7. Наши добровольцы

7. Наши добровольцы

В конце 1990 года исследование ДМТ было утверждено, и вскоре, при помощи Филиппа и Нильса, ставших моими подопытными кроликами, я определил оптимальную дозировку и способ введения вещества. Пришло время набирать добровольцев. Хотя я набрал многих добровольцев среди своих старых друзей, мне нужно было расширить круг поиска объектов исследования.

Мне не очень хотелось давать объявление. Подобное объявление могло привести к огромному количеству телефонных звонков, а у меня не было времени разговаривать с каждым, кто просто позвонит задать пару вопросов. Объявление также могло попасть в средства массовой информации, и привлечь ненужное внимание.

Подумав о том, чтобы привлечь студентов Университета Нью-Мехико, я вспомнил проблемы, с которыми столкнулись в Гарварде Лири и его коллеги, когда включили студентов в проведение своих исследований. Если бы я собирался набирать добровольцев в университете, я бы выбрал аспирантов, а не молодых и менее зрелых студентов. Я также не хотел брать с каждого факультета больше одного представителя. Исследования Лири в Гарварде создали клики принимающих вещества студентов. У этих студентов развилось мышление «мы и они», которое способствовало возникновению напряженных конфликтов на факультете между теми, кто участвовал в психоделических исследованиях, и между теми, кто не участвовал. Зависть, конкуренция и недоброжелательство в Гарварде послужили серьезным фактором при увольнении группы Лири.

Некоторые добровольцы в моей группе были моими знакомыми или коллегами. Двое были моими коллегами по психиатрическому факультету, один был другом моей бывшей жены, а семь принадлежали к социальной группе, в которую я вошел спустя несколько лет после начала исследования. Остальные три дюжины добровольцев узнали об исследовании от знакомых; они были друзьями добровольцев, получили психоделические бюллетени, описывавшие исследование в Альбукерке, или просто присутствовали при разговоре, в котором упоминалось исследование.

Ради удобства повествования, я придумаю гипотетического добровольца по имени Алекс, 32-летнего женатого мужчину, работающего разработчиком программного обеспечения в пригороде Санта Фе. Так как большинство наших объектов исследования были мужчинами, я надеюсь, что никто не обидится, что этот типичный доброволец будет мужчиной.

Сначала Алекс позвонил мне в офис. Этот звонок приняла секретарь психиатрического отделения. Она переключила Алекса на одного из участников исследовательской группы. Вкратце обсудив его возраст, предыдущий опыт употребления психоделиков и физическое и психическое здоровье, мы с Алексом договорились встретиться у меня в кабинете на факультете психиатрии.

Накануне встречи я отправил ему пакет документов, в который входил экземпляр документа о согласии на основе полученной информации, несколько статей о ДМТ, и доклад, написанный мной несколько лет назад о ДМТ, пинеальной железе и осознании. Позже, когда проект уже находился в процессе реализации, я начал включать в этот пакет документов описания результатов нашей работы.

Встреча продолжалась как минимум час. Мне нужно было достаточно многое узнать об Алексе, чтобы решить, принять ли его в наш проект. Точно также, Алексу нужно было знать, мог ли он доверить мне наблюдение за глубоко психоделическим опытом приема ДМТ.

Важным вопросом было то, насколько стабильна была его жизнь на тот момент. Если бы она была хаотична, я бы не очень хотел принимать его. Если бы у него был переходный период, он мог бы решить уйти из проекта в середине его проведения. Если бы его способность поддерживать отношения оказалась слабой, он мог бы не справиться с очень сильно дестабилизирующим воздействием ДМТ. Он мог бы начать испытывать недоверие к нам, находясь под воздействием вещества, или он мог бы не получить достаточной поддержки между сессиями в случае особенно сложных ощущений.

Если Алекс употреблял вещества или алкоголь, ему пришлось бы на время ограничить или прекратить их употребление. Это было особенно важно в том случае, если он принимал кокаин или психоделики, что могло бы повлиять на его реакцию на ДМТ.

