8. Первый в листе ожидания Санджив

8. Первый в листе ожидания

Санджив

В деревушке Черрапунджи нас приняли за богов. Черрапунджи находится на границе Индии и Бангладеш. Это одно из самых дождливых мест на земле: в «Книге рекордов Гиннесса» говорится, что ему принадлежит рекорд по самому большому количеству осадков и в год, и за месяц. Это поразительное место с такими прекрасными водопадами, что дух захватывает. Когда мне было двенадцать лет, родители решили свозить нас с Дипаком туда на экскурсию. Мы поднимались по склону горы на нашем маленьком «хиллмане» — дорога змеилась зигзагами все вверх и вверх, поворотов было столько, что и не сосчитаешь. Во время пути дождь не стихал ни на минуту. Но стоило нам въехать в деревню, как тучи развеялись, и вышло солнце. Там были маленькие детишки, которые толком не видели солнца ни разу в жизни, и когда оно вышло при нашем появлении, они решили, что мы боги или по крайней мере какие-то сверхъестественные существа. В сверхъестественном происхождении нас заподозрили даже некоторые лавочники. Они улыбались, зазывали к себе в лавки на чай с лепешками-самоса и не брали с нас денег.

Такое же ощущение было у меня, когда я малышом сел в поезд на вокзале в Джабалпуре и, выглянув в окно, увидел, как сотни людей выказывают уважение моему отцу, а многие даже плачут. Я был маленький и не понимал, что это такое — быть врачом, — но сообразил, что врачи, наверное, люди особенные. Именно тогда мне пришло в голову, что и я, пожалуй, тоже стану врачом. Прошло много лет, и мы с моей женой Амитой отправились в паломничество в ущелье Гомукх — своими глазами увидеть исток священного Ганга. Когда мы были там, один наш спутник, знаменитый индийский врач по имени Х.?К. Чаттани, обратился ко мне с вопросом.

–?Санджив, — спросил он, — если бы вам довелось прожить жизнь заново, какую профессию вы бы выбрали и где бы поселились?

Я посмотрел на вершины гор, в небо — и ответил:

–?Все очень просто, доктор Чаттани. Стал бы гепатологом в Бостоне, преподавал бы, писал книжки, старался быть хорошим врачом. В общем, то же самое, что сейчас.

Мой собеседник задумался.

–?На такой высоте воздух разреженный, у вас гипоксия мозга, — усмехнулся он. — Спрошу вас еще раз, когда будем на уровне моря.

В следующий раз мы встретились через неделю на вечеринке с коктейлями в Дели. Ответ мой не изменился. Я счастливый человек — могу себе позволить заниматься любимым делом. Медицина — наш семейный бизнес. Я с детства видел, как нравится отцу лечить людей, заботиться о них. Он с искренней радостью уходил каждое утро на работу, и я с детства понимал, что занимается он чем-то очень важным. Для моего отца не было занятия интереснее и благодарнее, чем разгадывать тайны человеческого организма. Все для него начиналось с правильного диагноза. По вечерам, за ужином, он частенько рассказывал про новых пациентов, описывал их симптомы и рассказывал, какой курс лечения он разработал. Мне это заменяло телесериалы, и я вечер за вечером пристально следил за динамикой совершенно незнакомых пациентов. И хотя лично о них я ничего не знал, они словно бы оживали у меня в мыслях, я начинал тревожиться за них.

Мама окончила только среднюю школу, официального медицинского образования у нее не было, однако от отца она узнала о медицине довольно много и часто задавала очень дельные вопросы, на которые папа отвечал весьма подробно. Мама была дотошная. А это лекарство ты дал? А это учел? Что теперь будешь делать? Как анализы? Иногда ей даже удавалось самостоятельно поставить правильный диагноз.

Однажды за ужином отец был особенно озабочен одним сложным случаем.

–?Мне тревожно за дочку той сестрички, — сказал он. «Сестричками» тогда называли медсестер. — Вдова, дочери тринадцать лет. Ты ее, наверное, встречал на праздниках, — добавил он, поглядев на меня в упор.

–?Какие симптомы? — зажала мама свой обычный вопрос.

–?Высокая температура и увеличенный лимфоузел, — ответил папа. — Надеюсь, это острый фарингит.

–?Как бы не болезнь Ходжкина, — заметила мама. Папа обдумал ее слова.

–?А знаешь, возможно, так и есть.

И в самом деле — позднее отец поставил девочке диагноз «лимфома Ходжкина». Мы несколько лет по вечерам следили за состоянием больной, но в конце концов она умерла.

