царской династии. В действительности настоящим царем стал великий лама школы сакьяпа, правда, по милости императора Хубилая (первого китайского императора монгольской династии, XIII век), который, будучи сюзереном Тибета, утвердил его верховную власть.

Хотя реформа Цзонхавы и усилила строгость дисциплины у части ламаистского духовенства, она никоим образом не погасила в нем жажду светской власти. Власть, приобретенная великим ламой школы сакьяпа, возбудила зависть у настоятелей Галдана.

Лобсанг Гьяцо, пятый из них в линии преемственности, достиг своей цели, заручившись поддержкой захватившего Тибет монгольского хана. Этот хан уничтожил власть «красношапочников». Множество их монастырей было стерто с лица земли, другие конфискованы в пользу «желтошапоч– ников», а их представители были насильно включены в состав «желтой» школы. Временная власть в Тибете была передана Лобсангу Гьяцо его монгольским покровителем, подобно тому как четырьмя веками ранее она была передана великому ламе сакьяпа другим монголом – ханом Хубилаем.

После возвышения до царской власти Лобсанг Гьяцо объявил себя аватаром бодхисаттвы Ченрези, покровителя Тибета, а своего учителя объявил аватаром мистического будды Одпагмеда (Амитабхи).

Монастырь Галдан, скрытый среди гор в пустынной местности, больше не мог служить прибежищем монаха, который стал царем, хотя он и на царском троне обязан был сохранять религиозную обстановку и даже носить монашеское одеяние.

В VII веке н. э. великий царь Сронгцан Гампо построил крепость-дворец (теперь от нее остались только руины) на холме Потала в Лхасе. Невозможно найти более подходящего места для нового властелина. Традиция сделала это место священным, связав его с памятью самых знаменитых царей Тибета, а необычный вид холма, одиноко возвышающегося посреди безбрежной равнины, сделал его исключительно подходящим пьедесталом для жилища божественного повелителя. Лобсанг Гьяцо начал строительство необыкновенного здания, к которому впоследствии делались пристройки. Оно со временем стало нынешним дворцом Потала.

Мы весьма далеки от того, чтобы считать это таинственной святыней, будоражащей воображение некоторых людей на Западе. Безусловно, Потала представляет собой монастырь, настоятелем которого является далай-лама, но с точки зрения совершаемых в нем ритуалов он ничем не отличается от всех прочих монастырей. Единственное отличие заключается в его исключительно аристократическом характере. Только сыновья знатных и богатых семейств могут стать его монахами. Их материальные затраты велики. Предполагается, что они должны взять на себя огромные расходы по содержанию монастыря и его гостей, оплачивая таким образом честь быть трапа[99] в личном монастыре далай-ламы. Следует добавить, что при приеме в эту группу избранных учитываются также и заслуги кандидата. Вовсе недостаточно иметь лишь богатство и благородных предков; монахи Поталы должны быть образованными, и, как правило, они таковыми и являются. Сыновья из состоятельных семей, свободные от всяческих материальных забот, обычно с детства воспитываются наилучшими учителями, а поскольку кроме учения им больше абсолютно нечем заниматься, они без особых трудностей обретают того рода схоластическую эрудицию, которая в такой чести в Тибете.

Однако мы по-прежнему далеки от высот мистицизма. Все дело в том, что не следует рассчитывать найти их в Потале, а не в каком-нибудь другом крупном государственном монастыре: Сера, Галдане, Депунге и их отделениях вблизи Лхасы. В этих великих ламаистских институтах можно встретить людей выдающегося ума, эрудированных ученых, философов, скептиков или эпикурейцев, а также небольшое количество истинно религиозных лам, конкретная буддийская религиозность которых проявляется в благотворительности. Что касается тибетских мистиков, то они, как и их индийские собратья, предпочитают одиночество и жизнь в пустынных местах.

Ради истины мы вынуждены лишить Поталу и ее правящего владыку того фантастического ореола, который незаслуженно создается вокруг них некоторыми людьми, однако мы не должны кидаться и в другую крайность; мы не должны делать такой вывод, что высшее учение скрывают от далай-ламы и его ученых монахов некие почти недосягаемые учителя.