Информация о предыдущем опыте употребления психоделических веществ была очень важна. То, сколько раз он принимал вещества, было не столь важно по сравнению с тем, был ли его опыт полноценно психоделическим. Из-за того, что высокая доза ДМТ, скорее всего, уведет его гораздо дальше в психоделическое пространство, чем он когда-либо заходил, мне нужно было убедиться в том, что Алекс был по меньшей мере знаком с этими ощущениями.

«Каковы были самые сильные ощущения, которые ты когда-либо получал от психоделика?», спросил я Алекса. «Тебе когда-нибудь казалось, что ты умер? Как насчет потери связи со своим телом и окружающим миром?».

Настолько же важно было выяснить, насколько спокойным и ответственным был Алекс под воздействием вещества. В какой-то степени, мне было более интересно узнать о бэдах, чем о приятных ощущениях, потому что в нашем сеттинге была большая вероятность получить неприятный опыт.

В идеальном случае природа психоделических исследований характеризуется высоким уровнем сотрудничества. Помимо того, насколько комфортно я буду ощущать себя, общаясь с Алексом, у него было право, и обязательство перед самим собой, понять, как он будет относиться к тому, что я буду давать ему ДМТ. Алекс спросил меня о мотивации моего исследования, о том, что я надеялся открыть, и о том, как мы будем контролировать сессии. Он поинтересовался моим религиозным опытом и моим собственным опытом с психоделиками. То, как я ответил на его вопросы, предоставило ему важную эмоциональную информацию.

Неделю спустя мы встретились в 5-Ист, исследовательском крыле больницы Университета Нью-Мехико, для проведения медицинского осмотра. Мы взяли у него кровь для основных анализов, и сделали электрокардиограмму, или ЭКГ, чтобы оценить здоровье его сердца.

Мы все собрались вокруг Алекса, посмотреть, как надуются его вены после того, как медсестра обвязала его предплечье жгутом. Хорошие вены были важным элементом участия добровольца в проекте, потому что мы собирались очень часто брать кровь. Если бы вены Алекса быстро оседали или если его кровь быстро сворачивалась, это бы создало нам дополнительные трудности во время исследования.

Я составил очень тщательную историю болезни и провел медицинский осмотр. Результаты медицинской проверки были важны, но настолько же важно было установить тесные и близкие отношения до того, как начать прием ДМТ. То, что я задавал Алексу очень личные вопросы о здоровье, дотрагивался до него и другими способами взаимодействовал с ним на фундаментальном и физическом уровне, сформировало основу доверительных и фамильярных отношений, на которые я надеялся рассчитывать во время мощных, дезориентирующих и потенциально регрессивных сессий с ДМТ.

Медицинские показатели Алекса и результаты ЭКГ были нормальными, поэтому мы назначили день психиатрического осмотра. Перед формальной психиатрической беседой нужно было заполнить анкету на 90 листов, что могло занять несколько часов. Беседу проводила Лора, наша медсестра. Это была их первая возможность познакомиться друг с другом. Потом Лора выдала Алексу еще одну стопку анкет и оценочную шкалу.

После того, как он вернул их нам, мы назначили день первых, не-слепых сессий Алекса с ДМТ: маленькая доза в 0,05 мг./кг., а на следующий день большая доза в 0,4 мг./кг. Первые сессии Алекса и других добровольцев-мужчин могли проводиться в любой момент, когда это позволяло наше расписание. В случае с добровольцами-женщинами нам надо было стандартизировать то, в какой момент менструального цикла мы их изучали. Мы организовали работу с женщинами в первые 10 дней с момента прекращения их менструального кровотечения.

Утром в день своего приема в больницу, Алекс оставил свою машину через дорогу от больницы, на парковке. Он сказал охраннику, что участвует в проведении исследования, и получил соответствующий пропуск. Пройдя по мосту над оживленным бульваром Ломас, он нашел приемное отделение, в котором клерк зарегистрировал его как ДМТ-22. Потом Алекса отвели на пятый этаж Исследовательского Центра. Он прошел мимо амбулатории, и зашел в отделение через двойные двери.

Он зарегистрировался у стойки медсестер, где с ним поздоровалась одна из постоянных медсестер отделения.

«Привет, ДМТ-22», сказала она. «Как у тебя дела?»

