Глава одиннадцатая

Глава одиннадцатая

Прошло около двух недель. Из Венеции не приходило никакого ответа, и это молчание наполняло сердце Супрамати беспокойством и досадой. Он был в отвратительном расположении духа, не давал виконту таскать себя по празднествам, которые тот изобретал для его развлечения и собственной пользы, и выказывал самое оскорбительное равнодушие к игре Пьеретты в Альказаре.

Та бесилась, а виконт и его друзья были возмущены, и в интимном кружке не жалели «лестных» эпитетов набобу. Одно утешало их: Супрамати позволял выманивать у себя всевозможные подарки, которые виконт подносил от его имени своим знакомым театральным знаменитостям. Однажды, когда Лормейль деликатно намекнул ему на свои долги, которые отравляют ему жизнь и в которые он вошел вследствие несчастного стечения обстоятельств, Супрамати подарил ему весьма значительную сумму денег.

Наконец, нетерпение Супрамати достигло своего предела и он решил, если через три дня не получит известия от Нары, лично ехать в Венецию, чтобы узнать о причинах столь долгого молчания.

Однако вечером, в тот же день, когда он уже собирался ложиться спать, ему доложили, что прибыл человек с письмом к нему.

С понятным волнением Супрамати вскрыл письмо. Письмо было от Нары и содержало следующее:

«Я не спешила ответить вам, предполагая – и не без основания, – что вы не умираете от нетерпения видеть меня. Я не запрещаю вам приехать; приезжайте, если хотите. Только, ради Бога, не приносите жертву во имя долга. Если пребывание в Париже вам нравится, если вас забавляет веселое общество, в котором вы живете, – оставайтесь! Я нисколько не обижусь на это. Я привыкла на все смотреть снисходительно и в этом отношении в качестве жены Нарайяны прошла уже хорошую школу.

Письмо это я посылаю с верным гонцом и прошу вас через него же передать мне ваш ответ.

Я знаю, что это – анахронизм, но по старой привычке придерживаюсь этого способа переписки, считая его более верным и удобным, чем через посредство почты.

До свидания! От вас зависит, скоро ли оно состоится или нет.

Нара ».

Это послание пробудило в Супрамати самые смешанные чувства и заставило его решиться ехать на следующий же день с утренним поездом.

Сообразно с этим он позвонил в шесть часов утра своему камердинеру, объявил ему, что через два часа уезжает, и приказал тотчас же уложить необходимые вещи.

Затем он приказал позвать секретаря и велел ему ехать с поездом, который отходит через два часа, так как этого времени было вполне достаточно, чтобы устроить все дела на время его отсутствия.

Супрамати запретил кому бы то ни было говорить, куда он едет, так как боялся, что виконт полетит за ним, на что тот был вполне способен.

Супрамати сел в купе в наилучшем расположении духа и раскрыл журнал. Не без лукавого самодовольства думал он о разочаровании виконта, когда тот узнает об его отъезде.

Уже в течение нескольких дней эта достойная особа настаивала на большом празднике, который необходимо было дать в честь великого трагика Пенсона, праздновавшего десятилетний юбилей своей артистической карьеры. Само собой разумеется, что набоб должен был, по этому случаю поднести артисту подарок.

Кроме того, виконт намеками дал ему понять, что у него есть еще значительные долги, которые Супрамати мог бы когда-нибудь заплатить.

Как ни щедр был принц и какое удовольствие ни доставляло ему облегчать истинную нужду, но к этому забулдыге, не брезгавшему никакими средствами для удовлетворения своего мотовства, он не чувствовал никакой жалости. Супрамати давно уже понял, что празднества, устраиваемые от его имени, и покупки многочисленных подарков, которые заставляли его делать, давали виконту солидный доход.

Что же касается Пьеретты, то она до невозможности надоела и опротивела ему, и только ее назойливость, да его собственное отвращение к трагическим сценам, которые, несомненно, сопровождали бы официальный разрыв, мешали ему порвать с ней всякие отношения. Его же отъезд окончательно избавлял его и от Пьеретты, что было тоже очень приятно.

Поезд уже в течение двух часов уносил Супрамати из Парижа, когда виконт проснулся. Лормейль был в отвратительном расположении духа. Накануне вечером ему адски не везло в клубе, и он проиграл большую сумму, данную ему принцем для ликвидирования его долгов. Сейчас же снова занимать деньги у принца было неловко.

К счастью, завтра был день именин Пьеретты и юбилей Пенсона. По этому случаю готовился большой пир. Это поправит немного его дела.

Тщательно одевшись, он сел в свой экипаж, прежде всего заказав на завтрашний день большой букет и лукулловский ужин. Затем он приказал везти себя в отель принца, в вестибюль которого вошел как свой человек. Но едва он вошел, как с удивлением остановился при виде беспорядка, который царил в доме набоба в такой неурочный час.

