Глава 9 КНИГОПЕЧАТАНИЕ В ТИБЕТЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 9

КНИГОПЕЧАТАНИЕ В ТИБЕТЕ

Тишина была полной. В воздухе чувствовалась напряженность. Через длительные промежутки времени раздавался неуловимый шелест, который вскоре снова сменялся мертвой тишиной. Я осмотрелся и увидел длинные шеренги неподвижных фигур в мантиях, сидящих на полу с прямыми спинами. Это были настойчивые люди, они сосредоточились на делах внешнего мира. Некоторые, конечно, больше интересовались делами мира, внешнего по отношению к нашему! Мои глаза блуждали, останавливаясь то на одной, то на другой величественной фигуре. Здесь был великий Настоятель из удаленного округа. Был лама в бедной и скромной одежде, спустившийся с гор. Я неосознанно передвинул один из длинных низких столов, чтобы занять побольше места. Тишина была гнетущей, живая тишина, которой не должно быть при таком количестве людей в помещении.

Ба-бах! Тишина внезапно раскололась от сильного шума. Сидя со скрещенными ногами, я подскочил на треть фута от пола и одновременно каким-то образом повернулся вокруг себя. На полу, вытянувшись во всю длину, неподвижный от изумления, лежал библиотечный посыльный с книгами в деревянных обложкам, которые еще продолжали постукивать вокруг него. Войдя тяжело нагруженным, он не заметил передвинутого мною стола. Стол, высотой всего лишь с полметра, оказался коварной подножкой. Сейчас этот стол лежал на нем.

Заботливые руки аккуратно поднимали книги и стирали с них пыль. Книги почитаются в Тибете. Книги содержат знания, они никогда не должны оскверняться и неправильно использоваться. Сейчас все думали о книгах, а не о человеке. Я поднял стол и убрал его с дороги. О чудо, никто даже не подумал, что я заслуживаю порицания! Посыльный, потирая голову, пытался разобраться в том, что произошло. Я был далеко от него; очевидно, я не мог подставить ему подножку. Потряхивая головой от удивления, он вышел. Вскоре спокойствие было восстановлено, и ламы возвратились к своей работе в библиотеке.

Поскольку я повредил макушку и зад (в прямом смысле), работая на кухне, меня постоянно изгоняли оттуда. Теперь для «подсобной» работы я вынужден был отправляться в большую библиотеку и очищать от пыли резные изображения на обложках книг, и вообще следить за чистотой этого места. Тибетские книги большие и тяжелые. Деревянные обложки покрыты замысловатой резьбой, содержащей название, а также какое-нибудь изображение. Это была тяжелая работа — поднимать книги с полок, тихо относить их к своему столу, стирать пыль и затем возвращать на положенное место. Библиотекарь был очень аккуратным человеком, он тщательно проверял каждую книгу, чтобы убедиться, что она действительно чиста. Некоторые деревянные обложки использовались для хранения иностранных журналов и газет. Я особенно любил их рассматривать, хотя не мог прочитать ни одного слова. Во многих из этих иностранных газет многомесячной давности были фотографии, и я обычно внимательно рассматривал их, когда это было возможно. Чем больше библиотекарь пытался помешать мне, тем больше я копался в этих запрещенных книгах, как только его внимание отвлекалось от меня.

Фотографии колесных экипажей восхищали меня. Экипажей на колесах, конечно, не было во всем Тибете, и наши пророчества совершенно ясно указывали, что с появлением колес в Тибете наступит «начало конца». Тибет в будущем будет захвачен какой-то злой силой, распространяющейся в мире подобно раковой болезни. Мы надеялись, что, вопреки пророчеству, более крупные — более могущественные — нации не заинтересуются нашей маленькой страной, не имеющей воинственных намерений и не претендующей на жизненное пространство других наций.

Я увлекался и восхищался фотографиями одного из журналов (конечно, я не знал его названия). На некоторых фотографиях — в целой серии, — был показан процесс печатания журналов. Там были огромные машины с большими вращающимися цилиндрами и громадными зубчатыми колесами. На фотографиях люди работали, как маньяки, и я подумал, что в Тибете работают совершенно иначе. Здесь работают, гордясь своим мастерством, гордясь хорошо выполненной работой. Мысль о малейшей выгоде никогда не приходит в голову мастера в Тибете. Я переворачивал и рассматривал снова эти страницы, а потом думал о том, как изготавливаются веши в Тибете.

Внизу в деревне Шо печатались книги. Умелые монахи-резчики вырезали на досках из прекрасного дерева тибетские буквы, делая это с неторопливостью, которая обеспечивала абсолютную точность, абсолютную верность малейших деталей. После того, как резчики завершали работу над печатной доской, другие работники брали ее и полировали так, чтобы на ней не осталось ни малейшей трещинки или шероховатости. Затем доску брали другие мастера с целью проверки правильности текста, так как в тибетской книге всегда запрещалось появление малейшей ошибки. Время несущественно, точность — это главное.

