32. БЕССТРАСТИЕ

Возлюбленный Мастер,

Освобождение

Однажды Гу Шань подошел к Сюэ Фэну. Фэн знал, что обстоятельства для того созрели, поэтому он внезапно встал и крепко сжал его со словами: «Что это?». Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным — он даже забыл свой постигающий ум и только взмахнул поднятой рукой, ничего больше. Фэн спросил: «Ты не выразишь какой-нибудь принцип?»

Покинув пристанище пятого патриарха, Хуэй Нэн путешествовал на юг уже два месяца и добрался до гряды Да Ю. Его преследовал, прежде бывший генералом, монах Хуэй Мин в сопровождении нескольких сот человек — он хотел завладеть мантией и чашей (символика права наследования патриархов). Мин первым настиг его. Шестой патриарх бросил мантию и чашу на скалу и сказал: «Эта мантия означает веру. Как же можно взять ее силой?» Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их. На это он сказал: «Я пришел за дхармой, не за мантией». Патриарх произнес: «Поскольку ты пришел за дхармой, ты должен успокоить все свои побуждения, не давать подняться ни единой мысли, — и я объясню тебе». Помолчав, он спросил: «Не думая о добре и не думая о зле, прямо сейчас скажи, каково твое настоящее лицо?» При этих словах Хуэй Мин стал возвышенно просветленным. Еще он спросил: «Помимо сокровенных слов и смысла, попавших в цель мгновение назад, нет ли какого-нибудь дополнительного сокровенного послания?» Патриарх сказал: «Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным. Если ты оглядишься вокруг и поразмыслишь, — сокровенное в тебе». Мин сказал: «Хоть я и был у Хуан Мэя, я никогда по-настоящему не всматривался в свое собственное лицо. Теперь, получив от тебя урок, я подобен человеку, пьющему воду, который знает сам, холодная она или теплая».

«Просто знай, как быть буддой: не беспокойся, что будда не знает, как говорить».

С древних времен люди, обретшие путь, — поскольку они сами полны — предлагали в дар свой избыток, чтобы отвечать тем, кто уже готов, и принимать всех. Они подобны чистому зеркалу в оправе, яркому самоцвету на ладони; когда приходит чужой — появляется чужой, а когда приходит свой — появляется свой. И это не намеренно: если бы это было намеренным, то людям можно было бы дать реальную доктрину. Ты же хочешь быть чистым.

***

Да Хуэй все еще продолжает о смысле освобождения. Вопрос до того фундаментальный, что, как бы часто он ни повторялся, он никогда не будет высказан полностью.

Есть вещи, на которые вы можете только указывать, а указание всегда допускает неверное истолкование — и, наиболее вероятно, будет неверно истолковано, — ведь указание — это только стрелка. Если вы не знаете, как смотреть в том направлении, если вы не осознаете, что стрелка указывает на нечто за пределами ее самой, для вас есть все возможности уцепиться за саму эту стрелку.

Из-за такой сложности, идеи, которые были высказаны для свободы человека, способствуют его заключению. Что такое ваши церкви, ваши храмы и ваши синагоги, как не тюрьмы вашей души? Что такое ваши святые писания? Они подразумевались как стрелки, указывающие за пределы слов, но даже так называемые ученые люди цепляются за слова и забывают совершенно, что эти слова — только стрелки; они лишь указывают в направлении чего-то бессловесного — чего-то такого, чего они не могут выразить, но могут указать направление. Они только пальцы, указывающие на луну.

Следовательно, нужно снова и снова стучать по вашему обусловленному уму с различных аспектов, — в чем же смысл освобождения. Да Хуэй дает вам несколько примеров того, как освобождение происходило. А происходило оно абсолютно иррационально; для него не было необходимости произойти — помимо того, что ученик был зрелым, и прозренье мастера было настолько ясным, что он не упускал момента. Он наносил удар, давал оплеуху, кричал, делал что-то, и вдруг случалось раскрытие — облака исчезали.