Отец учил нас, что диагностика — искусство, требующее полной сосредоточенности. Диагноз редко бывает очевиден по одному-двум симптомам. Отец очень гордился своей способностью ставить диагнозы в трудных, зачастую даже загадочных случаях — и эту способность мы с Дипаком унаследовали. Отец часто рассказывал, как сдавал последний экзамен на членство в Королевской коллегии врачей.

–?Это профессиональные больные, — говорил он. — Люди, страдающие самыми настоящими болезнями, иногда редкими, которым платят, чтобы они во время экзамена демонстрировали симптомы студентам. Когда мой пациент увидел, что его опрашивает врач-индиец, то сразу преисполнился враждебности. Это чувствовалось по его ответам. После обычного вежливого приветствия я начал собирать анамнез — историю болезни. И пациент не давал мне определенных ответов ни на один вопрос. За время пребывания в больнице у вас был кашель? «Может быть». Вы хорошо спите? «Иногда». После каждого ответа он поворачивался к больному на соседней койке и спрашивал у него: «Майк, я кашляю? Майк, я хорошо сплю?» А Майк отвечал «Может быть» или «Иногда». Добиться от него четкого ответа было невозможно.

Однако отец не просто слушал пациента, но внимательно высматривал, нет ли у него каких-то необычных проявлений. И заметил, что зрачки у пациента еле заметно дергаются туда-сюда — это называется нистагм. А еще он заметил, что у больного что-то не то с речью.

–?Ну-ка скажите «Британская артиллерийская бригада», — попросил он.

Пациент повторил эту фразу, но словно бы по слогам — этот симптом называется «скандированная речь».

Тогда отец протянул пациенту ручку, которую держал в руке, и отметил у него так называемый интенционный тремор — дрожь в руках при попытке намеренно выполнить какое-то действие.

–?Давно ли у вас рассеянный склероз? — уверенно спросил папа.

Дело в том, что у больных рассеянным склерозом наблюдается классическая триада симптомов — скандированная речь, интенционный тремор и нистагм. Лицо профессионального больного просветлело.

–?Господи, доктор! — воскликнул он. — Вы один из немногих, кто поставил мне верный диагноз!

Он был под таким сильным впечатлением, что рассказал папе все вопросы, которые задают на последнем экзамене, и напомнил правильные ответы. Это помогло папе сдать экзамен с отличием, а для молодого индийского доктора в то время это было крайне редкое достижение.

В отличие от брата, я никогда по-настоящему не сомневался, что стану врачом, причем великим диагностом, как отец. В Индии есть самые разные медицинские институты — там учат и классической научной медицине, и аюрведической медицине, и унани (еще одной разновидности традиционной медицины), а при этом выпускники всех этих учебных заведений считаются полноправными врачами. А я, со своей стороны, интересовался исключительно так называемой современной медициной, научной, той самой, которую практиковал отец. Хотя я был убежден, что в других разновидностях медицины тоже есть определенный смысл, но мне казалось, что западная медицина предлагает пациентам самые разумные и обоснованные методы лечения. Для меня это и была настоящая медицина, именно так я и хотел лечить больных.

Система образования в Индии не такая, как в США. В Штатах студент сначала ходит в колледж, потом поступает в медицинский институт. В Индии нужно после средней школы пройти год подготовительных медицинских курсов, а после них идти прямо в институт. Я прошел подготовительные курсы в Университете Дели и подал документы в три медицинских института. Отец преподавал в Военном медицинском колледже в Пуне, а брат поступил во Всеиндийский институт медицинских наук в Дели, поэтому я и подал документы в оба этих учебных заведения, а заодно еще в Бенаресский индуистский университет.

На экзаменах после подготовительных курсов я получил весьма достойные оценки, меня сразу взяли и в Военный медицинский колледж, и в Бенаресский индуистский университет. Однако мне больше всего хотелось учиться во Всеиндийском институте медицинских наук — он был и остается самым престижным высшим медицинским учебным заведением в стране. К сожалению, именно туда было труднее всего попасть. Каждый год набирали всего тридцать пять студентов, а заявлений подавали ни много ни мало десять тысяч. Приемная комиссия сначала отбирала девяносто абитуриентов на основании оценок, потом их вызывали на собеседование. Во время собеседования с доктором Кесвани, заведующим кафедрой анатомии, он спросил меня, почему я не хочу идти в колледж, где преподает мой прославленный отец.