Швейцар Себастиан стоял в домашней жакетке среди вестибюля и громко беседовал с женой, занятой в своей комнате, дверь которой была настежь открыта. На ступеньках лестницы играли с кошкой две маленькие дочки швейцара; на полу валялся мяч.

– Что это значит, Себастиан? Разве сегодня принц так долго спит, что вы даже в первом часу находитесь здесь в патриархальном костюме? – строго спросил виконт.

Швейцар, не заметивший, как виконт вошел в открытую дверь, быстро обернулся и почтительно поклонился.

– Ах, господин виконт! Его светлость уехал сегодня в семь с половиной часов и увез с собой господина Тортоза, а в десять часов за ним последовал его секретарь

– А куда уехал принц? Как долго продлится его отсутствие? – спросил бледнея Лормейль.

– Этого никто не знает, но предполагают, что случилось что-нибудь особенное, так как вчера уже после полуночи приехал человек с письмом, которое Жак тотчас же передал его светлости, несмотря на позднее время. Кто этот посол, откуда он прибыл,- этого мы не могли узнать, так как он был очень молчалив. Его светлость приказал отвести ему отдельную комнату и подать хороший ужин. Сегодня он увез его с собой. В шесть часов принц позвал Жака и приказал ему уложить вещи. Все сделалось в мгновение ока. Секретарь передал управляющему приказание запереть комнаты, так как отсутствие принца продолжится неопределенное время. Весь же личный состав прислуги оставлен до нового распоряжения. Все люстры и картины сегодня же будут завешены.

Виконт побледнел, чувствуя, что у него подкашиваются ноги.

– Он не оставил мне письма? – пробормотал он сдавленным голосом.

– Нет, господин виконт! Оставлена только записка госпоже Розали Беркэн, вдове…

Виконт бешеным жестом прервал его и почти бегом выбежал к экипажу. Он задыхался. Не негодяй ли этот «противный индус», что скрывается, никого не предупредив и даже не оставив записку своему лучшему другу! Нарайяна никогда не поступал так. Ему всегда можно было откровенно поверить свои денежные затруднения, он понимал с полуслова и помогал не считая, а это чудовище…

Вдруг у него появилась мысль, что, может быть, Супрамати написал Розали Беркэн, куда он едет. Не теряя ни минуты, он поехал к вдове.

Та получила записку, но в ней, по ее словам, принц извещал только, что уезжает на неопределенное время, и объявлял, что увеличил ей ежемесячную сумму, которую ассигновал на благотворительные дела.

Как пьяный, вернулся виконт к экипажу. Голова у него кружилась, и он проклинал себя за то, что играл вчера. С той суммой, какая исчезла на зеленом поле, он мог бы устроить все свои дела. Что с ним будет? Его главный кредитор не хочет больше ждать и продаст его лошадей, экипаж и мебель. Скандал выйдет громадный!

Несмотря на свои ярость и страх, он заехал к цветочнице и к содержателю ресторана и отменил заказанные букет и ужин. Затем он вернулся домой и заперся в своем кабинете, запретив беспокоить себя. Он хотел быть один, чтобы подумать, как вырваться ему из этого капкана. Никогда еще он не находился в таких критических обстоятельствах, так как рассчитывая на карман Супрамати, тратил без меры.

Бледный, с дрожащими губами, ходил он по своему кабинету. Ему пришло в голову отправиться к своему кредитору и попросить его подождать возвращения принца, уехавшего па несколько недель; по его возвращении он, Лормейль, получит большую сумму денег, которую ссудил Супрамати. Но он сам признавался себе, что предлог был плох и более чем сомнительно, чтобы хитрый еврей поверил басне, будто бы набоб занял у разорившегося человека.

Наконец он сел к бюро, чтобы подсчитать все свои долги. Перебирая в ящике различные бумаги, он заметил записку, писанную рукой Супрамати. Сначала он машинально пробежал ее, а затем яркий румянец разлился по его лицу. Может быть, в этой неожиданной находке заключается его спасение?

«Дорогой виконт! – писал Супрамати. – Выберите у Мерено несколько вещей для Пьеретты. Счет пришлите в отель. По нему будет уплачено, как только вернется мой секретарь».

Следовала подпись, но число не было проставлено. На этом-то обстоятельстве виконт и основал план, зародившийся в его уме.

В действительности эта записка была написана два года тому назад, во время пребывания Супрамати в Париже; но обстоятельства так великолепно слагались, что ни у кого не могло появиться ни малейшего сомнения.

Взвесив еще раз все обстоятельства, виконт, не теряя времени, поехал к ювелиру, который был поставщиком Супрамати или, вернее, у которого Лормейль покупал для него подарки, раздаваемые, по его наущению, набобом направо и налево.