Однажды Гу Шань подошел к Сюэ Фэну. Фэн знал, что обстоятельства для того созрели. Беременная женщина знает, что она беременна, и когда ребенку девять месяцев, мать знает, что пришло время принимать нового гостя в мир. От ребенка нет указаний, но созревание само имеет свое собственное воздействие. Когда манговые рощи на Востоке наполняются созревшими манго, вы, проходя улицей, внезапно осознаете, что весь воздух насыщен сладостью манго.

Ученые почти полвека исследовали пчел, полагая, что тем известен определенный тип языка. Самое интригующее — это вычислить, каким же типом языка пользуются пчелы; это раскроет потрясающе новую сферу коммуникации. Пчела пролетает мили в определенном направлении без всякой на то причины, — но она находит место, где цветут цветы, и она летит прямо к тем цветам, как будто следует карте.

Как только она нашла цветы, она возвращается и танцует определенным образом перед всем роем пчел, которые наблюдают этот танец. В танце есть все указания — в каком направлении, как далеко вы найдете цветы, — и вдруг тысячи пчел начинают двигаться в том направлении, без единой неудачи, не разлетаясь ни в каком другом направлении.

В танце этой пчелы есть указания, которые еще не расшифровали. Уже полстолетия велась работа, но это очень сложно, потому что мы знаем язык, но не знаем, как танцевать... а один и тот же вид танца с небольшими различиями может дать разные значения. Если цветы еще не готовы, танец будет почти тем же, но со столь незначительным различием, что лишь пчелы могут расшифровать его; ученым не удавалось... То, что там есть разница, несомненно, ведь ни одна пчела не летит в том направлении; они будут ждать, а назавтра снова полетит пчела-разведчица.

Определенные пчелы — это пчелы-посыльные, почтальоны. Пчелы имеют иерархию, есть солдаты, есть почтальоны, есть рабочие и есть королева — и все они заняты работой разного рода. Если существует опасность... тот же танец, но с незначительным отличием.

Между мастером и учеником происходит нечто такое, что, когда ученик созрел, он знает, что созрел, и его мастер знает, что тот созрел. Пора позволить ему прорыв. Есть тысячи потрясающе прекрасных историй. Эта — очень проста, но и очень выразительна.

Фэн знал его обстоятельства. Если вы осознаете, как же вы упустите это знание? Фэн знал, что Гу Шань созрел... поэтому он внезапно встал и крепко сжал его со словами: «Что это?». Это и было раскрытием: Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным. Ничего особого не произошло; просто мастер знал, ученик знал, что нечто приблизилось к кульминационному пункту. И мастер сжал ученика крепко и сказал: «Что это?» Это не вопрос, на который отвечают; это вопрос, который раскрывает новое измерение в ученике. Когда он отпустил Гу Шаня, тот был полностью просветленным — он даже забыл свой постигающий ум. Переживание было до того грандиозным, великолепие было до того переполняющим, что он даже позабыл оказать почтение мастеру или высказать подходящие слова для выражения своей признательности. Он просто взмахнул своей поднятой рукой. Взмах рукой — это немое выражение того, что: «Я уловил! Ты достал меня в один миг — это случилось!».

Он только взмахнул поднятой рукой, ничего больше. Фэн спросил: «Ты не выразишь какой-нибудь принцип?» Но там полное молчание, история закончилась. На вопрос мастера: «Ты махнул рукой, это хорошо. Но не выразишь ли ты некий принцип того, что ты понял, испытал?» — ученик не ответил. Ответа нет! Он, очевидно, стоял перед мастером, сам, будучи ответом, — его безмолвие, его радость, его внезапное раскрытие... Его безумный жест — взмах рукой — просто указывает, что это за пределами ума и за пределами его постижения... какой принцип? — есть только безмолвие, и нет принципа.

Это нечто редкостное; только дзэнская история может оканчиваться таким образом. Мастер задает вопрос, а ученик остается молчаливым — это и есть ответ. Если бы он заговорил, то мог бы получить хороший удар, потому что его говорение показало бы, что он упустил что-то, что ему не удалось раскрыть себя полностью, что он по-прежнему оставался в уме.

Но его молчание показывает, что теперь нет вопроса, нет ответа; нет принципа, нет философии. Нет ни тебя, ни меня, — но лишь полная безмятежность, вечное безмолвие, которое никогда не нарушалось.