Кажется, я уже несколько раз довольно ясно высказала свою точку зрения по этому поводу. Ни в самом буддизме, ни в его ламаистской форме, ни среди более ортодоксальных школ нет ничего эзотерического. Будда ясно и определенно говорил об этом своему двоюродному брату и ученику Ананде, которого некоторые люди, незнакомые с Буддийским каноном, считают получившим от Будды некое тайное учение.

«Я проповедовал учение, ничего не утаивая, Ананда, не делая никаких различий между эзотерическим и экзотерическим. Я не похож на тех учителей, которые что-то зажали в своих руках или что-то скрывают»[100] – так заявил Будда двоюродному брату незадолго до своей смерти, когда тот спросил его, нет ли еще чего-то такого, чему он может научить своих учеников. Следовательно, можно не сомневаться в том, что далай-лама имеет все возможности получить исчерпывающие наставления в возвышенных философских и мистических учениях ламаизма. Со своей стороны я могу утверждать, что нынешний[101] далай-лама был глубоко сведущим во всех этих учениях и мог полностью их разъяснить.

Ангкуры даруются далай-ламам точно так же, как и любому другому адепту ламаизма. Их великий духовный предок Цзонхава просил «посвящения» у нескольких учителей не только в юности, но и когда стал уже знаменитым и возглавил многочисленную группу учеников.

Следует помнить о том, что сам факт получения ангкура еще не означает, что получающий ангкур ниже того, кто его дарует. Бывают случаи, когда двое лам обмениваются ангкурами во время взаимного посвящения или, если оставаться верным значению слова «ангкур», передают друг другу силы, которыми они обладают.

Естественно, невозможно узнать, какие мистические ангкуры получил далай-лама, или вступил ли он вообще на «Мистический Путь». В равной мере невозможно узнать, какие ангкуры далай-лама способен даровать сам. Это тайна, которую каждый учитель хранит при себе. Можно утверждать лишь то, что далай-ламы никогда не претендовали на то, чтобы быть учителями-мистиками или духовными руководителями, и что вовсе не к Потале устремляются ищущие духовного просветления.

Ангкуры, которые далай-лама дарует нескольким привилегированным ученикам, имеют более экзотерический характер; чаще всего это – ангкур Ченрези.

Двенадцать далай-лам предшествовало в Потале нынешнему монаху-царю. Большинство из них умерли в молодом возрасте, и только двое из них прославились по совершенно разным причинам.

Первый из них – Лобсанг Гьяцо, которого часто называют «Великий Пятый». Именно он обрел светскую власть над всем Тибетом и как правитель заслужил репутацию способного энергичного человека, не пренебрегающего помпезностью и церемониями, столь любимыми тибетцами.

Известность его преемника, шестого далай-ламы, менее славного происхождения, хотя он заслуживает особого упоминания из-за одного предания, связанного с нашей темой.

Ребенок, которому по воле коварной судьбы было предначертано считаться перевоплощением Лобсанга Гьяцо и аватаром Ченрези, казалось, был необыкновенно умным. Несомненно, он мог бы стать как блестящим царем, так и изящным поэтом, если бы далай-ламы, хотя они и были аватарами, не были вынуждены соблюдать монашескую дисциплину, включающую в себя строгий целибат.

Именно это последнее условие и оказалось гибельным для Цаньяна Гьяцо.

От звания аватара (тулку) невозможно отказаться; далай-лама не может отречься от своего титула. Юноша, честолюбие которого не могло сдерживать натиск влекущих его чувств, пренебрег порицанием окружающих и дал полную волю своим греховным наклонностям.

Цаньян Гьяцо написал множество стихов, которые до сих пор чрезвычайно популярны в Тибете. В них выражены тоска и терзания бедного великого ламы. Здесь приведен вольный перевод некоторых из них.

Как ароматен персик в вышине!

Рукою не дотянешься к нему…

О, дева юная, очарование весны,

украдкой на тебя смотрю и вижу сны.

Тайком я на свидание спешу

обнять прекрасную любимую свою…

Увы, ту бирюзу, что найдена с трудом,

оставить должен навсегда потом.

К любимой все мечты обращены,

она близка, но недоступна для меня.

Приснилось мне – я в океане отыскал

жемчужину, которой нет цены.

Болтливый попугай, замолкни, наконец!

Там, в роще у реки, подруга соловья поет…

Мне безразлична месть богов,

и плод, что предо мной лежит,

 вкусить не запретит никто.