«Нормально, хотя немножко странно называться ДМТ-22».

«О, не беспокойся. Мы к этому привыкли. Давай я надену тебе идентификационный браслет».

Она надела браслет на его запястье, а потом проводила Алекса в палату 531.

Сначала мы использовали любую свободную палату в Исследовательском Центре. Лучше всего было проводить исследования в тихой палате — подальше от поста медсестер, от кухни, в которой постоянно шла суета, но не слишком близко к двойным дверям, ведущим в 5-Ист.

Иногда мы не могли выбирать, в какой палате проводить сессию, и сеттинг мог быть очень мрачным. Например, иногда нам приходилось проводить сессии в освинцованной комнате, расположенной в самом дальнем конце отделения, в которой раковым больным устанавливали радиоактивные имплантаты. В другие дни нам приходилось идти в «палату вытяжки», где лежали пациенты, страдавшие от многочисленных травм и множественных переломов. «Клетка» над кроватью предоставляла удобный доступ к веревкам, блокам и тросам, используемым для подвешивания загипсованных конечностей. Некоторые добровольцы утверждали, что клетка им не мешает, но я находил ее пугающей и сбивающей с толку. После того, как в течение одной или двух сессий мне приходилось маневрировать вокруг нее, я начал разбирать эту конструкцию до начала сессии.

В этом же крыле отделения была расположена палата трансплантации костного мозга. Полностью дезинфицированная, с мощными вентиляторами на потолке, и двумя двойными дверями, отделяющими предбанник, эта комната представляла собой пространство без микробов, в котором эти пациенты, очень сильно подверженные инфекциям, могли находиться в безопасности. К счастью, был выключатель, которым можно было отключить вентиляторы.

Нам нужна была комната поприятнее. Я попросил разрешения переделать одну из палат в отделении, в отношении которой у нас будет приоритет использования. В бюджет гранта, который я получил от НИДА, входил этот вид затрат. Мы выбрали палату 531.

Это была квадратная комната, примерно 15 футов площадью. В ней было относительно тихо, так как она была последней палатой в северной части коридора. В конце коридора была дверь, ведущая на лестницу, а напротив палаты, поближе к лестнице, располагалась освинцованная комната. Прямо напротив палаты 531 был вход в палату для трансплантации костного мозга, но стоя в дверях нашей палаты нельзя было понять, кто там находится.

Мы встретились с представителями технического отдела больницы, и произвели несколько изменений в палате. Плотники соорудили ширму для трубок и шлангов, выходящих из панели за кроватью, и небольшой шкафчик под раковиной, прикрывающий трубы. Дополнительная изоляция сверху и снизу двери более эффективно предохраняла палату от звуков, слышных в коридоре. А после одной особенно напряженной сессии, в течение которой система оповещения постоянно звучала из громкоговорителя, расположенного на потолке, электрик приспособил выключатель, расположенный на посту медсестер и предназначенный для того, чтобы отключать громкоговоритель в палате.

С кроватью мало что можно было сделать, потому что она должна была соответствовать правилам, а изготовление больничных кроватей на заказ стоит возмутительно дорого. Деревянные передние и задние спинки позволили ей выглядеть поприятнее. Но красивая мебель очень сильно поменяла общий вид комнаты: кресло-качалка и скамеечка для ног для меня, удобное большое кресло для Лоры и других медсестер, и два стула для посетителей.

Мы с моей бывшей женой, художником по гобеленам, просмотрели множество образчиков обивочных тканей для стульев, прежде чем нашли ту, которая нам подходила. Дизайн должен был быть относительно успокаивающим, но не настолько скучным, чтобы нагнать тоску на добровольцев и притупить их восприятие после того, как они откроют глаза. Еще одним требованием было то, чтобы узор на ткани соответствовал определенным визуальным эффектам, вызываемым ДМТ, но не настолько, чтобы добровольцы пугались или терялись, глядя на мебель в состоянии измененного сознания. Лучше всего подходил приятный голубой цвет, с разноцветными узорами, такими, как крапинки и пятнышки. Последним штрихом в обновлении комнаты стал однотонный светло-голубой ковер и приятная светло-голубая окраска стен, вместо яркого белого цвета.

