20. ОГОРЧЕНИЯ

20. ОГОРЧЕНИЯ

Возлюбленный Мастер,

Сила

...Чувства — это проявления собственного ума. Если ты можешь понять таким образом все, тогда это называется знанием того, что нет ни себя, ни других. Небеса и ад находятся только в сердце человека и нигде больше.

...Когда ты начинаешь осознавать постепенное накопление силы среди огорчений повседневной деятельности — знай, это и есть тот путь, которым человек достигает буддовости.

...Когда ты видишь это так, как оно есть на самом деле, практикуй в соответствии с реальностью и поступай в соответствии с реальностью.

...Только если ты достиг этой ступени, ты можешь сказать, что нет небес, или ада, и тому подобные вещи. Юн Цзя сказал: «Нет ни людей, ни будд. Вселенная подобна пузырю в океане, все мудрецы подобны вспышкам молнии». Если бы Юн Цзя не достиг этой ступени, как смог бы он сказать это? Но, при всех этих словах, много есть таких, кто заблуждается...

Эмоции и огорчение

...Именно будучи огорченным, ты должен внимательно исследовать и выяснить, откуда возникает огорчение. Если тебе не удается доискаться первопричины его происхождения, тогда откуда же появляется прямо сейчас тот, кто огорчен? Как раз когда ты огорчен — это существующее или несуществующее, пустое или реальное? Исследуй до тех пор, пока твоему уму будет уже некуда двигаться. Если ты хочешь размышлять, то размышляй; если хочешь плакать, то плачь. Просто продолжай плакать и размышлять. Когда ты возбуждаешь себя до точки, где привычная энергия любви и аффекта в кладовой сознания истощена, тогда, естественно, это подобно воде, возвращаемой к воде: ты отдаешься своему изначальному существу — без огорчений, без мыслей, без горя или радости.

«Войдя в мир, оставь мир полностью». Разве бывает отец, который не тревожился бы, когда его сын умирает? Если ты пытаешься подавить такие чувства насильно, не отваживаясь плакать или размышлять об этом, тогда это намеренно противоречит естественному порядку, отрицает присущую тебе природу: это подобно попыткам перекричать эхо или маслом погасить огонь.

***

Да Хуэй, человек, который начинал поиск, исчез в поиске. Теперь тот, кто говорит, уже не прежний Да Хуэй; он прекратился. Старое ушло, и родилось новое. Все, что он говорит сейчас, имеет совершенно иное значение: оно не исходит из его ума, оно исходит из его опыта.

Одним из наиболее значительных переживаний является сила — не власть над другими, а просто громадная энергия, восходящая в вас из самой сердцевины вашего существа. Это не значит, что вы властвуете над другими, но вы могущественны. Власть над другими можно отобрать; это зависит от других, это не ваше. Вы лишь скрываете свое бессилие.

Каждый политик в мире психологически болен. Его болезнь — глубокий комплекс неполноценности, глубокое бессилие. Существует только два выхода из этого состояния бессилия: дешевле и проще всего — властвовать над другими. Но такой опыт иллюзорен: он, безусловно, дешев, но не реален.

Реальная сила приходит только через опыт собственного существа.

Вот где политика и религия расходятся. Их поиск, по существу, один и тот же — поиск силы; но политика избирает самый дешевый, самый пластмассовый способ достижения силы, а религия ищет подлинного, реального, собственного.

Если вы независимы, абсолютно укоренены в собственном существе, то этим опытом силы можно поделиться. Если вы близки к человеку силы и не побоитесь открыться, вы сейчас же увидите огромную вспышку, огромный прилив врывается в ваше существо, как будто пламя перекинулось с одного светильника на другой. В традиции дзэна это было названо передачей светильника. Это передача силы, и это самое загадочное переживание.

Одним из учеников Гурджиева — кажется, он оставался с учителем дольше всех — был Беннет. Он нашел Гурджиева в Константинопольском лагере эмигрантов после русской революции. Гурджиев бежал из России. Он знал, что оставаться в России было бы крайне опасно для его жизни, и ученики, которые находились рядом с ним, тоже убеждали его, что пора бежать. Там было опасно во всех отношениях, а особенно из-за коммунистов, которые не верили, ни в какую духовность, не верили, что в человеке есть нечто вечное, — а это было делом всей жизни Гурджиева.