Он выразил желание видеть самого хозяина магазина и с равнодушным спокойствием показал ему записку.

– Я получил эту записку вчера, но ночью принц получил важные известия, заставившие его уехать. Дело идет о наследстве. Вернется он через несколько недель и, конечно, будет глубоко сожалеть, если его неожиданный отъезд лишит мадемуазель Пьеретту предназначенного ей подарка. Поэтому я приехал спросить вас, не согласитесь ли вы отпустить мне несколько вещей; а счет, само собой разумеется, вы отошлете к управляющему принца. Впрочем, если вы боитесь отпустить вещи, то мы подождем его возвращения, – прибавил виконт, пряча записку обратно в бумажник. – Только, я полагаю, принц будет

очень удивлен вашим недоверием после таких больших покупок, какие он у вас делал.

– Что вы говорите, виконт? Было бы смешно не верить. Одно имя принца стоит золота. Потрудитесь выбрать и впредь не оставляйте меня без вашей протекции.

Очень довольный, Лормейль выбрал прекрасный убор из жемчуга и рубинов и, получив комиссионные, уехал, увозя с собой приобретенную вещь.

Не веря самому себе, вернулся он домой, чтобы подсчитать, сколько самых важных векселей можно погасить деньгами, вырученными от продажи этой драгоценности, о существовании которой Пьеретта никогда не должна была узнать, но… человек предполагает, а Бог располагает. На этот раз судьба была против бедного виконта.

Около часа спустя после отъезда виконта в магазин Мерено вошла Пьеретта.

Актриса хотела купить несколько недорогих вещиц для своей кузины, выходившей замуж. Так как достойная Пьеретта была настолько же скупа к другим, насколько великодушна и щедра к самой себе, то она придумала сделать выбор у поставщика Супрамати, рассчитывая, что по отношению к фаворитке такого клиента он будет очень сговорчив. Ювелир, знавший актрису, очень любезно принял ее и с лукавой улыбкой показал счет, приготовленный для отсылки в отель принца.

«А! – подумала восхищенная Пьеретта, – он хочет смягчить мой гнев, вызванный его непозволительным пренебрежением, и заключить мир».

Вдруг у нее явилась новая блестящая идея: воспользоваться раскаянием Супрамати и заставить его заплатить за подарки, предназначенные ее кузине. Поэтому вместо кольца в пятьдесят франков она выбрала прелестную брошку в триста франков и сказала небрежным тоном:

– Прибавьте эти безделушки к счету, который вы посылаете. Я отвечаю вам, что принц не будет протестовать.

Очень довольная выгодным делом, позволявшим ей ослепить бедную родственницу, не истратив ни сантима, Пьеретта вышла из магазина.

Вдруг она вздрогнула и побледнела. А что если виконт опять подменит рубины стеклом? Может быть, он уже готовится выкинуть эту штуку. Нельзя оставлять это дело до завтра.

Пьеретта бросилась в свой экипаж и приказала везти себя к виконту. Может быть, она приедет еще вовремя, чтобы спасти рубины!

– Подожди же, каналья! Если ты только сделал эту гадость, то конец моему терпению: я без всякой жалости выдам тебя Супрамати! – проворчала она.

Когда виконту доложили о приезде актрисы, он подумал, что она узнала об отъезде принца и приехала получить более подробные сведения, и поэтому решил принять ее очень сухо. Но каковы были его удивление, ужас и бешенство, когда Пьеретта еще с порога закричала:

– Я знаю, что Супрамати уехал, но, как всегда, подумал обо мне. Я приехала за убором из жемчуга и рубинов, который он поручил вам передать мне. Сейчас же отдайте мне его! Ювелир сказал мне, что вы увезли его, и я приехала за ним.

Виконт был бледен, как смерть. Губы его нервно дрожали, а кулаки невольно сжались. Им овладело безумное желание задушить бесстыдную кокотку, хотевшую отнять у него последний якорь спасения. Но он сумеет защититься!

Смерив Пьеретту ледяным и дерзким взглядом, он с презрением сказал:

– Вы слишком поторопились со своим требованием. Этот убор предназначался вовсе не вам, а другой женщине, имя которой я не имею права назвать.

При этом неожиданном ответе она выпрямилась и глаза ее засверкали. Подбоченясь, она с угрожающим видом подошла к своему противнику. Пьеретта уже совершенно забыла, что она – артистка и будущая принцесса, в ней проснулась со всей своей наглой грубостью дочь прачки, выросшая на улице.

