ТРУБКА МИРА

ТРУБКА МИРА

Всё лето 1851 года агенты по делам индейцев рассылали гонцов в разные общины Лакотов и Шайенов, созывая индейцев на большой совет. Планы правительства были грандиозны, но на их пути столетним валежником громоздилось индейское упрямство.

Прослышав о том, что белые люди желали заключить мир не только с Лакотами и их союзниками, но хотели, чтобы Лакоты выкурили Трубку и со своими древнейшими врагами, Странный Медведь первым принялся уговаривать соплеменников отправиться в городок Бледнолицых. Он знал, что Лакоты ещё не представляли, каким могуществом обладали Светлоглазые. Он понимал, что мир был необходим индейцам так же, как постоянная охота на бизонов, потому что проявление враждебности Лакотов по отношению к белым грозило перерасти в настоящую войну, исход который не мог быть в пользу краснокожих.

– Братья, раскройте свои уши и услышьте меня! Сейчас в вас говорит гордость, но не разум. Я не могу заставить никого произносить добрые слова, если он жаждет мести и крови. Но Вакан-Танка добр к нам лишь до тех пор, пока мы добры к окружающему миру. Если в наших сердцах злость, если мы позволяем ей обрушиться на кого-то, то Вакан-Танка отворачивается от нас и насылает на нас беду. Она приходит в виде коварных врагов, которые убивают лучших из нас и воруют наших женщин и лошадей, или в виде болезней, которые страшнее всякого врага. Я призываю вас забыть о ненависти, отложить в сторону оружие и отправиться священной поступью по Тропе Жизни! Когда мы сделаем так, Великий Дух улыбнётся нам сверху, как послушным детям. Когда мы будем терпеливо сносить все невзгоды, а не хвататься за оружие, Вакан-Танка сам защитит нас от врагов! – Медведь с жаром выступал на каждом совете, пытаясь передать соплеменникам свои чувства. Они слушали его, но многие скептически покачивали головами. – Хранитель Очага Жизни обладает силой, которая не знает предела. Сама жизнь бесконечна, мы должны понять это, и наши страхи перед смертью будут развеяны, как пыль. Вакан-Танка создавал людей и животных не для того, чтобы они умирали.

Однажды Белый Подбородок, снискавший популярность среди воинственной молодёжи своей безрассудной отвагой, поднялся, когда Медведь закончил говорить, и дотронулся ладонью до своего виска.

– Я давно слушаю слова Медведя, – сказал он задумчиво, – и вижу, что его слова полны мудрости, которую я не в силах постичь. Такие слова не может произнести обычный Лакот. Они могут сорваться только с губ безумного человека. Я слышу речь Безумного Медведя. Нормальный Лакот понимает, что наши женщины, дети и старики нуждаются в защите. Кто оградит их от врагов, если мы отложим оружие? Мы все знаем, как коварны наши враги. Неужели мы согласимся зарыть боевые топоры? Мир – хорошее дело. Но когда угли костра переговоров остынут и мы разъедемся в разные стороны, что мы будем делать? Как мы будем жить, если перестанем воевать? Что подумают о нас наши женщины? Они станут считать нас трусливыми собаками, которые боятся проверить себя на поле боя. Нет, я не поеду разговаривать о мире со Змеями. Я буду курить трубку с Голубыми Облаками и с Говорящими-На-Чужом-Языке, потому что они наши друзья. – Юноша задумался и добавил: – Дружба и мир это хорошо. Но Медведь хочет, чтобы мы навсегда зарыли боевой топор. Он безумен…

После этого за Медведем само собой закрепилось имя Мато Уитко, то есть Безумный Медведь. Никто не желал оскорбить его, ведь Лакоты считали, что каждый настоящий мудрец и каждый святой человек был немного ненормален, так как его ум был устроен иначе, чем у всех.