Я обратился к мудрому ламе[102],

моля направить к благу разум мой.

Но даже рядом с ним я как во сне,

и мысль стремится не к нему, а к ней.

Узреть лицо наставника, хотя б на миг, —

напрасен труд, в моем воображенье

незвано предстает любимой лик

необоримой силой, зовом и томленьем.

Мои мысли, блуждая, уносят меня далеко.

О, если б они так к Святому Ученью бежали,

то в краткий миг жизни, что мне отведен,

я Буддой бы стал, отринув земные печали.

На востоке, над вершинами гор,

диск луны ослепительно ярок…

И подобно ему, образ милой моей

неотступно скользит перед взором.

Бессонными ночами далеко

мой разум убегает из дворца,

и дни мне не даруют облегченья…

Устало сердце без любимой.

Следующие две строки, в которых дается прекрасное описание шестого далай-ламы, известны всем тибетцам:

В Потале он Ринчен Цаньян Гьяцо,

а в Шоле и Лхасе – он молодой, веселый парень!

Что думали тибетцы о том, почему августейший Ченрези явился им в образе столь странного аватара? Вера заставляет видеть все в особом свете; несмотря на эксцентричность Цаньяна Гьяцо, большинство тибетцев продолжали верить в него.

Но китайцы, которые в то время продолжали захватывать власть в Тибете, проявляли меньшую терпимость. Они сместили слишком пылкого далай-ламу и в конце концов убили его, что вызвало большое недовольство у тибетцев. Напрасно предлагали они другого ламу, выбранного ими юношу, ссылаясь на то, что Цаньян Гьяцо не был настоящим аватаром и был назначен по ошибке. Верующие отказались признать его новым шестым далай– ламой и нетерпеливо ждали перевоплощения несчастного Цаньяна Гьяцо.

Считается, что по этому поводу Цаньян Гьяцо оставил следующее предсказание. Как и предыдущие стихи, оно очень популярно в Тибете:

О белый журавль, моим зовам внемли!

Дай мне сильные крылья свои.

В дальних краях не задержусь,

только слетаю в Литанг и вернусь.

И действительно, в провинции Литанг (Восточный Тибет) был найден ребенок, который отвечал всем условиям, необходимым для признания в нем воплощения покойного далай-ламы.

Все вышеизложенное представляет собой исторические факты. Я так подробно остановилась на них по той причине, что хотела ознакомить вас с необыкновенной личностью Цаньяна Гьяцо.

По-видимому, он был посвящен в некоторые методы, которые позволяют или, возможно, даже поощряют то, что нам кажется развратом, каковым это и было бы в случае любого другого человека, но только не в случае «посвященного» в такую исключительную тренировку, о которой трудно говорить, не прибегая к медицинской терминологии.

Подозревать, что Цаньян Гьяцо был адептом этих практик, наряду с другими сведениями, заставляет нас одна явно фантастическая история, символизм которой тем не менее совершенно ясен любому, кто знаком с этой тренировкой. Вот эта история.

Однажды Цаньян Гьяцо был на террасе своего дворца в Потале в окружении тех, кто был возмущен его безнравственным поведением.

«Да, у меня есть возлюбленная, – сказал он в ответ на их упреки, – ведь и у вас, обличающих меня, они тоже есть, но неужели вы думаете, что обладание женщиной значит для меня то же самое, что и для вас?»

Затем он приблизился к краю террасы и помочился через балюстраду. Жидкость попала на фундамент Поталы, а потом вознеслась к верхней террасе и вернулась в великого ламу тем же путем, каким была выпущена. Великий лама обратился к окружающим:

«Сделайте-ка то же самое, – сказал он, – а если не можете, то поймите, наконец, что мои отношения с женщинами не такие, как у вас».

Изложенная таким образом история кажется просто пародией, но мы можем считать ее искаженной версией реально случившегося события.

Определенная группа тибетских оккультистов изучает такой вид упражнений, которые отчасти физические, отчасти психологические, включающие в себя такие необычные действия, как возвращение в тело семенной жидкости, либо готовой извергнуться, либо уже извергнутой.

Для объяснения пользы таких упражнений приводятся довольно любопытные доводы. Во-первых, вопрос не только в удержании внутри себя энергии, вместилищем которой, как считают тибетцы, является «семя жизни» (это естественным образом выполняется аскетами, соблюдающими строгий целибат), а в возбуждении этой скрытой энергии с последующим сохранением ее в себе. И во-вторых, считается, что энергия мужского семени во время совокупления может обогатиться элементами женской энергии, которую оно впитывает и уносит с собой в момент обратного поглощения.