–?Он получил туда назначение как военный, — объяснил я. — У него не было выбора. А у меня есть, и я хочу учиться в вашем великолепном университете. Это современное учебное заведение, в штате много блестящих преподавателей, вот вы, например, и здесь дают современное представление о медицине. Многие преподаватели учились в Америке. — Я нарочно упомянул Америку, а не Англию. Доктор Кесвани считал, что последипломное образование в Америке гораздо лучше. А потом я добавил — так, на всякий случай: — Ну, еще мне нравится, что у вас новые здания и в вестибюле стоят теннисные столы.

–?Значит, вам хочется играть в настольный теннис и изучать архитектуру? — с улыбкой съязвил доктор Кесвани.

Я бы с удовольствием похвастался, что был одним из первых в списке принятых, но на самом деле я оказался первым в листе ожидания: тридцать шестым номером. А номером первым во всей стране была очаровательная юная Амита Дешрай, которая раньше хотела работать в министерстве иностранных дел и дослужиться до посла. Но потом, подобно Дипаку, передумала и решила стать врачом.

К счастью, каждый год три-четыре абитуриента из тридцати пяти поступивших в престижный Всеиндийский институт забирали заявления, потому что получали стипендии в других медицинских учебных заведениях. В результате я все-таки попал, куда хотел.

Но даже тогда, чтобы я мог стать врачом, требовался парламентский закон. В то время во Всеиндийский институт брали только тех, кому на первое августа того года уже исполнилось семнадцать лет. А меня в начальной школе из первого класса перевели сразу в третий, потому что учителя и директор решили, что я очень смышленый; это называется «перепрыгнуть через класс». Так что по возрасту принять меня не могли, и мне надо было ждать еще почти два года, но отец поделился этой проблемой с одним своим больным, будущим президентом Индии Фахруддином Али Ахмедом. Тот потребовал, чтобы парламент изменил закон. По новому закону, который вступил в силу через двадцать один день, я проскочил в институт и стал самым юным студентом-медиком за всю его историю.

Учиться было нетрудно. Я вырос в медицинском мире, легко ориентировался и в терминах, и в инструментах. Все давалось мне сравнительно легко. В отличие от американских медицинских институтов, в Индии обучение строится на заучивании материала. Аналитического мышления почти не требуется — знай учи и повторяй наизусть. На подготовительных курсах нас вызывали к доске и заставляли рассказать всю таблицу Менделеева. Я ее до сих пор помню. Мы прибегали к всевозможным техникам запоминания. В медицинском институте мы зазубрили, что симптом болезни печени — сильное покраснение ладоней. Это называется ладонная эритема. Второй симптом — у пациента по всему телу, в основном на верхней части торса, появляются красные пятна, немного напоминающие паутину. Чтобы это запомнить, мы учили стишок, который я запомнил на всю жизнь, а придумал его доктор Бин из Бостона:

Без виски и джина

старушка Бертина

прожить не могла ни денька.

Чуть выпьет немножко —

краснеют ладошки

и пятна — как след паука.

Дипак учился на два курса старше меня и показывал пример, следовать которому мне было очень трудно. На первом курсе он очень сердился на меня, потому что я не сидел взаперти в своей комнате за учебниками, а ходил в кино или торчал с приятелями в кофейнях и приходил домой затемно. К тому же мне по-прежнему нравились спортивные соревнования. Я несколько лет был лучшим игроком в крикет и в настольный теннис и получил много наград. А мой брат не раз и не два говорил маме, что горд моими спортивными достижениями, но очень беспокоится за достижения академические. Через некоторое время мама случайно встретила в банке того самого доктора Кесвани с кафедры анатомии. Он подошел к маме и спросил, как дела у ее сыновей.

–?За Дипака я не волнуюсь, — ответила мама. — Он прилежный ученик. А вот за Санджива мне тревожно: по-моему, он слишком увлекается спортом.

–?Не волнуйтесь, я с ним разберусь, — пообещал доктор Кесвани.

Мой сосед по общежитию занимался круглые сутки. Когда бы я ни проснулся утром, как бы поздно ни вернулся вечером — в его комнате всегда горела лампа, он грыз гранит науки. И всячески показывал, что не одобряет моей лености, и это меня злило, так что когда нам с ним предстоял экзамен по анатомии брюшной полости в рамках курса, который читал доктор Кесвани, я не сдержался и заявил:

–?А спорим, я сдам лучше тебя!

Сосед принял вызов. Тут уж мы оба засели за учебники и по баллам за письменный экзамен разделили третье место. А во время устного экзамена произошла интересная история. Доктор Кесвани задал мне двадцать вопросов, и я правильно ответил на все.

–?Ставлю вам десять баллов из ста, — сказал он. Видимо, решил, что так заставит меня учиться еще усерднее, но не тут-то было. Я был ошарашен и страшно возмутился.