Хаос царил по всей стране. Царь и правительство потерпели крах, были низложены. Коммунисты еще не были в состоянии установить порядок и мир. Все пребывало в хаосе; вся бюрократическая система была разрушена — то было время, когда люди, желавшие выбраться из России, получили эту возможность.

Гурджиев высадился в Константинополе и остановился в лагере для эмигрантов, где находились тысячи бездомных русских. Беннет обнаружил его в том эмигрантском лагере. Тогда мир впервые узнал о Гурджиеве. Беннет служил в армии; он помог Гурджиеву добраться до Парижа, и всякий раз, когда это было возможно, он приходил и жил у Гурджиева.

У Беннета в автобиографии есть одно воспоминание, касающееся силы. Он пришел повидать Гурджиева, будучи страшно усталым; уже несколько дней он чувствовал себя при смерти — казалось, все силы, необходимые для борьбы с болезнью, иссякли. Он был бледен, слаб и пришел просто повидаться с Гурджиевым в последний раз, полагая, что больше уже не увидит его.

Когда он вошел в комнату Гурджиева, Гурджиев сказал: «Что с тобой случилось, Беннет? Тебе еще не время умирать». Он положил руку на голову Беннета, и Беннет не мог поверить: огромный поток энергии стал перетекать из руки Гурджиева в тело больного. Беннет снова помолодел — буквально за несколько минут. Он открыл глаза — он не мог опомниться! Он взглянул на свои руки — вся его бледность исчезла. Он чувствовал себя молодым, словно возродившимся.

Но когда он посмотрел на Гурджиева, то испугался: учитель был очень бледен. Беннет еще никогда не видел его таким слабым, и он понял, что произошло: Гурджиев отдал себя, свою жизненную силу, свою энергию — ему, Беннету.

Гурджиев сказал: «Не беспокойся. Мне понадобится всего десять минут для восполнения». Он вышел в ванную, а когда возвратился через десять минут, то был таким же, как всегда, — полным энергии. Беннет захотел глубже понять, что же было ему передано.

Гурджиев сказал: «Если ты будешь практиковать учение, которое я тебе дал, то однажды сам увидишь, что каждый обладает неисчерпаемым источником силы. Это была неотложная критическая ситуация, поэтому я перелил себя; иначе ты, безусловно, умер бы. Но я знаю, это почти как колодец: ты можешь вычерпать воду... если ты проделаешь это быстро, колодец опустеет — но лишь на несколько минут, потому что множество потоков прибывают и наполняют колодец. Скоро он наполнится снова. Тебе требовалось так много, что я не мог давать постепенно, мне пришлось перелить себя целиком».

Вы все обладаете такой силой. Она не имеет отношения ни к кому другому; она имеет отношение к вашим корням в сущем. Чем больше вы осознаете свои корни в сущем, тем более могущественными вы становитесь.

Эта сила не равнозначна никакому другому источнику энергии — она не материальная, не электрическая, не атомная, не ядерная. Она духовная. Это совершенно иное измерение, которого наука еще не касалась. Но все мистики мира жили в нем, танцевали в нем и отдавали эту силу своим ученикам без всякого ограничения — потому что чем больше вы отдаете, тем больше сущее приносит ее вам из незримых источников.

Человек очень похож на дерево. Как у дерева есть в земле корни, которых вы не видите, так человек имеет незримые корни в сущем.

Как только вы осознаете свой сокровенный центр, в то же самое мгновение вы осознаете свою необъятную силу. И сила эта никогда и никому не может нанести никакого вреда. Эта сила бывает только благословением. Да Хуэй говорит об этой силе.

Чувства — это проявления собственного ума. В самом деле, ум человека и чувства — это единый феномен. Чувства — это двери ума, связывающие его с миром. Глаза, уши, нос, руки, все тело — все ваши шесть чувств есть не что иное, как ваши шесть связей с сущим.

Ум постоянно собирает информацию, энергию, питание от всех этих чувств. Ум — это лишь ваше седьмое чувство и ничего больше: или, другими словами, это центральный пульт. Все то, что поступает от каждого органа чувств, попадает в ум. Чувства — это проявления собственного ума.