До сих пор большинство соплеменников считало его просто странным, не умея объяснить многие поступки Медведя. Редко кто слышал его речи, потому что он не принимал участия в советах, и это словно отодвигало его в тень, не привлекало к нему внимания. Теперь он заговорил, и мысли, теснившиеся в его голове, выплеснулись наружу, сделав его в глазах людей ещё более странным. Лакоты сознавали, что слова Медведя были весомы, но соплеменники не могли принять их.

Тем летом ему исполнился сорок один год. Он был по-прежнему силён и ловок, как и полагалось настоящему воину. Он был мудр, каким и должен быть святой человек. Он никогда не проявлял назойливости, чем сильно выделялся среди соплеменников, так как они всегда бурно отстаивали свои взгляды, быстро приходили в возбуждение, с лёгкостью обвиняли друг друга и ссорились, не желая принять во внимание чужое мнение. Мато Уитко чаще оставался спокойным наблюдателем, даже присутствуя на воинских собраниях. Какая-то скрытая сила властной рукой прикрывала его рот, когда он временами хотел подняться и гневно прервать чью-нибудь горячую речь, удивляясь неразумности брошенных слов оратора. Невидимый наставник ждал, покуда сердце Медведя успокаивалось, и отпускал его, после чего он спокойным голосом говорил одну или две фразы и опять погружался в молчание.

Но случилось событие, после которого община решила последовать его совету.

Однажды после очередной сходки Медведь отправился поститься и провести никому не известную церемонию в стороне от стойбища. Многие слышали, как он исполнял странную песню без слов, и позже кто-то утверждал, что это была та же песня, что звучала с горы в день рождения его дочери. Он не возвращался в деревню два дня. На третий день рано утром, когда трава ещё полулежала под тяжестью крупной росы, Медведь бесшумно вошёл в круг лагеря с бубном в руках и долго стоял там без движений. Он был совершенно наг, длинные волосы распущены по плечам и спине и даже падали на лицо. Когда он вдруг громко запел под звуки бубна, люди в ближайших типи испуганно высунули наружу головы. Потом они рассказывали остальным, что видели, как перед входом каждой палатки маячили неясные тени, похожие на страшные коряги с растопыренными в разные стороны чудовищными лапами-ветвями. Но песня Медведя развеяла эти тени. Когда же пробудился весь лагерь, индейцы сбились плотным кольцом вокруг поющего Мато Уитко.

– Люди не поймут, люди не поймут, – тянул он чужим голосом.

Глаза его были закрыты, будто он спал, босые ноги слегка притопывали. Женщины сперва перешёптывались и хихикали, указывая пальцами на неприкрытую мужскую плоть Безумного Медведя, но вскоре весёлое настроение покинуло собравшихся.

– Уитко, уитко, – доносилось иногда из толпы, – он сошёл с ума.

Совершенно неожиданно кто-то в задних рядах воскликнул:

– Бык!

Женщины бросились врассыпную, увидев громадного бизона с мощной головой и большими рогами, на которых налипли комья земли и длинные листья травы. Мужчины кинулись за оружием. Бык мчался прямо на индейское селение, словно ослеплённый яростью. Гулко отдавался топот его копыт, и казалось, что земля содрогалась под его весом.

Безумный Медведь остался один посреди палаток. Он оборвал свою заунывную песню и развёл руки в стороны. Глаза его оставались закрыты, волосы лениво шевелились на ветру.

Он сделал шаг вперёд, и свирепый бык внезапно замедлил бег и остановился перед индейцем на расстоянии вытянутой руки. Поднявшиеся было со всех сторон крики, подобно брызгам от ударившейся о камень волны, опали. Повисла глубокая тишина.

Зрелище было настолько поразительным, что никто не осмелился даже громко вздохнуть.

Бизон был покрыт длинной грязной шерстью, свисавшей с брюха почти до земли. Он стоял перед одинокой фигурой голого дикаря и не двигался. Индеец тоже не шевелился. Он смотрелся абсолютно беспомощным перед горбатым исполином, и нагота его жилистого тела на фоне почти чёрной шерсти быка усиливала это впечатление. Хрупкая человеческая фигурка, не делая никаких движений, удерживала могучее животное на месте какой-то неведомой силой.