В Индии детям внушают, что учителя надо уважать сильнее всех, даже родителей. Учитель никогда не ошибается. Когда человек взрослеет, ему много раз случается наблюдать, как учитель говорит явную неправду, но мы никогда не возражали — в таких случаях было принято считать, что это мы заблуждаемся, а учитель все равно прав. Иногда потом мы обсуждали это друг с другом.

–?Слышал, что он сказал? Такого не может быть!

И все соглашались, что да, не может, но учитель тем не менее говорил то же самое ученикам из года в год и ни у кого не хватало духу его поправить.

Но на этот раз я совершил поступок, немыслимый для индийского студента. Когда доктор Кесвани поставил мне десять баллов из ста, я ему возразил.

–?Нет, я так просто не уйду, — проговорил я.

Младшие преподаватели и лаборанты с кафедры анатомии поглядели на меня будто на умалишенного.

— Нет, я так просто не уйду, — повторил я. — Я все выучил. Я знаю анатомию брюшной полости. Получил третье место за письменный экзамен. Доктор Кесвани, у меня есть право отвечать. Пожалуйста, поспрашивайте меня еще.

Это было как возразить Хулигану Роджеру. Никто не понимал, как теперь быть. Доктор Кесвани удивился и несколько рассердился.

–?Ладно, — выдавил он. Задал мне еще пять вопросов, я верно ответил на все пять. — Очень хорошо, — сказал доктор Кесвани. — Я удваиваю вам баллы.

И поставил мне двадцать баллов.

Я вышел из аудитории в ярости, но ничего не мог поделать. Пошел и закатил Дипаку скандал: нечего было жаловаться маме на то, что я-де плохо учусь! Потом позвонил маме и рассказал, к чему привела ее светская беседа в банке. Однако на своем курсе я стал героем — человеком, у которого хватило духу возразить доктору Кесвани.

Самым увлекательным для меня был последний год: нам наконец-то позволили применить теоретические знания на практике, лечить настоящих больных. При Всеиндийском институте есть учебная больница больше чем на тысячу коек. А напротив стоит государственная больница Сафдарджанга — на ту же тысячу коек плюс еще сотни две больных, которые лежат на матрасах на полу. В этих больницах мы наблюдали самых разных больных. Если появлялся больной с необычным диагнозом, мы бежали на обход вместе с нашими учителями. Мы видели тропические болезни, которых в США почти нет, лечили все разновидности туберкулеза, наблюдали больных бешенством и даже проказой. Оказалось, я был прав: медицинская практика — это очень интересно.

Группа у меня была маленькая, однако преподаватели постарались, чтобы мы избрали себе разные специальности. Девушек было больше, чем юношей, и еще 30 % мест было зарезервировано для иностранцев и людей из низших каст. В индуистской системе каст есть и неприкасаемые. Для некоторых из них институт был настоящим культурным шоком. Например, один из таких студентов был родом из маленькой деревушки. Он приходил в ужас при виде девушек-однокурсниц в платьях и юбках европейского образца — ведь подобные наряды открывали ноги, а в его деревне это считалось непристойным. Он очень плохо говорил по-английски и смущался, когда на него смотрели, однако к концу обучения уже прекрасно овладел английским, и мы подружились. И он больше не прикрывал глаза рукой, когда в аудиторию входила девушка в юбке.

Однако ближе всего я подружился с Амитой — лучшей в нашей группе. Я познакомился с ней месяца через полтора после начала первого семестра. В нашем институте есть традиция: первокурсники устраивают концерт для всех остальных студентов. Амита любила музыку и на этом концерте играла на губной гармошке, а публику просила подпевать. Еще она умела играть на гитаре и даже организовала рок-группу. Я решил, что это прекрасная возможность побольше с ней общаться. К сожалению, ни петь, ни играть на музыкальных инструментах я не умел. Когда Амита спросила меня, что я могу, я ответил: «Хлопать и свистеть». На самом деле я умел только хлопать.

Я ходил на все репетиции группы, хотя по большей части просто стоял и глядел. Группа называлась «Мок-Комбо» и играла популярную западную музыку от Элвиса Пресли до «Битлз», а также американские песни в стиле кантри вроде «Долина Красной реки». Мы понятия не имели, что это за Красная река такая, знали только, что это где-то на Среднем Западе.