Если ты можешь понять таким образом все, тогда это называется знанием того, что нет ни себя, ни других. Если вы сможете осознать свой ум, его чувства и быть при этом просто наблюдателем, две вещи исчезнут: Я и другие Я — я и ты.

Один из великих еврейских мыслителей нашей эпохи, Мартин Бубер, работал всю свою жизнь только над одной темой. Этой темой был диалог, а его главная и самая существенная книга на эту тему называется «Я и Ты». Он говорит: «Высший опыт — это диалог между Я и Ты».

Он очень красноречив, потрясающе разумен — безусловно, это один из величайших гениев нашей эпохи, — но он не мистик. Он по-прежнему ведет речь в терминах дуальности: я и ты. То, что он предлагает, замечательно: что должен быть диалог. Ибо обычно, даже если вы любите кого-то, диалога нет: есть беспрерывный конфликт, есть попытки доминировать, но нет попыток, понять друг друга.

Есть у меня один друг, профессор. Его врачи устали... его жена, его дети — все устали от его пьянства. Врач пришел ко мне и сказал: «Мы перепробовали все способы, но ваш друг просто неспособен, бросить свою привычку пить. Он готов умереть, но не бросить пить».

Тогда я пошел навестить его. Прежде чем я увидел его — он был в ванной, — его жена сказала мне: «На днях я прочла в газете обо всем том вреде, который наносят себе пьяницы. Я зашла в спальню... потому что у него все еще продолжалось похмелье. Я растормошила его: смотри, говорю, сколько опасностей у пьяниц, сколько всяких нарушений происходит в организме...

Он выслушал, и я была счастлива, потому что он сказал: "Довольно так довольно — завтра я прекращаю это". А со следующего дня он перестал покупать газету, но пить продолжал — зачем иметь дело с газетами, которые вызывают такое беспокойство?»

Какой же тут возможен диалог? Никто, похоже, никого уже не слушает: говорит каждый, но у всех у них — только монолог.

Поэтому тезис Мартина Бубера сам по себе хорош: человечеству было бы лучше, если бы люди могли прийти к пониманию, могли воспринимать точку зрения другого, смогли становиться на его место. Такова единственная возможность для воцарения спокойствия в мире. Но он не понимает, что даже диалог, хоть сам по себе он вещь прекрасная, не принесет спокойствия в мир.

Только одна вещь может принести спокойствие в мир — когда Я и Ты, Я и остальные Я — все исчезнут. Чувство возникает из единства, единого сознания, единого бытия. И оно может возникать, потому что такова реальность.

Если ты можешь понять таким образом все, тогда это называется знанием того, что нет ни себя, ни других. Небеса и ад находятся только в сердце человека и нигде больше. Поскольку каждый из нас считает себя отделенным от каждого другого, мы создали ад. Если мы можем идти к гармонии, к глубокому согласию друг с другом, тогда сама эта земля и есть лотосовый рай.

Когда ты начинаешь осознавать постепенное накопление силы среди огорчений повседневной деятельности — знай, это и есть тот путь, которым человек достигает буддовости. Но из-за того, что вы непрерывно конфликтуете с другими, вы теряете свою силу. Если все конфликты исчезнут — то есть если вы поймете и почувствуете единство с сущим, — тогда вы будете сохранять свою силу без всяких усилий, потому что не с кем больше бороться, нет способа разрушать свою силу в ненужной борьбе. Вы будете сохранять столько силы, что, даже если вы вовлечены в ежедневную деятельность, вы обретете буддовость, где бы вы ни были.

Это потрясающее прозрение Да Хуэя. Теперь он не ведет речь от ума; теперь он высказывает такие вещи, которые может сказать только человек опыта.

Когда ты видишь это так, как оно есть на самом деле, практикуй в соответствии с реальностью и поступай в соответствии с реальностью.

Вот где человек истинного опыта отличается от ваших так называемых моралистов, пуритан, слуг народа, религиозных лидеров.

Человек опыта не имеет десяти заповедей, нет у него никаких фиксированных моральных концепций, нет у него готовых идей и идеалов добра и зла, правильного и неправильного. Он просто поступает в соответствии с гармоничной реальностью; он не попадает в диссонанс с ней. Вот и все, что ему нужно делать: он сохраняет бдительность, чтобы не попасть в диссонанс, чтобы оставаться всегда в созвучии. В созвучии с реальностью — вы правы; в тот момент, когда вы теряете созвучие с реальностью, вы заблуждаетесь.