Некоторые думают, что таким способом они могут практиковать утонченный вампиризм путем по– глощения психической энергии тех отмеченных особыми знаками женщин, которых считают воплощенными дакини.

Отличительным признаком налджорпа, способных на столь необычный подвиг, являются длинные волосы, заплетенные в одну косу, спадающую на спину. Однако в наше время многие так называемые налджорпа стали носить такую прическу, «не имея на это права», как сообщил мне один «посвященный».

Новички тренируются в этом упражнении, втягивая жидкость (воду или молоко) через мочеиспускательный канал. Можно много рассказать об этой особой стороне тайной науки Тибета. Однако, какой бы смехотворной или вредной нам ни казалась такая практика, можно с уверенностью сказать, что для увлеченных ею в ней нет ничего распутного или похотливого, и они никоим образом не стремятся к чувственным удовольствиям.

Индийцы также знакомы с только что упомянутой особой тренировкой. Мы находим ее описание в различных трудах по хатха-йоге. Заимствовали ли ее тибетцы через непальцев, с которыми они поддерживали постоянные отношения на протяжении многих столетий с момента проникновения буддизма в их страну? Вполне возможно, но, тем не менее, происхождение этих упражнений, как и вообще всей тантрической системы, с которой они связаны, все еще остается для нас тайной.

Как в Индии, так и в Тибете некоторые полагают, и не без основания, что выражения, используемые в описании этих практик, в действительности не связаны с теми объектами, на которые они указывают. Действительно, у тибетцев есть мистический язык, называемый «языком дакини», слова которого, заимствованные из обычного разговорного языка, имеют совершенно особый смысл для «посвященных».

И поэтому можно только догадываться, правы ли те, кто объявил единственно правильным иносказательную интерпретацию учения, которое первоначально было сугубо материалистическим, или же просто другие приверженцы материалистического толкования исказили изначально чистое духовное учение, низведя его до уровня грубой материальной практики.

Вероятно, никакая другая альтернатива и не придет на ум западному человеку, но в случае восточных людей это не так, ибо они не устанавливают между телом и психикой того непроницаемого барьера, к которому побуждают нас столетия нашего западного образования.

«Посвященный» в поисках переживаний, простой раб излишне пылких чувств, а может быть, то и другое одновременно, шестой далай-лама оставил по себе очень добрую память. Добрые жители Лхасы создали вокруг него неофициальный полутаинственный культ. В этом городе тайными красными знаками отмечены несколько домов, где, по преданию, Цаньян Гьяцо встречался со своими прекрасными подругами. Иногда в знак почитания молодого вольнодумца, который был аватаром мистического Господа Безграничного Сострадания, простые люди тайком прикасаются к этим знакам своим лбом[103].

Поскольку Цаньян Гьяцо дал мне повод поговорить о столь необычных вещах, я расскажу одну слышанную мной историю, связанную с затронутой темой.

Героем этой истории является знаменитый ведантийский философ Шри Шанкарачарья (учитель Шанкара); ему брахманы обязаны возвращением себе привилегированного положения, которое было сильно скомпрометировано из-за распространения рационалистического и антиритуалистического учения Будды.

Личность этого учителя, судя по его биографиям, на три четверти состоящим из легенд, была чрезвычайно незаурядной. К сожалению, кастовая политика затушевала остроту его интеллекта, сделав Шанкару приверженцем губительных социальных теорий, полностью противоречащих проповедуемому им возвышенному пантеизму.

Следующая далее история очень хорошо известна в Индии, где она передается на протяжении многих веков, причем ученики великого философа так и не смогли понять, что их учитель в ней высмеивается. В последние годы, возможно под влиянием западных идей, заимствованных во время обучения в английских колледжах, некоторые индийские интеллектуалы осознали гротескный характер приписываемого Шанкаре приключения и теперь отказываются признавать эту историю правдивой. Тем не менее некоторые адепты индуистского тантризма защищают ее подлинность и придают ей такой смысл, который имеет отношение к той разновидности тренировки, в которую, вероятно, был посвящен и Цаньян Гьяцо. Правда, следует сразу же отметить, что такого мнения придерживаются лишь немногие тантрики.