Это не выдумки; выдумки не заканчиваются таким образом. Это действительные происшествия. Мастер понял это молчание. Ничего не сказано, но все услышано.

Второй инцидент... просто, чтобы дать вам различные аспекты, из разных дверей.

Этот человек, Хуэй Мин, был скорее ученым, во всяком случае, гораздо более культурным человеком. Он отрекся от поста генерала и стал учеником; он практиковал уже долгое время. Но мастер выбрал своим преемником очень странного человека, Хуэй Нэна. В его монастыре было, по меньшей мере, двенадцать тысяч монахов, и ни один не подумал бы, что Хуэй Нэн станет преемником.

Единственное достижение Хуэй Нэна состояло в том, что с тех пор, как он пришел — двадцать лет назад, — он готовил рис для двенадцати тысяч монахов с раннего утра и до поздней ночи. За двадцать лет он не делал ничего другого. Он никогда еще не бывал ни на каких лекциях мастера, никогда не читал никакого писания — на самом деле, он был неграмотным. Он был деревенщиной, — однако, человеком огромной решимости.

В день своего посвящения Хуэй Нэн спросил мастера: «Что я должен делать?»

Мастер сказал: «Ступай в столовую, готовь рис и никогда больше не приходи ко мне», — и тот никогда больше не приходил. Безмолвно ожидающий двадцать лет... потому что мастер уже сказал: «Если понадобится, я приду к тебе. Но ты больше никогда не должен показываться мне на глаза. Просто готовь рис с утра до ночи, потом иди спать; снова готовь рис, потом иди спать».

Можете представить, — двадцать лет только готовить рис и идти спать, — его ум затих. Медитации не понадобились. Он никогда не ходил ни на какую лекцию — времени не было. Никто не разговаривал с ним, поскольку считалось, что он относился к низшей категории — просто бедный деревенщина, который ничего не знает, — и он никогда не спрашивал ни о чем, ни у кого. Люди проходили мимо него, как будто его тут и не было. Его принимали как нечто само собой разумеющееся.

Для мастера настал день покидать свое тело, и он сказал: «Прежде чем я оставлю тело, я хочу выбрать себе преемника. Вот способ, с помощью которого я хочу сделать выбор: любой, кто знает верный ответ, должен прийти ночью и написать его на моей двери; если ответ правильный, он получит мою мантию и мою чашу».

Этот экс-генерал, Хуэй Мин, безусловно, был самой важной персоной из всех последователей мастера, и все думали, что он и будет победителем. Поэтому он подошел ночью и написал на двери: «Не-ум, вот ответ». Но он очень боялся мастера — боялся, что, если это найдут неправильным, ему зададут хорошую трепку, — так что он не подписал этого. Он подумал: «Если это верно, то я объявлю, что написал это; если это неверно, тогда лучше помалкивать».

Утром, когда мастер проснулся, то спросил: «Кто этот идиот?» Услыхав это, Хуэй Мин сбежал из монастыря — вдруг кто-то сообщит мастеру — потому что некоторые уловили эту идею... они подстерегали того, кто напишет. Фактически, стало общеизвестно, что это был Хуэй Мин!

Двое монахов после еды проходили мимо Хуэй Нэна и спорили между собой: «Мастер слишком суров. Ответ кажется правильным: не-ум — это вся философия Гаутамы Будды. Что большего можно сказать?» Люди совершенно забыли даже то, что Хуэй Нэн умеет говорить; за двадцать лет он не сказал никому ни одного слова. Он просто занимался своей работой — шел спать, просыпался, начинал снова свою работу. В тот день, слушая этих двух монахов, говорящих, что ответ кажется правильным, а мастер слишком суровым, он рассмеялся. Те двое монахов остановились и спросили: «Почему ты смеешься?»

Он сказал: «Тот, кто написал так, идиот». Это было в точности то же, что уже сказал мастер: «Что это за идиот испортил мою дверь?». Те монахи не могли поверить этому, но сообщили мастеру, что человек по имени Хуэй Нэн, которого отослали двадцать лет назад в столовую, высказал точно то же самое: «Тот, кто это написал, идиот».