Это совсем другой подход к морали. Он не говорит: «Ты не должен делать этого, ты должен делать то». Никаких «должен» и «не должен». Самый простой принцип: ты не должен попадать в диссонанс с реальностью. Будь в созвучии с ней, и ты автоматически будешь на верном пути. Когда ты видишь это так, как оно есть на самом деле, практикуй в соответствии с реальностью.

Вы когда-нибудь замечали, что слово «в соответствии» означает то же, что и «согласно»? Не думаю, что вы станете размышлять над этим. Практикуй в соответствии с реальностью означает: оставайся в согласии с реальностью, действуй в согласии с реальностью. Запомните одну вещь: будьте в согласии с сущим, и ваша жизнь станет радостью, блаженным экстазом, непрерывным танцем; ваша жизнь станет вечной весной.

...Только если ты достиг этой ступени, ты можешь сказать, что нет небес, или ада, и тому подобные вещи. Юн Цзя сказал: «Нет ни людей, ни будд. Вселенная подобна пузырю в океане, все мудрецы подобны вспышкам молнии». Если бы Юн Цзя не достиг этой ступени, как смог бы он сказать это? Но, при всех этих словах, много есть таких, кто заблуждается...

Понять такого человека, как Юн Цзя, который был мастером Да Хуэя... Всегда легко неверно понять человека, подобного Юн Цзя. Трудно — почти невозможно — понять его, поскольку нет главной опоры для понимания. Вы не располагаете никаким опытом того, о чем он говорит, и каковы бы ни были ваши способы понимания, им противоречат эти утверждения. Он говорит: «Нет ни людей, ни будд». Обычно мы понимаем так, что люди спящие — это человеческие существа, а люди бодрствующие — это будды. Однако Юн Цзя говорит даже нечто большее. Он говорит: «Нет ни людей, ни будд, но лишь формы осознания». Одну форму мы называем человеком, другую форму мы называем буддой — но реальность состоит из единой энергии, единой силы, единого осознания.

Вы можете наделать из одной и той же глины множество игрушек различных очертаний — но реальность внутри у них одинакова. Все они — глина. Все сущее состоит только из сознания; даже скалы — это не что иное, как сгущенные, глубоко спящие, храпящие будды. Если вы прислушаетесь поближе, вы можете услышать их храп. Они на самом деле спят — спят так глубоко, что вам не разбудить их — они в коматозном состоянии. Но, по существу, различия нет.

По существу, мы созданы из одного и того же вещества. Человеческое вы существо, скала, дерево или будда — все это лишь формы. Человек окончательно пробужденный будет знать, что все формы — это только формы и ничего больше. Реальность внутри них одинакова, одна и та же.

Но таких людей, как Юн Цзя, обязательно понимают неправильно. Поэтому Да Хуэй и говорит: Но, при всех этих словах, много есть таких, кто заблуждается. Как можете вы согласиться, что между скалой и буддой нет различия?

В самом деле, через триста лет после смерти Гаутамы Будды, когда была создана первая его статуя, скульптор, который сделал это, выполнил ее специально из чисто-белого мрамора. На вопрос, почему он выбрал белый мрамор — ведь есть много других оттенков мрамора и много других видов камня, — он ответил: «Белый мрамор и Гаутама Будда, сидящий в безмолвии, имеют какое-то сходство: одна и та же красота, одна и та же мягкость, одна и та же грация».

Глядишь на некоторые великолепные статуи, и так и кажется, что статуя вот-вот раскроет глаза...

В Аджанте буддийские монахи сделали нечто совершенно удивительное. Они изрезали целую гору и сделали в ней большие пещеры; несколько пещер такие же большие, как эта аудитория, так что пятьсот человек могут очень легко сидеть в медитации в одной пещере. В каждой пещере есть скульптура Будды, а в последней пещере — скульптура Будды в момент, когда он лежит и готов отойти в вечный сон. Эта прекрасная статуя лежащего Будды настолько жива, что так и чувствуешь — в любой миг он может пробудиться.