– Предназначен другой женщине, имя которой тайна? Ха, ха, ха! Шутка хороша! – проворчала Пьеретта. – Нет, вот я так открою тебе тайну – тайну твоей поездки в Лион для обмена изумруда и бриллиантов на стразы при помощи жида Кнаквурста. У меня в руках, виконт, все доказательства мошеннической проделки, и я отдам вас под суд. Негодяй! Разбойник! Ты хочешь украсть у бедной женщины то, что она заработала честным трудом?! Нет, это переходит всякие границы! Сейчас же отдай вещь, предназначенную мне! Ведь не вы, надеюсь, любовница и будущая супруга Супрамати? Иначе я раскрою все ваши бесчестные поступки. Неужели вы думаете, что я не видела, как вы подняли золотую запонку с солитером, которую потерял принц и которую вы присвоили? Я молчала, чтобы не погубить вас. Если вы сейчас же не вернете мне мою вещь, то терпение мое лопнет…

Видя, что попался, и понимая, что ему не избавиться от Пьеретты, он открыл ящик бюро, вынул убор и бросил его в лицо актрисы.

– На, презренная негодница! Пошла вон и не смей никогда приходить ко мне! Но знай, что с подарками Супрамати кончено навсегда.

Футляр ударил в лицо Пьеретты, и у нее из носа брызнула кровь.

– Чудовище! Разбойник! Ты хотел обворовать меня, а теперь хочешь убить! – вопила она.

– Убирайся, пока кости целы! – рычал Лормейль. Но Пьеретта уже бросилась на него со сжатыми кулаками.

– Подожди же, негодяй, шантажист, уличный виконт!

С этими словами Пьеретта дала ему здоровую пощечину.

– Прочь, ночной шакал, жрущий одну падаль, или я не отвечаю за себя! – кричал виконт, стараясь стряхнуть Пьеретту, которая, как пантера, впилась в него.

Вдруг она сама бросила его и, подняв футляр, выбежала из комнаты. Затем она вновь приотворила дверь и крикнула:

– Один только раз в жизни имела дело с падалью – это тогда, когда была твоей любовницей. Но после того, что здесь произошло, ты можешь быть уверен, что я пошлю тебя на каторгу…

Дверь с шумом захлопнулась, а виконт бессильно опустился в кресло. Лицо его было исцарапано, галстук сорван. В соседней же комнате слышались шаги Пьеретты, убегавшей со своим так дорого добытым сокровищем.

– О, ехидна! Как мне раздавить тебя, чтобы ты никого больше не кусала? – рыдал виконт, расшатанные нервы которого не выдержали подобной встряски.

Он закрыл в отчаянии лицо руками и горько заплакал.

Если бы Супрамати знал, какая драма разыгралась между его друзьями, то, конечно, пожалел бы виконта, но он ничего не подозревал и спешил только добраться до Венеции.

Вернувшись домой, Пьеретта мало-помалу успокоилась. Зеркало убедило ее, что ее нос не очень пострадал, а осмотр убора положительно привел ее в восхищение. По мере того как улучшалось ее расположение духа, утихал ее гнев на виконта.

Мучили ее только слова Лормейля относительно другой женщины. Правда, она никогда не замечала, чтобы Супрамати ухаживал за кем-нибудь, но ведь соперница могла принадлежать к тому миру, куда Пьеретта не допускалась. И кто знает? Может быть, вся история об отъезде принца не более как простая выдумка.

Под влиянием ревности она решила все разузнать и в тот же вечер послала камеристку навести справки.

Узнав из верного источника, что принц действительно уехал и вернется не так-то скоро, Пьеретта решила временно заместить его кем-нибудь. Она не хотела также окончательно ссориться с виконтом, который хотя и был совершенно разорен, однако мог вредить ей; с другой стороны, он мог быть ей полезным, как это уже не раз бывало. Но как помочь ему? После зрелого размышления она остановилась на одном плане, примирявшем их интересы.

Главным кредитором виконта был барон Меркандье, о котором уже раньше было говорено. Этот еврей был в одно и то же время и банкир, и промышленник, и ростовщик. Он серьезно влюбился в Пьеретту и настойчиво преследовал ее; но красивая актриса была сурова к бедному Меркандье и насмехалась над маленьким черномазым человечком с крючковатым носом, осмелившимся соперничать с красавцем Супрамати.

Пьеретта впервые серьезно подумала об этом настойчивом обожателе. На несколько недель можно было одарить своей благосклонностью этого дурака с туго набитым карманом, а потом выкинуть за дверь, как только найдется кто-нибудь получше, и ей удастся добиться отсрочки выплаты по векселю для виконта.

Обдумав все, Пьеретта перечла еще раз пылкое письмо, которое два дня тому назад вместе с чудным букетом прислал ей Меркандье; затем она написала ему любезную записку, приглашая банкира провести у нее вечер.

Пьеретта нарядилась в чудный пеньюар и надела массу бриллиантов. Она хотела выставить напоказ щедрость принца Супрамати и вызвать в Меркандье чувство соревнования.