Несмотря на эти изменения, в палате 531 все еще осталось несколько незначительных, но непреодолимых проблем. Из-за того, что звуки снаружи почти не были слышны в комнате, звук работающего вентилятора на потолке казался еще более громким. Многие добровольцы не обращали на это внимания, но других это раздражало. К тому же, в ванной комнате была общая стена с душевой. Когда кто-нибудь принимал душ, нам это было хорошо слышно. Если этот человек был болен, его кашель, стоны или крики были слышны через стену.

Еще одним фактором, который мы не могли контролировать, был шум снаружи больницы. Крупный Международный Аэропорт Альбукерка и база военно-воздушных сил находились лишь в пяти милях к югу от больницы. Несмотря на то, что самолеты летали в южной части города, далеко от больницы, погодные условия порой вынуждали реактивные самолеты пролетать над больницей. Несмотря на то, что этот звук был смягчен двойными рамами в окнах, он порой действовал на нервы. Звуки того, что происходило на территории больницы, особенно около мусоросборника, расположенного прямо под окнами палаты 531, тоже порой раздражали.

Как только Алекс освоился в палате 531, медсестра отделения, проводившая его в палату, измерила его сердцебиение, кровяное давление, вес и температуру. Потом пришел один из работников кухни и спросил Алекса, чего бы ему хотелось после исследования: перекусить, позавтракать, пообедать, вегетарианской или мясной пищи, каких напитков. Нам редко жаловались на качество пищи!

Медсестрой, работавшей с нами в тот день, была Лора. Она пришла, и начала готовиться к введению маленькой дозы. Под руку Алекса она поместила кусок голубой ткани с пластмассовым покрытием, размером примерно 14 квадратных дюймов. Эта ткань защищала постельное белье от антисептического раствора йода. Она также впитывала кровь, которая могла вытечь из внутривенной капельницы до того, как на нее наденут колпачок. Потом она смазала антисептиком кожу его предплечья вокруг вены, в которую она собиралась ввести капельницу. На другую руку Алекса она надела манжетку прибора по измерению кровяного давления, и еще раз измерила сердцебиение и давление.

В первые дни, в которые мы вводили не-слепые дозы, мы не брали кровь на анализ. Все, что нам было нужно для введения ДМТ, это небольшая игла. Но когда мы брали образцы крови на анализ, к другой руке Лора подключала более сложный аппарат. Он был сделан из нескольких дополнительных пластиковых трубок, которые позволяли брать кровь шприцем, в то же самое время капля за каплей вводя в кровь стерильный солевой раствор. Взяв кровь, Лора впрыскивала в пластиковую трубку капельницы немного гепарина, разжижающего кровь препарата, чтобы предотвратить образование сгустков крови. Когда один раз капельница забилась сгустком крови, у нас был очень трудный день, потому что мы в большой степени зависели от измерения уровня различных веществ в крови.

В те дни, когда мы брали кровь на анализ, образцы крови нужно было держать в холоде, поэтому мы держали рядом с кроватью таз со льдом. Кровь, взятую шприцем, нужно было перелить в тестовые пробирки. Эти пробирки нужно было открывать до начала исследования, иначе громкий хлопок, которым сопровождалось открытие пробирок, отвлекал добровольца.

Наконец, у нас был ректальный зонд, или термистор. МЫ хотели измерять температуру несколько раз, до, во время и после введения ДМТ. Легче было сделать так, чтобы термометр находился на месте во время всей сессии, чем просить Алекса взаимодействовать с еще одним медицинским прибором. А наиболее точные показатели температуры берут в прямой кишке. Все эти факторы побудили нас прибегнуть к ректальному зонду. Лора вставляла его за полчаса до начала исследования, и он оставался на месте пока мы не заканчивали. Диаметр зонда составлял примерно одну восьмую дюйма. Он был сделан из покрытой резиной проволоки, и хорошо гнулся. Его размер был примерно четыре или шесть дюймов, и он редко причинял дискомфорт, за исключением тех случаев, когда пациенты страдали от геморроя. Несмотря на то, что его закрепляли лентой, зонд иногда выпадал, если доброволец был особенно беспокойным во время сессии. От ректального зонда отказался только Нильс.