Человек, который создал первую статую, отметил, что в мраморе есть нечто очень схожее, потому что в его мягкости, в его красоте присутствует нечто от качеств Гаутамы Будды. Наверное, сам он не был просветленным существом, иначе он сказал бы, что в статуе Гаутама Будда крепко спит, а в Гаутаме Будде статуя пробудилась. Такова единственная разница — большой разницы нет.

Мистическое утверждение такого рода можно понять лишь тогда, когда у вас начнутся определенные переживания, когда у вас возникнут моменты согласия с реальностью, моменты глубокой гармонии и единства. Тогда не только эти утверждения, но и миллионы других станут сразу же ясны вам.

Я говорил о сотнях мистиков, и — вы будете удивлены — я никогда не читал тех людей раньше. Например, этот Да Хуэй: я не знаю, что он скажет завтра, я не знаю, чем он закончит; я просто продолжаю отзываться на его изречения, по мере того как их приносят мне. Но я не должен читать Да Хуэя и другие материалы, касающиеся его жизни, его трудов, его поучений. Этим занимается ученый: он исследует все, что только сможет найти, относящееся к Да Хуэю.

Мой подход — подход мистика, а не ученого.

Это очень странный подход, потому что никто другой до меня никогда не делал подобного; это беспрецедентно.

Мистиков не интересуют другие мистики; они пришли домой, теперь они хотят отправиться в вечный сон — о чем беспокоиться? Ученые, которые не имеют никакого опыта, остаются работать над смыслом изречений и поступков мистиков. У этих бедных ученых нет ничего, кроме библиотек, других книжек; нет у них никакого собственного опыта. Поэтому все, что они делают, — как бы ни было это талантливо, как бы ни было красноречиво, — остается в основе своей ошибочным. Только мистик имеет право говорить, что бы то ни было о другом мистике.

Я мог вести речь о сотнях мистиков без всякого затруднения, по той простой причине, что это мой собственный опыт, а я уважаю свой опыт. Если я обнаруживаю, что какой-то мистик допустил ошибку в своих утверждениях или, возможно, ошибка допущена людьми, которые записали их, — тогда я беспощаден, и не имеет значения, кто он такой.

У меня есть собственный критерий. Я осуждаю все противное моему критерию, и если это не слиток золота в двадцать четыре карата, то я так и говорю. Это обижает многих людей, но они не понимают, что важна преданность истине, а не личностям. Все можно принести в жертву — всеми святыми и всеми мистиками можно пожертвовать, — но нельзя пожертвовать истиной.

...Именно будучи огорченным, ты должен внимательно исследовать и выяснить, откуда возникает огорчение. Сейчас он подходит все ближе к приемам медитации. Это один из приемов: вы чувствуете печаль или злость, и он говорит: вы можете сделать это медитацией. Не боритесь с этим, не пытайтесь отвлечь свой ум на что-то другое. Не отправляйтесь в кино из-за того, что вам очень тоскливо. Не старайтесь подавить свое чувство. Это великолепная возможность для медитации.

Понаблюдайте, откуда возникает гнев. Идите до самых корней. Идите до самых корней, туда, откуда приходит печаль, — и величайший сюрприз состоит в том, что она не имеет никаких корней.

И тем временем, пока вы разыскиваете корни, ваши эмоции начинают исчезать; они видят: «Это странный человек — он разыскивает корни!» А все эти огорчения, эмоции, настроения, чувства — все они лишены каких-либо корней. Это всего лишь облака, окружающие ваш ум.

Итак, если вы принимаетесь разыскивать корни, ваши эмоции начинают рассеиваться: «Это неподходящий человек, он не под впечатлением от нас. Он какой-то странный; вот мы здесь — а он разыскивает корни!» Вместо того чтобы тосковать, вместо того чтобы гневаться, вместо того чтобы страдать — поиски корней!

Всякое настроение, всякая эмоция, всякое чувство начинает исчезать, если вы разыскиваете корни. Если ваше осознание уходит глубоко в поиски, тогда эмоция пропадает, и небо вашего внутреннего существа будет абсолютно ясным и чистым. Да Хуэй дал вам простую медитацию. Испытайте ее — и вы будете изумлены.

Если тебе не удается доискаться первопричины его происхождения, то откуда же появляется прямо сейчас тот, кто огорчен?