Итак, Шанкара странствовал по Индии в поисках именитых противников, с которыми он, по обычаю тех времен, мог бы помериться силами в философском поединке. Он вызвал на диспут учителя по имени Мандана, ученика знаменитого Бат– ты, который проповедовал ритуалистическое учение карма-мимансы, согласно которому спасение достижимо только через совершение религиозных ритуалов, таинства, жертвоприношения богам и т. д. Шанкара же, напротив, утверждал, что спасение является результатом постижения Знания.

Они договорились о следующем: тот, кто окажется побежденным в споре, становится учеником победителя и принимает его образ жизни. В результате, поскольку Мандана был мирянином, а Шанкара – аскетом (саньясином), то, если победит первый, второй должен будет снять свое религиозное одеяние и жениться, в противном же случае Мандана обязан будет оставить жену и дом и облачиться в оранжевое хлопчатобумажное одеяние, которое в Индии носят все, кто совершил великое отрешение[104].

Спор происходил публично. После продолжительной защиты Мандана обнаружил, что у него больше нет аргументов, и Шанкарачарья уже готов был объявить его своим учеником, когда вдруг в спор вмешалась жена побежденного мирянина, глубоко образованная женщина по имени Бхарати:

«Священные писания, – сказала она Шанкарачарье, – гласят, что муж и жена образуют единую личность. Следовательно, победив моего мужа, ты восторжествовал только над половиной нашего существа. Твою победу можно считать полной только в том случае, если ты победишь также и меня».

Шанкара ничего не смог ответить на это, поскольку заявление Бхарати опиралось на ортодоксальные тексты. Он начал с ней новый спор. Бхарати быстро обнаружила, что с ее познаниями и умением вести спор она не сможет состязаться с противником, поэтому со свойственной женщинам ловкостью спасла положение при помощи хитрой уловки.

В священных текстах индусов чувственная любовь считается такой же наукой, подобной многим другим. Бхарати задала своему собеседнику-аскету некоторые вопросы из этой особой области. Шанкара пришел в замешательство и был поставлен в тупик.

Он объяснил образованной и умной женщине, что с самой юности философия занимала все его мысли и что, будучи саньясином, он дал обет безбрачия, поэтому женщины и все связанное с ними были для него совершенно чуждыми ему. Тем не менее он не считает, что его невежество в этом вопросе непоправимо, он считает себя вполне способным приобрести недостающие знания. Это лишь вопрос времени. Не согласится ли ученая Бхарати предоставить ему месяц для самообразования? А по истечении месяца он возобновит спор.

И тут Бхарати допустила опрометчивую ошибку. Она недооценила силы своего противника или, возможно, посчитала, что столь короткий промежуток времени будет недостаточным для овладения требуемой наукой. Поэтому она согласилась, и Шанкарачарья отправился на поиски наставников.

Примерно в то же время случилось так, что умер раджа по имени Амарука. Шанкара не мог приступить к своим занятиям в облике уже столь хорошо известного философа-аскета и расценил этот случай как исключительную возможность, которой можно было воспользоваться.

Он повелел своим ученикам тщательно оберегать его тело в одном недоступном месте, затем, используя свои йогические силы, «двойник» Шанкары покинул его тело и вошел в тело правителя, которого уже везли на погребальный костер. Воскресшего Амаруку привезли обратно во дворец, к великой радости многочисленных рани, его законных супруг и большого количества хорошеньких наложниц.

Шанкара оказался ревностным учеником, приятно удивив своих женщин, которыми покойный раджа несколько пренебрегал по причине преклонного возраста. Министры и члены совета тоже обратили внимание на то, что разум повелителя значительно возрос после его воскрешения. Теперешний правитель совсем не походил на тупоумного раджу, которого они знали много лет.

В результате как женщины во дворце, так и члены государственного совета начали подозревать, что это дух какого-то могущественного сиддха[105] использует тело умершего Амаруки. Опасаясь, как бы он не покинул их и не вернулся в свое собственное тело, министры приказали по всей стране разыскать бездыханное тело, спрятанное в каком-либо уединенном месте, и, как только оно будет найдено, сжечь его.

Шанкара настолько глубоко погрузился в свои занятия, что совершенно забыл свою настоящую личность, и у него не возникало ни малейшей мысли о возвращении в тело философа-аскета, лежавшее где-то под охраной нескольких учеников.