Банкир приехал весь сияя, а любезный прием Пьеретты окончательно привел его в восхищение. Они приятно провели вечер и весело поужинали. Когда Меркандье выпил еще стаканчик ликера, которым Пьеретта обыкновенно угощала своих интимных друзей, он почувствовал себя вдвойне опьяненным. Обняв за талию красивую актрису, он нежно спросил:

– Если ты имеешь, малютка, какое-нибудь желание, то доверь его мне – и… оно будет исполнено. Пьеретта дружески похлопала его по щеке.

– Я не торгую собой и не продаю свою любовь. Ты это должен бы знать. Если же ты хочешь предложить мне какую-нибудь безделушку на память об этом счастливом вечере, то купи мне веер слоновой кости, отделанный бирюзой, который я видела на улице Мира. Это я позволяю, чтобы сделать тебе удовольствие. Если же ты хочешь доставить мне большое удовольствие, то отсрочь уплату по векселю бедному виконту Лормейлю, который находится в очень стесненном положении. Принц Супрамати, видишь ли, уехал раньше, чем виконт мог попросить у него сумму, необходимую для уплаты тебе по векселю, и принц не отказал бы ему ввиду громадных услуг, оказанных ему виконтом, и связывающей их дружбы. Без сомнения, Лормейль – негодяй, но он очень услужлив и обязателен. Не следует душить его из-за суммы, которая для такого богача, как ты, составляет сущие пустяки. Ну, что же? Будешь ты добр? Дашь ты ему отсрочку до возвращения принца?

– Я сделаю все, что ты желаешь, моя царица, и отсрочу уплату виконту на такой срок, какой ты сама назначишь,- любезно ответил Меркандье.

Не теряя времени, Пьеретта принесла бювар и вложила перо в руку барона.

– Твоя царица желает, чтобы ты не откладывал свое великодушное решение, – кокетливо сказала она.

Меркандье послушно написал продиктованную ему любовницей записку следующего содержания:

«Дорогой виконт! Не беспокойтесь о своих векселях. Я понимаю, что иногда бывают затруднительные положения и потому даю вам отсрочку до тех пор, пока вы не будете в состоянии уплатить мне, не стесняя себя».

«Надо как можно скорей отослать виконту эту добрую весть, – подумала Пьеретта. – Несмотря на все, мне будет очень тяжело, если он сделает покушение на свою жизнь».

Как только Меркандье уехал, Пьеретта написала следующую записку:

«Неблагодарный шалун! Вы не заслуживаете моего участия, но я лучше вас и воспользовалась своим влиянием на Меркандье, чтобы добиться для вас отсрочки уплаты до возвращения Супрамати».

Несмотря на поздний час, она тотчас же отослала с горничной записку виконту.

После ухода Пьеретты Лормейль был в каком-то апатичном, полном отчаяния состоянии. Он никуда не выходил и никого не принимал у себя. Виконт не хотел, чтобы видели его исцарапанное лицо и, кроме того, его действительно преследовала мысль о самоубийстве, так как он не находил никакого выхода из своего отчаянного положения.

Поэтому понятно, какое действие произвела на него записка Пьеретты с приложенным к ней письмом Меркандье. В одно мгновение ока к нему вернулись его наглый апломб и вся его пошлая беззаботность.

– Она поняла, негодяйка, какое зло причинила мне, и дрожит, чтобы я не повредил ей у Супрамати. Честное слово, я погубил бы ее, не устрой она мне отсрочки.

Когда на следующее утро радостный и веселый виконт обильно позавтракал, он стал размышлять, что следовало бы ответить Пьеретте, – как бы то ни было, она ему полезна, – и, по меньшей мере, нужно послать ей красивую бонбоньерку в знак благодарности. Но красивые бонбоньерки стоят дорого, а у виконта не было денег.

Вдруг у него появилась блестящая идея. Он вспомнил про великолепный ящик из раковин, отделанный золотом и миниатюрами, писанными одним из современников Буше.

Этот ящик уже служил раз бонбоньеркой. Виконт поднес его своей невесте в день их обручения; но виконтесса, покидая супружеский дом, или забыла, или добровольно оставила бонбоньерку, напоминавшую ей самый роковой день в ее жизни.

Без малейшего угрызения совести, не сознавая даже всего цинизма своего поведения, виконт достал ящик и послал лакея за конфетами, шелковой бумагой и голубыми лентами. Убрав свою посылку, он отослал ее со следующей запиской:

«Ваше поведение по отношению к старому другу и дворянину гнусно. Слово жестоко, но я настаиваю на нем и пусть это будет вашим наказанием. Но истинная дружба все переносит и прощает. Я ценю ваше доброе побуждение и благодарю вас. Пусть прошлое будет забыто!»

– А теперь надо пуститься на поиски за этим негодным хитрецом Супрамати. Чтобы наказать его за неделикатное бегство, я заставлю его заплатить вдвое! – проговорил виконт.