Скорее всего, вы не в состоянии остаться безучастными и просто быть чистым научным исследователем. Вас может захватить эмоция — и тогда вы не сможете обнаружить самое дно, откуда эти облака возникают. Поэтому Да Хуэй предлагает еще один метод: коль скоро вы не можете найти источник, то постарайтесь узнать, что это за парень, который становится несчастным. Разверните свое осознание и сфокусируйте его на личности, которая гневается, а не на страдании или гневе. Это еще один прием: метод тот же самый, и цель та же самая — лишь объект изменяется.

В ту минуту, когда вы разворачиваетесь, чтобы поглядеть, кто же этот парень, кто этот молодец, который гневается?.. вы не можете делать обе вещи сразу, потому что вы и есть этот молодец. Вы можете либо сердиться, либо разыскивать этого молодца; вы не можете делать и то и другое одновременно. Либо вы можете сердиться, либо заниматься поисками того, кто сердится, — а если вы в поисках, то не обнаружите этого молодца. Снова небо чистое и ясное.

Вопрос не в том, что вы делаете; суть дела в том, что ум должен приходить снова и снова к состоянию полного безмолвия, к ничто.

Как раз когда ты огорчен — это существующее или несуществующее, пустое или реальное? Он просто дает вам другие приемы, схожие друг с другом. Вы сердитесь. Он говорит: «Теперь начните осознавать: реален этот гнев или вы просто играете? Существует он или не существует?» Смысл этого приема в том, чтобы вызвать сдвиг, разрыв между вами и гневом.

Гнев реален?

Вы на самом деле сердиты?

Вы никогда не задавали таких вопросов.

Когда вы сердитесь, вы становитесь настолько вовлеченными, вы настолько под впечатлением, что утрачиваете себя в гневе. Если вы начинаете спрашивать: «Реален ли этот гнев?»... Цель этого вопроса — сохранить небольшую дистанцию. Только тогда вы можете увидеть, реально это или нет. Со всех точек зрения, с этого угла и с того угла, сзади и спереди, спросите: «Реален ли этот гнев?»

Но гнев не может оставаться, если вы разглядываете его отовсюду. Гнев может оставаться лишь, если вы отсутствуете. Это разыскивание реальности гнева делает вас присутствующим, бдительным и осознающим, — а это и есть конец всей игры. Гнев постепенно исчезает, как дым.

Поэтому, какой метод подойдет вам — такому нужно и следовать. Или вы можете попробовать все методы в разное время — потому что весь день наполнен проблемами: то вы несчастны, то вы сердиты, то вы печальны, то вам скучно, то вам тоскливо, иногда вы переживаете огромную любовь, а иногда огромную ненависть. Вы — это такой себе базар, где лавки открыты двадцать четыре часа в сутки, изо дня в день.

Так что перед вами великолепная возможность: пользуйтесь всеми методами для всевозможных случаев. Вы можете изобрести и собственные методы. Запомните единственное: вы должны создать дистанцию между эмоцией, чувством — и собой.

Воспользуйтесь любым методом, создающим дистанцию, и вы будете изумлены: гнев, который терзал вас так сильно, просто исчезает, потому что вы начинаете искать его корни, или начинаете искать личность, которая гневается, или начинаете рассматривать все аспекты гнева. Вы вообще забываете того, на кого был направлен ваш гнев; все ваше внимание сфокусировано теперь на реальности или нереальности гнева самого по себе. Это испытанные, абсолютно эффективные методы трансформирования вашего ума в не-ум.

Исследуй до тех пор, пока твоему уму будет уже некуда двигаться. Если ты хочешь размышлять, то размышляй; если хочешь плакать, то плачь. Просто продолжай плакать и размышлять. Когда ты возбуждаешь себя до точки, где привычная энергия любви и аффекта в кладовой сознания истощена, тогда, естественно, это подобно воде, возвращаемой к воде: ты отдаешься своему изначальному существу...

Среди множества методов, которые я изобрел... Когда я сам раньше проводил лагеря, там был один метод, когда каждый день все участники лагеря садились рядом, и каждому позволялось делать все, что ему захочется, — ограничений не было, лишь бы не мешал ничьей другой работе.