Затем словно что-то толкнуло Безумного Медведя, и он вновь ударил в бубен. Бизон медленно повернулся и пошёл прочь из лагеря.

Никто из Лакотов не решился сразу приблизиться к Безумному Медведю, а он всё стучал и стучал по звонкой гудящей коже бубна. И вдруг он упал. Волосы разметались по земле, глаза раскрылись и устремились в высокое небо, уже пронизанное сиянием утреннего солнца.

Его отнесли в палатку, и там он очнулся. Шагающая Лисица заставила всех уйти, и никто не знал, что происходило там дальше. Но к полудню Медведь вышел наружу. Волосы его были расчёсаны на прямой пробор и стянуты у висков в косы, как и полагалось истинному Лакоту. Длинную рубашку из мягкой оленьей кожи украшала лишь бахрома, светло-коричневые штанины и мокасины тоже не имели никакой вышивки. Это был прежний Медведь, каким его привыкли видеть соплеменники.

Никто так и не узнал, что было с Безумным Медведем и помнил ли он сам, что с ним произошло.

В тот же вечер на сходке воинских обществ было решено отправиться к форту Ларами, куда звали гонцы.

– Мато Уитко не может желать зла своему народу. Видно, он знает то, о чём не догадываемся мы все. С ним рядом всегда стоят могущественные духи. Мы поедем к городку белых солдат и послушаем, что они скажут нам. Мы всегда сможем свернуть наши типи и уйти от них, если решим, что этот разговор нам не нужен…

Возле форта они обнаружили множество других Лакотов. Огромные табуны паслись по всему берегу реки, поднимая пыль. Воздух был пронизан голосами тысяч собравшихся для переговоров индейцев. Огромный лагерь гудел, встречая новоприбывших.

В тот же день появились гонцы с известием о приближении большого отряда Шошонов. Лакоты заволновались и нетерпеливо разъезжали на своих гривастых лошадках перед стенами укрепления из необожжённого кирпича. Увидев возбуждение дикарей, из домов, построенных за пределами крепостных стен, стали выходить торговцы. Женщины подняли душераздирающий вой, оплакивая своих мужей и братьев, погибших в войне с Шошонами. Солдаты, застёгивая на бегу мундиры, поспешили на шум, чтобы полюбопытствовать, как станут разворачиваться события.

Шошоны появились из-за гребня холма, вытянувшись длинной вереницей. Они сидели на красивых лошадях и были хорошо вооружены. Впереди ехали мужчины в парадной одежде, держа наготове ружья. Следом двигались женщины с детьми, а позади – ещё воины для охраны. Всего их насчитывалось около двухсот человек. Рядом с головным всадником ехал белый охотник, осматриваясь с той же настороженностью, что и его краснокожие спутники. Это был Джим Бриджер, взваливший на себя бремя проводника и своего рода гаранта безопасности Шошонов на территории враждебных Лакотов.

Колонна в полном молчании приближалась к долине, усеянной индейскими жилищами. Глядя на этих ещё далёких всадников, приехавших в самое сердце страны Лакотов, Медведь вспоминал себя в торговом лагере на берегу Зелёной Реки. Он также видел перед собой тьму врагов, провожавших его хищными взглядами. Но он был на земле Змей один. Шошоны же пришли сюда сильным отрядом.

Внезапно из плотной толпы Лакотов с криком вырвался молодой индеец и, яростно нахлёстывая коня, ринулся на остановившихся Шошонов. В его левой руке был лук и стрела. Следом за ним пришпорил гнедого жеребца какой-то человек в кожаной куртке (переводчик, как выяснилось позже). Он настиг дикаря метрах в ста от застывшей вереницы всадников, приготовившихся к бою, и, вцепившись разгорячённому юноше в волосы, стащил его за косы с коня. Он что-то кричал сброшенному на землю индейцу, быстро жестикулируя и указывая на застывших Шошонов. То ли его слова, то ли ружейные стволы, направленные на него, убедили дикаря, но он вспрыгнул на коня и поскакал обратно с угрюмым лицом. Огнестрельное оружие среди Лакотов в те дни было ещё явлением редким. На сотню воинов приходилось от силы два-три ружья.