Термистор был прикреплен к небольшому портативному компьютеру, показывающему температуру каждую минуту. Мы прикрепили его к поручням кровати, и по завершении сессий я загружал данные напрямую в компьютер Исследовательского Центра.

К тому времени, когда заканчивались все приготовления, даже в те дни, когда мы давали дважды-слепую дозу и собирались брать кровь на анализ, Алекс проводил в комнате 20 минут. Мы действовали быстро.

Как правило, я приезжал в отделение за 30 или 40 минут до того, как мы должны были вводить ДМТ. Я каждый раз спрашивал у медсестры в приемном отделении, какое впечатление на нее сегодня произвел Алекс. Это помогало мне представить в общих чертах, как пройдет наше утро. Мы с Алексом обменивались парой шуток в палате 531 до того, как я шел за ДМТ.

Спустившись шесть этажей вниз, в подвал, я поворачивал направо, проходя по коридору, забитому контейнерами. Металлическая дверь фармацевтики была слева. На ней висел плакат, на котором крупными буквами было написано: «Не нажимайте на кнопку звонка больше 1 раза. После того, как дверь откроется, толкните ее мягко и быстро». Я нажимал на кнопку интеркома. На меня смотрела камера наблюдения.

Бывали дни, когда я все-таки нажимал на кнопку больше одного раза — я не мог так долго ждать в коридоре. Были дни, когда я не достаточно быстро толкал дверь, когда открывался замок, и мне приходилось звонить еще раз.

Внутри, вдоль стены узкого предбанника, стоял прилавок, высотой мне по пояс. Над ним возвышалась стена высотой в четыре фута, из толстого стекла, возможно, пуленепробиваемого. За стеклом работали фармацевты, а за ними находилось хранилище всех медикаментов больницы, включая подвал, в котором хранились наркотические вещества.

Фармацевт, курировавший наше исследование, открывал помещение для хранения наркотиков, входил в него, и открывал маленькую морозильную камеру, содержащую наше вещество. Накануне вечером он набирал в шприц положенное количество ДМТ. Он только прикрывал шприц колпачком, потому что надевать иглу на шприц было сложно и потенциально опасно — он мог нечаянно сделать себе укол ДМТ. Растворенное вещество в шприце было замороженным, и я клал шприц к себе в нагрудный карман, чтобы он начинал оттаивать, пока я подписываю разные формы.

Вернувшись в отделение, я говорил сестрам, сидящим на своем посту, что инъекция будет сделана через 15 минут. Мое предупреждение было предназначено для того, чтобы в оживленном отделении стало хотя бы немного потише. Сестры слышали достаточно рассказов добровольцев, а иногда из палаты доносились крики и вопли, поэтому они знали, что происходит что-то серьезное. Они отключали систему оповещения в палате 531, и ждали, когда я вернусь, примерно час спустя. Я шел в процедурную, и набирал полный шприц стерильного соляного раствора, который вводился сразу после ДМТ. Я прикреплял иглу к шприцу, содержащему ДМТ. Потом я клал в карман несколько тампонов, пропитанных спиртом, чтобы протереть кончик капельницы, через которую я буду вводить Алексу ДМТ.

Я возвращался в комнату Алекса и вешал на дверь снаружи знак «Идет сессия. Просьба не беспокоить». Иногда даже это не помогало. Несколько раз уборщики, привыкшие заходить в палаты тогда, когда им надо, шумно вторгались в палату во время сессии. Нам также мешали неожиданные телефонные звонки. Убедившись, что телефонный аппарат был отключен от розетки в стене, я обходил кровать Алекса и садился на свое место.

«Вот и ДМТ», говорил я, вытаскивая маленький шприц из кармана рубашки и кладя его на кровать, рядом с ногой Алекса.