Мастер сказал: «Я знаю. Он единственный человек... я надеялся, что он подойдет и напишет ответ. Но я совершенно забыл, что, во-первых, он не честолюбив; во-вторых, он не умеет писать, он неграмотный; в-третьих, я же сам запретил ему: "Когда наступит время, я сам приду к тебе. Ты должен оставаться на работе, которую я дал тебе, и никогда не показываться на глаза"».

Среди ночи вошел мастер, разбудил Хуэй Нэна, дал ему чашу и свою мантию и сказал: «Теперь беги, потому что ты простой парень. Тут большая конкуренция, и тут опасные люди — тот человек, Хуэй Мин, был генералом, он воин. Они будут пытаться отнять мантию и чашу, поэтому скройся как можно подальше».

Хуэй Нэн сказал: «Но я не знаю ничего. Кроме того, я не совершил никакого преступления. Зачем тебе делать меня своим преемником? Почему меня нельзя оставить жить спокойно? Ты можешь найти... столько людей стремятся, хотят стать преемником, почему ты беспокоишь меня?»

Но мастер сказал: «Вот причины, почему я беспокою тебя: человек, который не заинтересован вообще, — это подходящий человек. Человек, у которого нет амбиций, — достоин. Человек, который может отказаться от высочайшей ступени в традиции дзэна — быть патриархом, — это мастер из мастеров...»

Хуэй Нэн все еще старался убедить его: «Позволь мне готовить рис и не тревожь мой сон! Я устал, а утром должен начинать свою работу снова, — только подумай о двенадцати тысячах монахов и их рисе...»

Мастер сказал: «Прекрати все это! Если люди дознаются, что я выбрал тебя, они убьют тебя. Бери эту чашу и эту мантию и беги прочь, потому что завтра утром я умру, а перед этим я хочу, чтобы ты был за много миль отсюда». Вот как Хуэй Нэн был избран преемником.

Странные люди... и странные у них истории, но огромной значимости. Этого Хуэй Нэна преследовал Хуэй Мин, генерал, с тысячами людей, чтобы схватить того и силой отнять чашу и мантию — с тем, чтобы Хуэй Мин мог объявить мастером себя. Такова подоплека этой истории.

Мин первым настиг Хуэй Нэна, — а там было к тому же много других преследователей. Шестой патриарх бросил мантию и чашу на скалу и сказал: «Эта мантия выражает веру, как же можно взять ее силой?» Веру нельзя забрать насильно. Вера растет лишь в атмосфере любви, Вера — это высочайшее цветение; она не может быть отнята силой.

«Вот мантия, а вот чаша. Но помни, — эта мантия выражает веру, — а ты только генерал — ты знаешь пути силы, ты не знаешь путей любви. Как же можно взять ее силой? Если ты можешь взять ее силой, бери».

Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их. Это может показаться вымыслом, но из глубочайшего опыта моего собственного «я»,- я не считаю это вымышленным. У меня есть свое собственное объяснение, почему это произошло... Хуэй Нэн был человеком спокойным и молчаливым, человеком без всяких желаний, а когда такой человек говорит, то говорит авторитетно, его слова — чистая энергия. И когда он произнес: «Эта чаша и эта мантия представляют веру, а вера не может быть взята силой», — уже само его утверждение могло ослабить Хуэй Мина. Хуэй Мин знал прекрасно, что не обладает верой, — он знает только, что такое сила. Это, очевидно, и ослабило всю его волю. Это не чудо; это простой психологический факт. Он попробовал поднять... но, очевидно, он пробовал, прекрасно зная, что не смог бы поднять этого.

Есть место возле прекрасной реки Нармады, где был храм Шивы. Снаружи каждого храма Шивы — его телохранитель, бык; бык восседает снаружи храма. Прямо под быком в том храме есть ярус — это древний храм, — там небольшое пространство, через которое вы можете пройти... но только если у вас есть вера.

Я отправился туда с другом, который был профессором, — полным сомнений, хоть он был и не слишком толстым. Когда я предложил ему: «Попробуй пройти через это небольшое пространство под быком», он сказал: «Не вижу никакой проблемы. Я ведь не толстяк, я пройду».