Все, что вы хотели сказать, вы могли говорить; если вы хотели плакать... если вы хотели смеяться, вы смеялись — и так целая тысяча человек... Это было забавное зрелище!

Вы не можете даже представить себе тех людей — серьезных людей, — вытворявших такие глупые вещи! Кто-то строит рожи, высовывая язык как можно дальше, — а вам известно, что это полицейский комиссар.

Одного человека я не могу забыть, потому что он обычно сидел передо мной каждый день. Это был очень богатый человек из Ахмедабада, а поскольку весь его бизнес проходил на фондовой бирже, он был беспрерывно у телефона. Как только начинался наш час медитации, через две или три минуты он хватался за телефон. Он мог набирать телефонные номера, приговаривая: «Алло!» И иногда его лицо озарялось, словно он услышал ответ: «Покупайте это».

Это могло тянуться целый час, он снова и снова звонил туда, звонил сюда, а время от времени поглядывал на меня и улыбался: «Что за бессмыслицу я делаю!» Но я должен был сохранять абсолютную серьезность. Я никогда не улыбался ему. Тогда он снова начинал звонить: «Никто не обращает никакого внимания, каждый занят своей собственной работой!»

Эти тысяча человек делали такое множество вещей... и ведь эти вещи беспрерывно продолжались у них в умах. То была прекрасная возможность для них вывести все наружу. То была целая драма.

Джаянтибхай обычно был ответственным по лагерю в Маунт Абу, и вот как-то один из его ближайших друзей снял с себя всю одежду. То-то был сюрприз! Джаянтибхай стоял рядом со мной и не мог поверить глазам. То был очень серьезный человек, очень богатый; что же это он вытворяет перед тысячью человек? А серьезный человек принялся толкать машину, в которой я приехал, — это была машина Джаянтибхая. Мы находились в горах, и как раз впереди начинался тысячефутовый обрыв, а он, совершенно голый, толкал туда мою машину.

Джаянтибхай спросил меня: «Что делать? Он же разобьет машину; я и не думал никогда, что этот человек так настроен против моей машины. Мы ведь близкие друзья с ним».

Тогда я сказал ему: «Толкай ее с другой стороны; иначе он неминуемо...» Так он задержал машину... Но его друг обежал вокруг машины и закричал: «Убирайся с дороги! Я всегда ненавидел эту машину...» Дело в том, что у него не было импортной машины, а это была импортная машина, которую Джаянтибхай держал для меня. Я приезжал в Маунт Абу три или четыре раза в год, поэтому он держал ту машину только ради меня.

Его друг, должно быть, подсознательно ревновал, так как не имел импортной машины. Тогда несколько человек бросились на помощь, понимая ситуацию. Когда он увидел, что столько людей препятствуют ему, он просто из протеста вскарабкался на дерево передо мной. Голышом он забрался на верхушку дерева и принялся раскачиваться. Это было опасно: он мог свалиться вместе с деревом на скопление людей. Джаянтибхай спросил меня: «Что делать?»

Я сказал: «Он твой друг. Оставь его и не беспокойся. Отодвинь людей в стороны, и пускай себе делает все, что хочет. Теперь он не разобьет машину. Самое большее, у него будут множественные переломы».

Как только люди отодвинулись, он успокоился и молча сидел на дереве. Медитация закончилась, но он все еще сидел на дереве, и Джаянтибхай сказал: «Теперь слезай. Медитация окончена». Словно пробудившись ото сна, он огляделся вокруг и увидел, что он голый! Он спрыгнул с дерева, бросился к своей одежде и спросил: «Что произошло со мной?» Вечером он пришел повидаться со мной и сказал:

«Это была очень опасная медитация! Я мог бы убить себя или кого-то еще. Я мог бы разбить машину, а ведь я большой друг Джаянтибхая, и я никогда не думал... Но, очевидно, все это было во мне.

Я ненавижу, что ты всегда приезжаешь на его машине, и я ненавижу, что он достал импортную машину, но это было совершенно бессознательным во мне. А что я делал на дереве? Очевидно, я нес в себе столько насилия — мне хотелось убить людей».

Та медитация была чрезвычайно полезной. Она расслабляла людей за один час настолько, что они говорили мне: «Кажется, что голова освободилась от тяжелого груза. Мы и не ведали, сколько всего носили в уме». Но для осознания этого не было иного пути, кроме неограниченной экспрессии.