Мы проводили несколько минут обмениваясь важными новостями и готовясь к сессии. Пока мы разговаривали, я выдвигал верхний ящик тумбочки, стоявшей рядом с его кроватью, и доставал еще один флакон со стерильным соляным раствором. Вставив иглу во флакон, я набирал достаточно раствора, чтобы шприц был полон. Дополнительный объем жидкости в шприце позволял легче контролировать скорость инъекции. Медсестры хотели, чтобы я отдельно хранил флаконы с раствором, используемым мной для этой цели. Они боялись, что если одна или две капли ДМТ попадут во флаконы с раствором, которым они пользуются, это приведет к неожиданному и нежелательному «трипу» одного из других пациентов отделения.

Начиная во время разговора свой собственный ритуал, я клал свой желтый блокнот на пюпитр с зажимом, и записывал кодовый номер Алекса, дату, номер протокола, и дозу. На полях слева я проставлял колонку минут, в которые я собирался измерять кровяное давление и сердцебиение: -30, -1, 2, 5, 10, 15, 30.

Я спрашивал: «тебе сегодня что-нибудь снилось?».

Сны, которые снились добровольцу перед исследованием, могли многое нам рассказать о его страхах, надеждах и желаниях, связанных с этой или предыдущей сессией. Алекс не мог вспомнить того, что ему снилось.

Я вытащил шприц с солевым раствором и спиртовые тампоны из кармана, и положил их на кровать рядом со шприцом с ДМТ.

«Ты принимал какие-нибудь лекарства вчера вечером, или сегодня утром?»

«Нет».

«Чем ты будешь заниматься после сегодняшней сессии?»

«Мне надо будет поработать несколько часов. Но не слишком много. Потом расслаблюсь, подумаю о завтрашнем дне. Хорошенько высплюсь».

Иногда эти визиты принимали форму кратких терапевтических сеансов. Проблемы во взаимоотношениях, переживания по поводу работы или учебы, духовные или религиозные вопросы, поднятые участием в этом исследований — нужно было обсудить все это, до того, как пускаться в путешествие по царствам ДМТ. Я начал рассказывать Алексу, чего ожидать.

«Сегодняшняя доза ДМТ будет маленькой. Но не слишком расслабляйся». Пусть лучше он будет слишком подготовленным, чем вещество застанет его врасплох. «После того, как я введу тебе ДМТ, мы больше не будем ничего делать. Мы будем тихо сидеть, внимательно за тобой наблюдать, будем рядом, предоставим тебе позитивные чувства и эмоции. Если тебе понадобится человеческое прикосновение, протяни руку, и кто-нибудь возьмет тебя за руку. Если ты полностью потеряешь контроль, мы тебе поможем. А в остальном это твой опыт, а не наш. Ты будешь сам по себе».

Во время первых двух этапов изучения ДМТ, я рекомендовал добровольцам закрывать глаза в начале сессии, и открывать их, когда воздействие начнет проходить. Но иногда шок от воздействия большой дозы ДМТ заставлял их почти рефлексивно открывать глаза, в попытке сориентироваться. Это почти всегда еще больше ухудшало ситуацию. Палата, которая сама по себе выглядела непривлекательно, могла принять еще более пугающий вид, а наши с медсестрой лица безнадежно менялись, поэтому мы тоже не выглядели слишком приятно. Потом мы решили надевать всем добровольцам черные глазные повязки в этот момент сессии. Это были мягкие атласные повязки, которыми пользуются путешественники в самолетах или те, кому нужно спать днем. В местных аптеках их было достаточно трудно найти.

Как только подготовка была закончена, я сказал: «у тебя есть столько времени, сколько нужно, чтобы настроиться. Это поможет тебе сконцентрироваться на твоем дыхании, на том, насколько тебе удобно в этой кровати». Это было началом процесса отпускания себя.

«Дай мне знать, когда будешь готов. Я предупрежу тебя об инъекции за пять или десять секунд до нее». Мне нравилось начинать вводить вещество, когда секундная стрелка моих часов была в легко запоминающемся положении.

«Сейчас я протру капельницу спиртом. Вот так. Спирт быстро испарится, и его запах не будет отвлекать тебя. Сейчас я вставлю иглу в капельницу, но пока не буду вводить ДМТ. Мне нравится устанавливать иглу заранее. Благодаря этому я не буду возиться, пытаясь правильно установить ее в то время, в которое уже надо будет начинать инъекцию».