Я сказал: «Ты не сможешь пройти, потому что если ты не имеешь веры... Вопрос не в том, толстый ты или худой; я видел толстяков, проходивших там, и видел худых, которые застревали».

Он возразил: «Все это вздор, я покажу тебе». Но даже когда он говорил это, в глубине души он дрожал. Собралась толпа, которая нагнала еще больше страха, и он застрял посередине. Он закричал: «Помогите мне!»

Я сказал: «В вопросах веры никто не может помочь. Попробуй свою логику, попробуй свое здравомыслие, попробуй свои аргументы». А люди смеялись! Они смеялись, поскольку он был очень худым, — почему он застрял? Он совсем утратил всю свою волю. Он прекрасно знал, что не имел веры, не имел доверия, был полон сомнений — он есть сомнение, и больше ничего. Он прекрасно знал в глубине своей души, что не смог бы пройти.

Мне пришлось вытаскивать его — конечно, сзади, — «потому что, — сказал я, — спереди я не могу, ибо не могу идти против правил». Так что я вытащил его за ноги назад. Он выглядел очень странно.

Он сказал: «Я вижу, что пространства достаточно, — как вдруг вышло что-то изнутри меня. Я просто утратил свою волю».

Я сам прошел через то небольшое пространство, а я был, по меньшей мере, вдвое тяжелее профессора.

Бывают вещи, которые могут выглядеть как выдумки, если вы не понимаете человека и его психологию. По-моему, это не вымысел, это исторический факт. Так, очевидно, и произошло. Слова Хуэй Нэна, очевидно, создали атмосферу, климат, — так что Хуэй Мин утратил свою силу воли. Он пытался, но у него не было силы. Он вдруг обессилел.

Мин попытался поднять мантию и чашу, но был не в состоянии сдвинуть их. На это он сказал: «Я пришел за дхармой, не за мантией». Патриарх произнес: «Поскольку ты пришел за дхармой, ты должен успокоить все свои побуждения, не давать подняться ни единой мысли, — и я объясню тебе». Помолчав, он спросил: «Не думая о добре и не думая о зле, прямо сейчас скажи, каково твое настоящее лицо?»

Когда нет движения мысли, желания, побуждения — в такой момент есть вы в своей изначальной чистоте. И знать настоящее лицо — это знать все.

При этих словах Хуэй Мин стал возвышенно просветленным. Еще он спросил: «Помимо сокровенных слов и смысла, попавших в цель мгновение назад, нет ли какого-нибудь дополнительного сокровенного послания?» Патриарх сказал: «Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным». Потому что слова создают дистанцию.

Сокровенное — это не сообщение.

Сокровенное — это передача от сердца к сердцу...

В молчании, в любви, в покое.

Ничего не сказано, ничего не услышано, но все понято... это и есть сокровенное.

«Если бы оно было сказано тебе, то не было бы сокровенным. Если ты оглядишься вокруг и поразмыслишь, — сокровенное в тебе», — оно не вне тебя. Ты — это самое сокровенное для себя; никто не может быть ближе к тебе, чем ты сам. Как бы близко кто-то ни подошел к тебе, такая близость — все еще дистанция. Только ты по-настоящему близок к себе.

Мин сказал: «Хоть я и был у Хуан Мея, я никогда по-настоящему не всматривался в свое собственное лицо», — он признал, что хоть он и провел в монастыре годы обучения, самодисциплины, у него никогда не было никакого реального прозрения, — «Теперь, получив от тебя урок, я подобен человеку, пьющему воду, который знает сам, холодная она или теплая».

«Просто знай, как быть буддой: не беспокойся, что будда не знает, как говорить».

Это и есть два пути... либо ты хочешь быть чистым, либо ты хочешь быть умным. Сколь бы умными вы ни стали, вы будете оставаться невежественными; и вы можете ничего не знать, но, если вы чисты — зеркало без всякой пыли, — вы отразите саму сущность сущего.

Есть удивительная история. Перед тем как Хуэй Нэн умер, через много лет после этого инцидента, он выбрал Хуэй Мина своим преемником. То, чего Хуэй Мин не смог добиться силой, он получил, став нечестолюбивым, медитативным. Когда Хуэй Нэн спросил его: «Вот и пришло для меня время уходить, — ты, Хуэй Мин, так стремился быть патриархом, — можешь взять чашу и мантию, которые ты не мог забрать всей своей силой. Ты готов сейчас?»