Это был только небольшой эксперимент. Я велел участникам продолжать его: скоро вы придете ко многим другим вещам, и однажды вы приблизитесь к той точке, где все исчерпано. Помните только: не мешать никому, не быть разрушительным. Говорите все, что хотите сказать, кричите, бранитесь — браните все, что пожелаете, — и истощите все то, что вы накопили.

Но это странный мир. Правительство Раджастана приняло резолюцию на своей ассамблее, что я не имею права проводить лагеря в Маунт Абу; члены правительства услыхали обо всем, что происходило там, — люди, которые были в полном порядке, доходили почти до безумия, начинали вытворять невероятные вещи. А эти политики с их ассамблеями понятия не имеют о человеческом уме, о его подавлениях, о том, как истощить их, как сжечь их. Я был вынужден прекратить ту медитацию, потому что в противном случае они не позволяли мне проводить лагеря в Маунт Абу.

То, что говорит Да Хуэй, и есть в точности та моя медитация. Если ты хочешь размышлять, то размышляй; если хочешь плакать, то плачь. Просто продолжай плакать и размышлять. Когда ты возбуждаешь себя до точки, где привычная энергия любви и аффекта в кладовой сознания... — вот то самое, чего западная психология еще не осознает — эту кладовую сознания. Это совсем как подвал вашего ума.

На санскрите это называется Алайя Вигьян — дом, хранилище, куда вы прячете, как в подвал, все то, что хотели бы сделать, но не можете из-за социальных условий, культуры, цивилизации. Но спрятанное скапливается там и воздействует на ваши поступки, на вашу жизнь самым причудливым образом.

Прямо оно не может посмотреть вам в лицо — вы загнали его в темноту; но и из темноты оно продолжает оказывать влияние на ваше поведение. Это опасно — опасно удерживать все такие подавленные желания внутри себя.

Возможно, что это те самые вещи, которые обретают свое выражение, когда человек сходит с ума. Безумие есть не что иное, как все эти подавленные желания, пришедшие к той точке, где человек больше не может их контролировать.

Но сумасшествие разрешено, а медитация — нет; а медитация есть единственный способ сделать вас совершенно нормальными.

Не давая возможности сумасшествию оставаться где угодно внутри себя, очистив кладовую сознания, вы почувствуете такую чистоту, такую свежесть, как будто вы только что приняли некий внутренний душ.

... тогда, естественно, это подобно воде, возвращаемой к воде: ты отдаешься своему изначальному существу — без огорчений, без мыслей, без горя или радости. «Войдя в мир, оставь мир полностью».

Да Хуэй говорит: «Вы вошли в мир. Не оставляйте его неполностью, иначе вам придется входить снова». Таков закон реинкарнации. Это одно из великих достижений восточных мистиков. Завершите свою жизнь... а жизнь завершается только просветлением. После этого не бывает уже ни рождения, ни смерти. Но если вы оставляете этот мир неполностью, оставляете без завершения, вам придется возвращаться снова и снова. Миллионы раз вы возвращались; сколько же еще вы собираетесь повторять одну и ту же рутинную работу?

Разве бывает отец, который не тревожился бы, когда его сын умирает? Если ты пытаешься подавить такие чувства насильно, не отваживаясь плакать или размышлять об этом, тогда это намеренно противоречит естественному порядку, отрицает присущую тебе природу: это подобно попыткам перекричать эхо или маслом погасить огонь.

Это абсолютно совпадает с моей идеей о том, что ничто не должно быть подавлено, все должно быть выражено. Если вам хочется поплакать, плачьте; в этом нет вреда, это в полном согласии с природой. Если вам хочется сделать что-нибудь такое, что возникает в вас как огромный порыв, — сделайте это, потому что, однажды сделав, вы освобождаетесь от этого.

Если в каждый миг мы делаем все естественно, мы не накапливаем в кладовой сознания никакого хлама, никакой чепухи.

А если ваше сознание ясно, чисто, невинно — то недалек тот миг, когда вы взрываетесь в сияющем великолепии. Именно это называют просветлением, или пробуждением, или самореализацией.

— Хорошо, Маниша?

— Да, Мастер.