«Я скажу тебе, когда начну. Тебе может стать холодно, или ты можешь почувствовать покалывание. Может быть, ты испытаешь легкое жжение. Некоторые люди описывали подобные ощущения. ДМТ будет введен за 30 секунд. Я тебе скажу, когда я полностью введу его. Потом в течение 15 секунд я введу тебе через ту же капельницу соляной раствор, чтобы убедиться, что весь ДМТ введен тебе, а в капельнице ничего не осталось. Я тебя предупрежу, когда я начну и закончу вводить раствор. У тебя есть какие-нибудь вопросы?».

«Все достаточно понятно».

Спад и подъем напряжения в палате в этот момент всегда был поразительным. Только один из наших добровольцев принимал рекреационное вещество внутривенно, и никто из них не принимал психоделики таким способом. Лишь новизны этого ощущения хватало для того, чтобы мы все волновались чуть больше, чем обычно.

Пока я описывал Алексу процесс и готовил маленькую дозу, я думал о том, как Алекс справится с завтрашней большой дозой. Но не было никаких гарантий того, что и небольшая доза не окажет серьезного воздействия. Некоторые люди отказывались от участия после этой первой сессии. От других мы отказывались сами, потому что их кровяное давление было выше того уровня, который мы определили как критический.

Я продолжил: «Алекс, все начнется быстро. Может быть даже до того, как я закончу инъекцию. Это может оказаться немного пугающим. Старайся оставаться внимательным и расслабленным, уравновешенным, но пассивным. Пик наступит через пару минут. Потом расслабься, и подожди немного, прежде, чем начинать говорить. Тебе может захотеться заговорить прямо сразу, но если ты не подождешь 10 или 15 минут, ты сможешь упустить то, как тебя будет отпускать, даже сегодня. Итак, давай начнем. Ты готов?».

Алекс ответил: «конечно, я готов».

Для глубокого расслабления, необходимого для того, чтобы успешно ощутить полноценное воздействие ДМТ, добровольцам надо было лежать во время инъекции. Иначе было бы сложно передвинуть Алекса в более удобное положение, когда он начнет терять нормальное осознание своего тела, и ощутит воздействие психоделика.

Мы установили его кровать в нужное положение. Некоторые добровольцы хотели, чтобы их голова была немного повыше. Некоторые предпочитали немного сгибать колени, для чего мы приподнимали ту часть кровати, или подкладывали подушку под колени. Мы проверили, чтобы повязка не соскакивала с глаз, но не была слишком тугой.

Несколько глубоких вдохов, Алекс устроился поудобнее и сказал:

«Начинайте».

«Хорошо. Начнем примерно через 5 секунд… Окей, я начинаю».

Мягко нажав на шприц, я надеялся, что мне не встретится препятствия в виде сгустка крови, и что игла мягко выйдет из вены.

Шприц опустел через 30 секунд. Я вытащил его из капельницы.

«Я ввел ДМТ».

Я зубами снял колпачок со шприца с соляным раствором. Вставив иглу этого шприца в капельницу, я сказал: «а вот и раствор».

Через пятнадцать секунд, вытаскивая эту иглу: «все, я закончил».

Помимо того, что в этот день Алекс ознакомился с методом введения ДМТ, это была прекрасная возможность объяснить ему то, как заполнять вопросник. Мы провели около часа обсуждая возникшие у него вопросы по поводу смысла определенных фраз и терминов. Через несколько сессий Алекс мог заполнить вопросник за десять минут.

Перед окончанием этой сессии, я сказал ему: «не ешь и не пей сегодня слишком много. Хорошо выспись. Не завтракай. Если ты любишь пить кофе по утрам, выпей его как минимум за два часа до приезда сюда».

Это был хороший совет. Если ДМТ вызывал сильную тошноту, его следовало принимать на пустой желудок. Но не стоило рисковать тем, что из-за отказа от кофе может разболеться голова.

Я поставил дату в карте ДМТ-22, и написал: «низкая доза введена без происшествий. Пациент отправился домой. Вернется завтра утром для получения большой дозы».