Пока в Париже происходило только что описанное нами, Супрамати приехал в Венецию. У входа во дворец его встретил один только управляющий, который доложил ему, что Нара проводит вечер у знакомых, и провел его в бывшие комнаты Нарайяны.

Узнав еще, что Нара вернется, вероятно, очень поздно, Супрамати решил отложить свидание с ней до завтра и приказал подать себе ужин, а потом ушел в кабинет.

Когда он остался один, воспоминания толпой осадили его. Он вспомнил первую ночь, проведенную им здесь, и то стеснение и нерешительность, с какими он старался играть свою роль. Теперь он привык ко всему этому. Он чувствовал себя принцем и миллионером. Скромное и бедное прошлое побледнело, перестало быть действительностью, а бесконечное будущее, расстилавшееся перед ним, наполняло его душу каким-то странным чувством двойственности: эта долгая жизнь то казалась ему драгоценным даром, то пугала его, как какая-то неизвестная опасность. Его пугало все, что он должен был узнать, изучить и победить, чтобы из ничтожного доктора с узким горизонтом превратиться в колдуна или мага.

Он уже соприкасался с необыкновенными, удивительными тайнами, не считая самой темной, самой ужасной и скрытой от людей – тайны эликсира жизни.

Тайну эту отвергали и осмеивали как нелепый бред, как детскую утопию средневековых алхимиков; а между тем это была действительность. Он убедился в этом на себе лично, на Нарайяне, на Наре, на Эбрамаре, на Тортозе и на многих других.

Воспоминание о Наре дало другое направление его мыслям. Супрамати взял на бюро фотографическую карточку молодой женщины и погрузился в созерцание очаровательного личика и больших глаз, которые смотрели на него как живые.

Его снова охватило то очарование, какое производило на него присутствие Нары, а убеждение, что это странное и чарующее создание принадлежит ему, заставило усиленно биться его сердце. Приключения двух протекших лет, даже все сомнения и страх перед будущим, – все изгладилось в чувстве гордого самодовольства и сознания, что он бессмертен и муж Нары.

Проснулся он довольно рано. Лакей Грациозо доложил ему, что Нара ждет его к первому завтраку.

С того времени, когда он боялся опоздать в клинику, Супрамати ни разу еще не одевался так скоро. Он был готов за одну минуту, и Грациозо повел его в комнаты Нары, которых он еще не знал.

Он сгорал от нетерпения, совершенно позабыв, что возвращался далеко не безупречным мужем. Впрочем, что до этого! Разве не было у него в распоряжении средство мужей всех времен: лжи и надежды, что «она» не подозревает о его похождениях.

Наконец слуга поднял тяжелую портьеру из синего бархата и скромно удалился, Супрамати вошел в будуар Нары. Это была большая комната в стиле ренессанса. Посредине комнаты, на столе с резными ножками, был сервирован завтрак на две персоны. У широкого открытого окна, выходившего на канал, сидела Нара на маленьком диване.

На ней было надето утреннее белое батистовое платье. Она задумчиво смотрела на канал, который бороздили лодки. При входе Супрамати молодая женщина обернулась; ее большие, блестящие глаза насмешливо взглянули на него, и он сильно покраснел. Не замечая протянутой ему руки, он сел рядом с ней на диван, привлек ее в свои объятия и поцеловал в губы.

Нара не сопротивлялась, но и поцелуя не вернула. Затем, ловко выскользнув из его объятий, она с усмешкой сказала:

– Я вижу, дорогой доктор, что вы прошли хорошую школу, не имели недостатка в практике и научились смело обращаться с дамами.

– Вы глубоко ошибаетесь! Напрасно вы такого дурного мнения обо мне, – пробормотал Супрамати.

Нара встала и перешла к столу. Она взяла чашку и подала ее своему гостю.

– Вот ваш шоколад, дорогой Супрамати! Кушая эти сандвичи, выслушайте то, что я скажу вам. Все мужчины, когда наделают глупостей, стараются прикрыть их целою сетью более или менее ловкой лжи. Это общечеловеческая слабость. Но ни одно существо на свете не лжет столько, сколько «муж», так как измена – это специальность людей этой категории. Я не стану анализировать, что побуждает их изменять, как только они не находятся на глазах женщины, будь то жена или любовница. Но факт неоспорим: никто не злоупотребляет так ложью, как эти господа, у которых рыльце всегда в пуху и которые, подобно страусу, воображают, что когда голова спрятана, то остального не видно.

– Сравнение не очень лестно; но что касается меня… Нара перебила его.