Еще нас с Амитой объединяло увлечение настольным теннисом. Я играл довольно хорошо, но и она, прямо скажем, неплохо. Настольный теннис в Индии очень популярен. Младшая сестра Амиты была чемпионом страны среди юниоров, так что Амита играла очень много. Дома у нее натягивали сетку поперек обеденного стола. Я был сражен: надо же, очаровательная, умная девушка — и к тому же прекрасно играет в теннис! Я попросил ее стать моей партнершей в соревнованиях смешанных пар на институтском чемпионате. Она согласилась — и мы одержали убедительную победу в финале.

В то время в Индии не было принято ходить на свидания парами. Мы гуляли компаниями. Мы с Амитой обычно ходили в кафе с двумя ее сестрами, а иногда и с мамой — в те дни в этом не было ничего необычного. Однако шло время, и я решил, что пора выводить наши отношения на новый уровень. И пошел поговорить с Амитой.

–?Хочу пригласить тебя на свидание, — заявил я. Она спросила, что я намерен делать. — На ужин в ресторан и в кино. — Она спросила, какой фильм я хочу посмотреть (ну ни за что не желала мне подыгрывать!). — Это сюрприз, — ответил я. И мы пошли на «Доктора Живаго», — я уже видел этот фильм и он мне очень нравился.

Постепенно мы познакомились поближе. Амита очень любила Индию — и даже, как я уже упоминал, мечтала работать в министерстве иностранных дел, разъезжать по всему миру и всем рассказывать, как живется в нашей стране и каковы наши ценности. В школе она изучала экономику, но потом ее убедили стать врачом, и она пошла на подготовительные курсы при Институте.

Я обнаружил, что Амита живет более богатой духовной жизнью, чем я. Отец ее был инженер и работал в центральном управлении общественных работ, строил дороги и мосты то в городах, то в труднодоступных сельских районах. Каждые два-три года правительство давало ему новое назначение — совсем как в моей семье. Хотя отец Амиты был человек весьма практического склада, он каждое утро садился в позу лотоса на замшевый коврик, читал «Бхагавад-Гиту» и медитировал. Он практиковал какие-то йоговские техники. Впоследствии и Амита тоже стала подсаживаться к нему и проводить некоторое время в позе лотоса и с закрытыми глазами. Она сказала, что сама не зная, что делает, приобщилась к духовным практикам с самого нежного возраста.

К концу обучения мы с ней решили пожениться. В Индии тогда еще были нередки браки по сговору семей, однако мы с Амитой сами нашли друг друга и полюбили. И ужасно гордились, что мы такие современные индийцы. Я отправился к родителям и сообщил, что мы хотим гражданскую церемонию, а не традиционную многолюдную свадьбу.

Мама, естественно, очень огорчилась.

–?Дело не во мне, — объяснила она, — а в твоем дедушке. Он очень опечалится, что ты не следуешь древним традициям.

–?Мама, не волнуйся, — ответил я. — Я сам с ним поговорю.

И поговорил с дедом и пообещал ему, что все будет как полагается. На индийские свадьбы обычно приглашают несколько сотен человек. Я сказал деду, что у нас будет пышный прием в модном клубе «Дели Гимхана» — одном из старейших клубов Дели, — и что наш брак благословит жрец. Деда это вполне удовлетворило — он хотел, чтобы мы были счастливы, а больше ему ничего не было нужно.

Итак, все было решено. Но когда мы с Амитой обратились в суд за брачной лицензией, оказалось, что мы еще не вышли годами. В Индии вступать в официальный брак можно только с двадцати одного года. Тогда я снова отправился к родителям.

–?Мы передумали, — объявил я. — Хотим традиционный индуистский обряд.

Во время подготовки мы с отцом пригласили жреца, которому предстояло нас поженить. Нам хотелось назначить свадьбу на определенную дату, жрец изучил наши гороскопы и сообщил, что это не самый благоприятный день. Папа, современный врач, сунул жрецу пару сотен рупий и попросил пересмотреть гороскопы. Жрец воскликнул, что ошибся, какая-то планета занимает, оказывается, совсем другую позицию и дата, которую назначил отец, самая что ни на есть благоприятная.

Когда жрец уходил, я вышел проводить его до мотоцикла. Индуистские церемонии иногда длятся несколько часов, все зависит от прихоти ведущего.

–?Послушайте, — шепнул я, — не тяните, хорошо? Если церемония будет краткой, мы уж вас вознаградим…

У нас был прелестный традиционный индуистский свадебный обряд, очень краткий, а после этого мы зажили вполне современной жизнью. Медицинский институт дал мне, конечно, куда больше, чем я рассчитывал.

Я пишу эти строки и думаю, как мне повезло, что я женат на Амите — прелестной женщине, блестящем педиатре, высокодуховном существе, моей половинке, с которой живу вот уже более сорока лет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.