Алекс вернулся на следующее утро. Перед инъекцией мы выполнили всю предварительную подготовку. Я посмотрел на Лору, сидящую с другой стороны кровати, и заметил, что рядом с ней стоит тазик на случай того, если Алекса вырвет. Выбросив использованные спиртовые тампоны и их обертки в мусорное ведро, я начал: «все начнется так же быстро, но будет гораздо сильнее. Тебя это сможет напугать. Не пытайся сопротивляться, потому что обычно это бесполезно».

«Окей». Алекс испуганно улыбнулся.

«Что ты обычно делаешь, когда сталкиваешься со слишком сильным психоделическим опытом?»

«Я глубоко и медленно дышу. Меня этому научили годы медитации. Или я перебираю это», сказал он крутя в руках тибетские четки.

Другие добровольцы держали в руках амулет, камень или кусок дерева. Некоторые из них напевали, пели или говорили мантры. Некоторые вспоминали учителей, друзей или любимых людей. Те, у кого был большой опыт медитации, начинали медитировать до введения ДМТ, и старались сохранить это чувство внутреннего равновесия во время всей сессии.

Я сказал: «иногда людям кажется, что они умерли или умирают, или что у них передозировка. До сих пор ни с кем ничего не случалось. Это физически безопасная доза, хотя твое сердцебиение и кровяное давление, скорее всего, подскочат. Если возникнет проблема, мы тебе поможем.

Если ты думаешь, что умер, есть два способа, которые помогут тебе справиться с этим ощущением. Один такой — черт, я умираю, и я буду кричать и брыкаться, пытаясь прекратить это. Второй такой — окей, я умираю, давай посмотрим, на что это похоже, это очень интересно. Конечно, это легче сказать, чем сделать».

«Я тебя понимаю».

«Скорее всего, ты не заметишь, как мы будем измерять твое давление через 2 минуты. Через 5 минут тебя уже достаточно отпустит, чтобы почувствовать, что мы делаем».

Я написал у себя в блокноте: ДМТ-22, дата, номер протокола, доза. Колонки для кровяного давления и сердцебиения.

Когда все это было закончено, мы с Алексом и Лорой смотрели друг на друга. Если над больницей пролетал самолет, мы ждали, пока он улетит. Когда подходило время инъекции, атмосфера в палате и в отделении становилась напряженной. Говорить больше было не о чем.

Алекс надел повязку на глаза, а мы опустили изголовье кровати. Я приготовил все шприцы, и пододвинулся поближе. Лора согрела руки, готовясь держать Алекса за руку, если ему понадобится любящее прикосновение.

«Ты готов?», спросил я.

«Да», ответил Алекс еле слышным шепотом.

Лора сказала: «Удачи. Мы будем ждать».

Я смотрел, как секундная стрелка моих часов подходит к 9. Я сказал: «мы начнем примерно через 5 или 10 секунд».

Потом, когда секундная стрелка подошла к 12, я тихо сказал ему: «Я начинаю инъекцию….».

10, 20, 30 секунд вещество медленно вводилось в вену Алекса. В этот момент я всегда испытывал напряженные и противоречивые чувства: зависть фантастическому опыту, который ему предстоит пережить, сочувствие боли, которую он может испытать, сомнение вперемешку с уверенностью в правильности того, что я делаю.

«ДМТ введен».

Время одновременно и ускорялось, и замедлялось. Мои движения казались мне быстрыми, но тяжелыми. С Алексом все будет в порядке? Справится ли он с трипом? Я чувствовал, как бьется мое сердце. Справимся ли мы с трипом?

Дороги назад не было.

«Вот и раствор».

До того, как я договорил, Алекс пробормотал:

«Вот оно…».

Он сделал очень глубокий вдох, потом очень громко выдохнул, как раз в тот момент, когда я сказал: «раствор введен».

Я знал, что он, скорее всего, не слышал окончания моего предложения. И вряд ли он запомнит свой громкий выдох.

Откинувшись на спинку кресла, я тоже вздохнул, хотя потише, посмотрел на свою медсестру, а потом на неподвижное тело Алекса. Одна минута. Девяносто секунд. Уже почти пришло время первого замера давления. Он находится в пике и не почувствует сжатия манжетки.

Его слова эхом отдавались у меня в голове и сердце.

Вот оно…