К полудню суперинтендант распорядился, чтобы все собравшиеся общины свернули палатки и перебрались на Лошадиный Ручей, так как громадные индейские табуны вытоптали всю траву вокруг форта. То, что предстало чуть позже перед взором стороннего наблюдателя, являло собой одно из самых необычайных шествий за всю историю Дальнего Запада. Грандиозную кавалькаду возглавляли два отряда военных, над которыми лениво колыхался американский флаг. За ними катили повозки, в которых тряслись правительственные чиновники, чихая в мутных клубах пыли. Следом громыхали фургоны с разного рода припасами. Позади почти на две мили растянулась колонна индейцев. Военные лидеры были при полном параде, надев самые яркие наряды, покрыв лица краской и украсив головы пышными уборами. В руках были копья, увешанные волчьими шкурами и перьями, священные жезлы воинских обществ с кожей гремучих змей и птичьими чучелами, магические барабаны… Мужчины двигались в полном молчании и выглядели спокойными, но все сжимали оружие, готовые в любую секунду развернуться веером и броситься на врагов. Женщины кутались в расшитые пёстрые одеяла и шкуры. Они то и дело оглядывали шуршавшие по земле волокуши, где устроились самые маленькие дети. Тут и там виднелись собаки с волчьей наружностью, они выглядели не менее гордыми, чем их хозяева, и некоторые, подобно лошадкам, тоже тащили за собой небольшие волокуши с вещами.

На следующий день напряжение спало. Из одного лагеря в другой ходили делегации индейцев, предлагая друг другу выкурить трубку. Чиновники в чёрных одеждах заседали за столом под натянутым тентом, объясняясь с вождями через переводчиков, доказывая что-то, убеждая, настаивая. Индейские ораторы выступали спокойно, выразительно жестикулируя и играя голосом, словно профессиональные актёры на театральных подмостках.

Вечером в стойбище Лакотов готовилось пиршество. Каркасы двух самых высоких палаток были поставлены вплотную друг к другу, и с одной стороны поверх жердей были натянуты шкуры, что образовало весьма просторный крытый полукруг, где, как под навесом, собралось почти полторы сотни самых важных воинов. Шошоны и Псалоки сидели бок о бок с Лакотами, Шайенами, Арапахами. С десяток котлов стояло перед расположившимися по кругу индейцами, и из них поднимался ароматный пар.

– Братья, – встал один из вождей Лакотов, простирая руки к собравшимся. – Мы сошлись здесь, чтобы проявить нашу добрую волю. Это земля принадлежит нашему народу, но мы хотим, чтобы вы чувствовали себя здесь легко и беззаботно, потому что вы наши гости. Мы хотим, чтобы вы знали, что наши сердца открыты для дружбы и добрых слов. Мы убили сегодня наших лучших собак, которые верно служили нам, убили специально для этой встречи, чтобы вкусно накормить вас. Мы не жалеем ничего, потому что хотим проявить нашу доброту…

Вместе с краснокожими перед костром устроились, слушая длинные речи вождей, ухмыляющиеся и скептически настроенные старые трапперы. Они давным-давно изучили нравы индейцев. Опустив на самые глаза меховую шапку с торчащим козырьком из жёсткой кожи, чуть в сторонке устроился Джим Бриджер. Из сумрака сгущавшейся ночи к нему подсела тень в военном мундире с поблёскивающими пуговицами.

– Что ты думаешь, Джим? Сумеют они успокоиться и жить мирно? Это бы сняло много ненужных забот с наших плеч…

– Краснокожие похожи на двух остервенелых псов, которых можно, конечно, оттащить друг от друга во время драки, но стоит отпустить их, и они снова сцепятся, – проворчал охотник, потягиваясь.