– Ради Бога, не лгите! Разве я спрашиваю у вас отчета в ваших поступках? Я сама дала вам свободу. Нашли ли вы хоть одно мое письмо с упреком в ящиках Нарайяны? Тогда я имела право требовать, но не пользовалась этим правом. Разве требуют то, что потеряло всякую цену? Я знаю, что есть женщины, которые со слепой настойчивостью цепляются за мужчину, хотя давно бы должны были потерять всякое уважение к нему. Я извиняю их, так как это женщины смертные, короткая жизнь которых не дает им вкусить полного отвращения к мужьям и окончательно похоронить все иллюзии и ревность.

– Ревность – это слабость, часто ни на чем не основанная, – заметил Супрамати.

– Вы ошибаетесь, мой друг! Ревность – это барометр любви. Когда жена перестает ревновать, хладнокровно смотрит на соперницу, которой муж отдает свое сердце и время, и не интересуется переменами, происходящими в гареме мужа, – это верный знак, что любовь умерла, и что нет надежды ее воскресить. Ревность – это боязнь потерять то, что дорого, и пока она таится под пеплом,

любовь может еще воскреснуть; но если умерла ревность, ничто уже не оживит образ любимого существа, не окружит его ореолом и не заставит сердце биться сильней при его приближении. Равнодушие – это надгробный памятник на могиле любимого существа.

– Нара! – вскричал смертельно побледневший Супрамати.- Неужели вы уже до такой степени презираете меня, что перестали любить?

Легкая улыбка скользнула по лицу молодой женщины. Она покачала головой и ответила:

– В ваших словах сквозит все мужское тщеславие. Но успокойтесь, Супрамати, я не могу перестать вас любить, так как я еще не любила вас.

Человека любят не за одну его красоту. Внешность предрасполагает, правда, но она далеко не талисман, создающий любовь. Истинную привязанность надо приобрести и чем-нибудь заслужить; только у животных инстинкт заменяет качества сердца и ума и удовлетворяет обе стороны. Признаюсь, настоящее общество почти подходит под это определение, и ему достаточно инстинкта для удовлетворения своих требований в деле любви. На добродетель уже не смотрят как на основу счастья. Мужчины считают ее смешной, присущей только маньякам, а для женщины добродетель обязательна только до тех пор, пока она удовлетворяет животной ревности мужчины, но ее вовсе не ценят, и на добродетельную женщину смотрят, как на глубоко ограниченную натуру.

Однако ходячее мнение не может быть приложимо к вам, человеку развитому и стоящему на пороге посвящения. Вы не ослеплены, как Нарайяна, роскошью и тщеславием. Вы должны понимать, что два развитых существа не могут любить друг друга только потому, что их толкает на это инстинкт, но должны основывать свою привязанность на взаимном уважении.

Я хотела бы вас любить и уважать, но только не таким, каким вы вышли из школы Пьеретты.

Видя, что яркая краска залила лицо Супрамати, Нара прибавила:

– Вам, конечно, не понравилось то, что я сказала. Мужчинам противны женщины, которые позволяют себе судить их, анализировать их качества и ясным, равнодушным взглядом видят их слабости. Я испытывала это с Нарайяной, который, несмотря на свое бессмертие и обрывки приобретенного знания, был ограниченный, себялюбивый, чувственный и пропитанный тщеславием. Ему нравилась его таинственная роль, и вместо того чтобы развивать свой ум и обострять чувства, он питал в себе только человеческого «зверя», который, в конце концов, и пожрал его.

Супрамати опустил голову, и яркий румянец залил его лицо. Ему было стыдно перед этой умной и наблюдательной женщиной за сказанную им фразу, которой он так наивно выдал свое тщеславие.

Он действительно ничем не заслужил любви Нары, напротив, своим небрежным промедлением он мог пробудить в ней злобу и оскорбить ее самолюбие.

– Вы, Нара, строгий судья, и ваши слова острее бритвы, – сказал он после минутного молчания. – Я не отрицаю, что ваша отповедь заслужена мной, и я глупо употребил свое время. Я не любил; но, как вы выразились, позволил заговорить «инстинкту» – и меня удовлетворяло общество и любовь такого животного, как Пьеретта…

– Я не сужу вас строго, Супрамати, и не имею никакого желания обидеть вас. Я только научилась наблюдать людей и события. Время и размышление были моими учителями, и я не могла слепо и равнодушно пройти мимо окружающих меня тайн. Я изучала свойства первоначальной материи, научилась дисциплинировать свою волю и прошла посвящение.

Супрамати быстро выпрямился и с удивлением посмотрел на умное лицо молодой женщины.

– Отчего вы не сказали мне, что посвящены? Я бы выбрал вас своим наставником.

– Нет, вы сделали хорошо, выбрав Дахира. Женщина только несовершенно может наставить мужчину. Но если вы хотите, я буду сопровождать вас, стану помогать вам и буду вашим испытанием,

– Вы? Я не понимаю этого.