Однако, когда прошел весь день, назначенный для возвращения, ученики, обнаружив, что Шанкара все еще не вернулся, начали беспокоиться. Когда же они узнали об объявленном властями розыске, их беспокойство переросло в панику. Некоторые из них поспешно отправились ко дворцу Амаруки, проникли внутрь и под окнами раджи запели философский гимн, сочиненный самим Шанкарачарьей.

Это пение встряхнуло их учителя и вернуло ему память. Его «двойник» мгновенно покинул тело Амаруки и вернулся в свое собственное, которое уже было обнаружено и лежало на месте для погребального костра…

Теперь, став полностью компетентным, наш философ вернулся к Бхарати, удивив ее своими обширными познаниями, и женщина была вынуждена признать поражение.

Те, кто в этой истории склонен видеть вещи, совершенно в ней не подразумевавшиеся, говорят, что подлинные факты здесь искажены. Дело в том, что Шанкара в некоторые моменты своей деятельности должен был восполнять недостающую психическую энергию посредством практики, требующей половых отношений с женщинами. Я оставляю ответственность за это мнение на тех, кто его придерживается.

Однако, что бы там ни было с великим индийским философом, несомненно то, что Миларепа, очень целомудренный строгий холостяк, повелел своему ученику Речунгпе некоторое время сожительствовать с женщиной, на которую он ему указал. Согласно традиции, эта пара решила поселиться в уединенной горной пещере, а эта деталь предполагает то, что адепты таких практик – не распутники и стремятся к целям, отнюдь не связанным с чувственным удовлетворением[106]. В действительности, что бы здесь ни подразумевалось, буддизм, как и официальный тибетский ламаизм, подобную практику не признает.

Роль таши-ламы тождественна роли далай-ламы. Единственная разница между ними заключается в том, что последний, как аватар, является светским правителем Тибета. Практические результаты этого различия довольно существенны. Это обнаружилось, когда предшественник нынешнего таши-ламы вынужден был бежать из Тибета, спасаясь от своего могущественного коллеги.

Поскольку таши-ламы официально не занимаются политикой и живут в уединении в своих владениях в провинции Цанг, некоторые считают их более религиозными, чем далай-лам, хотя в этом отношении основная масса тибетцев не делает между ними никакого различия.

На таши-лам не в большей степени, чем на далай-лам, смотрят как на представителей линии преемственности учителей, хранящих традицию устного учения. Их официальный титул – цан панчен римпоче. «Панчен» – это тибетская адаптация санскритского слова «пандита», означающего ученого, особенно сведущего в философии. Таким образом, этот титул относит таши-ламу скорее к категории ученых-философов, чем мистиков-созерцателей.

Цан панчены являются великими ламами монастыря Ташилхунпо («великое процветание») в Шигадзе. По названию монастыря иностранцы стали называть их таши-ламами, хотя в Тибете в обиходе нет этого названия.

Какой бы ни мыслилась популярная точка зрения, согласно которой эти ламы являются последовательными воплощениями одного и того же индивида, очевидно, что все таши-ламы отличаются своими приятными манерами и чрезвычайной доброжелательностью. Этот факт признают путешественники, посещавшие их в прошлые века, да и тот радушный прием, который оказал мне предпоследний таши– лама, позволяет и мне свидетельствовать о том же.

Непосредственно после далай-лам и таши-лам следует еще один великий аватар, воплощение Дордже Палмо[107], который проявляется в женском обличье, чей тулку является настоятельницей монастыря, расположенного у озера Ямдок в Южном Тибете. Эта величественная личность ламаистского мира считается сведущей в мистицизме не более, чем два знаменитых тулку Ченрези и Одпагмед – далай-лама и таши-лама.

В действительности ни один тибетец не ожидает увидеть этих аватаров великих лам в качестве глав философских школ, ведущих учеников по пути мудрости или совершающих мистические посвящения. Эманации этих существ, превосходящие своим могуществом даже богов, являются в основном защитниками[108]. Их присутствие в Тибете, как верят сами тибетцы, обеспечивает повсеместное процветание и счастье, а благословения, выпрашиваемые жителями страны у этих высоких лам, в основном выражаются в получении материальных благ в этой или в следующих жизнях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.