Хуэй Мин сказал: «Я больше не заинтересован. Тут есть много других».

Неграмотный Хуэй Нэн стал одним из величайших дзэнских мастеров благодаря своей простоте, благодаря своей невинности. Он привлек множество учеников с большими достоинствами, и у него было много последователей, из которых можно было выбрать себе преемника. Но сначала он сказал Хуэй Мину: «Ты желал так сильно; я хотел отдать все тебе в тот же момент, но это было не в моей власти: ни я не мог отдать, ни ты не был способен взять. Но теперь я вижу, ты созрел».

Говорят, Хуэй Мин ответил: «Странная игра. Когда я хотел этого, то не мог получить; теперь у меня нет ни малейшего желания, а ты предлагаешь это мне... Не мог бы ты найти кого-то другого?»

Хуэй Нэн сказал: «Вот признаки подходящего преемника».

Дзэн — это путь бесстрастия. Тут нечего обретать, тут нет цели для достижения. Просто расслабьтесь, будьте раскованны, и вы обнаружите, что всегда были там, где вы хотели быть. Вы никогда не покидали Эдемского сада. Христианская история неправильна.

Я рассказывал о христианской истории со стольких разных точек зрения... это прекрасная история, и, несомненно, обладает огромным потенциалом. Надо запомнить также и тот аспект, что, где бы вы ни были, вы по-прежнему в Эдемском саду. Это даже не в Божьей власти — вышвырнуть вас — куда он вышвырнет вас? — потому что Эдемский сад повсюду. Я всегда удивлялся, почему это ни один христианский теолог не поднял вопрос за две тысячи лет: Бог выгнал Адама и Еву из Эдемского сада, — но куда он выгнал их? Разве есть что-то снаружи сущего?

Все — внутри, нет ничего вне. У реальности нет границ — вас нельзя вышвырнуть из реальности. Это же такой простой факт: вы по-прежнему в Эдемском саду, вы просто уснули.

Ваш сон состоит из вашего ума, ваших желаний, ваших грез, ваших амбиций, ваших побуждений. Однажды вы отбросите всю эту чепуху, внезапно пробудитесь и обнаружите себя в Эдемском саду. А Эдемский сад не принадлежит Богу, это не его монополия. Он принадлежит каждому, всякой живой сущности, потому что Бог — это лишь коллективное наименование для всего сознания, которое существует в мире; Бог — не какая-то персона.

Христианская история сделала Бога очень уродливым. Если мне придется писать эту историю заново, то первые инструкции, которые я дам Адаму и Еве, — и эти инструкции я даю вам — будут: «Ешьте плод мудрости, ешьте плод вечной жизни». Вы принадлежите предельному сознанию, вы принадлежите бессмертию.

Вы есть будда.

Вас нужно лишь встряхнуть.

Дело тут не в том, что от вас требуется много послушаний, — стучать в двери, просить и молить: «Боже, Отец, пожалуйста, открой дверь. Я никогда не буду есть плод, я никогда не посмотрю на него». Вы сидите под деревом. Откройте глаза — и мудрость ваша, и вечная жизнь — ваша. И это не два дерева...

Эта история неправильна по многим пунктам. Первое: Бог, который является отцом, не может отвращать вас от вечной жизни, и не может препятствовать вам, быть мудрыми. Во-вторых, мудрость и вечная жизнь не являются двумя; они — два аспекта одного и того же переживания.

Я заявляю вам: вот это и есть Эдемский сад. Если вы хотите поспать чуть дольше, тут нет беды. Так или иначе, в спешке нет необходимости. Хороший сон; лишь прекратите грезить... и вы пробудитесь. Это грезы продолжают удерживать вас спящими. Другими словами, я могу определить медитацию как негрезящее сознание.

— Хорошо, Маниша?

— Да, Мастер.

32. БЕССТРАСТИЕ

Читайте также

БОЖЕСТВЕННОЕ БЕССТРАСТИЕ