– Ну да,- я! В моем присутствии вы научитесь побеждать плоть и любить духовно. В данную минуту мои слова для вас темны, но настанет час, когда вы поймете меня и, надеюсь, по-

любите меня другим чувством, чем Пьеретту, – закончила она с лукавым взглядом.

Нара встала и прошла в соседний кабинет, куда за ней последовал и Супрамати.

– Вы, Нара, существо загадочное, – сказал он, садясь рядом с ней и целуя ее руку. – Расскажите мне свое прошлое или я прежде должен заслужить и приобресть ваше доверие? – Молодая женщина на минуту задумалась.

– В день нашей свадьбы я расскажу вам историю моей жизни, а также подробности смерти Нарайяны. Это будет страшный пример для вас.

– А когда вы назначите этот счастливый день? – спросил он, умоляюще глядя на Нару.

– По-настоящему, мне бы следовало отплатить вам долгой отсрочкой за то, что вы так медленно спешили соединиться со мной. До сих пор вы, кажется, вовсе не торопились скорей отпраздновать этот «счастливый» день, – с насмешкой ответила Нара.

Заметив смущение и огорчение Супрамати, она прибавила: К счастью, я не злопамятна. Теперь, когда отдана должная честь памяти Нарайяны, мы вправе подумать о нашем будущем, и я считаю возможным назначить день нашей свадьбы через две недели. Кстати о браке: подумали вы, как устроить это дело? Вас все считают буддистом, а между тем вы, без сомнения, желаете, чтобы наш союз был освящен церковью.

– Признаюсь, мне было бы очень тяжело ограничиться одним только гражданским обрядом. Я до глубины души христианин.

– Я подумала об этом и распространила слух, что Нарайяна крестился и меня обратил в протестантизм! Это-то обращение и было будто бы причиной охлаждения между вами и вашим братом; но вы настолько уважаете мои христианские убеждения, что согласны, чтобы христианская церковь освятила наш брак. Итак, один протестантский священник, принадлежащий к свободной церкви, может обвенчать нас. Я знакома с ним и знаю, что он не откажет мне. Еще одно слово: сегодня вечером я приглашу к себе нескольких друзей и представлю им вас как своего жениха. Согласны?

– О, конечно! – ответил сияющий Супрамати.

– А теперь до свидания, до обеда! Мне еще нужно кое-куда съездить, – сказала Нара, протягивая ему руку,

Супрамати задумчиво вернулся к себе и стал размышлять о своем разговоре с Нарой. До сих пор при их свиданиях говорилось мало о любви, но много горьких истин, а между тем эта странная и умная женщина неудержимо влекла его к себе. Все, что она говорила, была горькая истина. Разве поколение, среди которого он жил, не было действительно лишено всяких идеалов и принципов? Семья, основанная на личной выгоде, расшатанная эгоизмом и распущенностью, не могла помочь такому положению дел. Живя среди родителей, вечно воюющих, или до такой степени равнодушных друг к другу, что они казались чужими, где же почерпнуть несчастным детям чувство любви и взаимного самоотречения, которое облагораживает человека и руководит им в жизни, внушая ему сознание долга и уважения к закону - не тому закону, который написан в «Своде», ибо человек всегда будет презирать «букву», безнаказанно воруя или распутничая, – а к закону совести.

Деморализация семьи всегда влекла за собой падение народов.

Ему невольно вспомнились слова Эбрамара о медленном, но неизбежном разрушении планеты, истощенной и разграбленной жадным человечеством.

Со смешанным чувством счастья и страха спрашивал он себя, какова будет его жизнь с выдающейся женщиной, дарованной ему судьбой, женщиной, которая изучила тайны и читала мысли? Минутами он почти боялся ее, до такой степени та казалась ему выше него. И еще раз он поклялся с жаром приняться за учение. Он не хотел, подобно Нарайяне, пасть жертвой законов, которые он мог вызвать, не будучи в состоянии управлять ими.

Вечером в салоне Нары собралось небольшое общество, принадлежавшее к высшему кругу Венеции, и хозяйка представила своим гостям Супрамати как своего жениха. Весть об их обручении никого не удивила. Всякий понимал, что молодая и красивая женщина не могла вечно оставаться вдовой, а ее брак с братом покойного мужа гарантировал ей все преимущества положения и состояния, которыми она пользовалась. Кроме того, он был достаточно красив, любезен и симпатичен, чтобы быть любимым. Что же касается Супрамати, то было вполне естественно, что он влюбился в такую очаровательную женщину.

Поэтому все почти искренно поздравляли помолвленных и желали им всяких благ. Затем было подано шампанское, и Нара пригласила присутствующих на свадьбу, назначенную через две недели.

– Только очень скромную, в самом интимном кругу, – прибавила молодая женщина. – Мой первый брак сопровождался шумом и помпой; повторение же такой торжественной церемонии пробудило бы во мне слишком грустные воспоминания.