Изготовленные доски передавались монахам-печатникам. Они клали доску резьбой вверх на скамью и накатывали краску на выступающие резные слова. Конечно, изображения слов были обратными, чтобы после печати они выглядели должным образом. Покрытую краской доску еще раз тщательно проверяли, чтобы убедиться в отсутствии неокрашенных мест, после чего на окрашенную поверхность быстро накладывали лист плотной бумаги, похожей на египетский папирус. К листу несколько раз прикладывали плавно нарастающее давление, а затем одним быстрым движением снимали его с поверхности доски. Монахи-инспекторы немедленно тщательно проверяли отпечатанную страницу, чтобы убедиться в отсутствии дефектов — малейшей линии. При выявлении дефекта бумажные листы не выбрасывались и не сжигались, а складывались в пачки.

Печатное слово в Тибете считалось почти священным. Уничтожение или хозяйственное использование бумаги, хранящей слова знаний или религии, считалось оскорблением идеи знания, поэтому со временем в Тибете, пачка за пачкой, кипа за кипой, накопилась масса листов бумаги с незначительными дефектами.

Если лист считался отпечатанным удовлетворительно, печатникам давали «добро», и они продолжали производство листов, в каждом из которых проверялось отсутствие дефектов так же тщательно, как и в первом. Я часто наблюдал за работой печатников и в процессе учебы должен был сам овладеть этой профессией. Я вырезал обратные изображения печатных слов, затем заглаживал заусенцы и под дотошным контролем покрывал доски краской, а позднее печатал книги.

В отличие от западных, тибетские книги не сшиваются. Создание тибетской книги является длительным делом или, возможно, было бы лучше сказать, что это широкое и одновременно очень короткое дело, потому что длина тибетской печатной линии — несколько страниц, а высота страницы может быть только около тридцати сантиметров. Все листы, содержащие необходимые страницы, раскладываются и в свое время — здесь нет спешки — просыхают. После многократной просушки книги собираются. Для сборки вначале берется нижняя доска переплета, к которой прикреплены две ленты, затем на эту доску в правильном порядке складываются страницы книги, и затем на собранную таким образом книгу, т. е. на пачку печатных страниц, помещается крышка — другая тяжелая доска. Крышка покрыта замысловатой резьбой, возможно изображающей сцены из книги, и, конечно, содержит название книги. С помощью двух лент крышка скрепляется с нижней доской и к ней прикладывается значительное давление, чтобы сжать все листы в плотную массу. Особа ценные книги затем тщательно упаковываются в шелк, и на такие пакеты ставятся печати, чтобы читатели только с соответствующими полномочиями могли открыть упаковку и нарушить спокойствие столь заботливо отпечатанной книги!

Мне казалось, что женщины на многих западных фотографиях были изображены в почти обнаженном виде; я решил, что в этих странах, должно быть, очень жаркий климат — по какой иной причине могли бы женщины расхаживать в одежде, едва прикрывающей наготу? На некоторых фотографиях лежали люди, очевидно мертвые, возле них стоял человек злодейского вида, держа в одной руке кусок металлической трубки, из которой вился дымок. Я никогда не мог понять смысл таких фотографий, поскольку, если судить по моим впечатлениям, казалось, что основное хобби людей западного мира — приходить в гости и убивать друг друга. После убийства появлялись мужчины в странных одеждах и надевали какие-то металлические предметы на запястья человека с дымящейся трубкой.

Полураздетые женщины совершенно не взволновали меня, не возбудили во мне какого-либо особого интереса, так как буддисты, индуисты и, фактически, все люди Востока знают, что секс необходим в человеческой жизни. Я знал, что сексуальные переживания являются, возможно, наивысшей формой экстаза, доступной человеку во время его телесного существования. По этой причине многие из наших религиозных картин изображают мужчину и женщину — которые обычно считаются богом и богиней — в очень тесных объятиях. Благодаря тому, что реальные факты жизни и рождения были так хорошо известны, отсутствовала особая необходимость скрывать сущность этих фактов, и иногда какая-то деталь картины была почти фотографической. Для нас такая деталь ни в коей мере не была порнографией, непристойностью, а считалась просто наиболее подходящим способом иллюстрации того факта, что союз мужчины и женщины порождает определенные особые чувства. Нам было известно, что союз душ позволяет испытывать намного большие удовольствия, но, конечно, не в этом мире.

Из бесед с торговцами в городе Лхаса и в деревне Шо, а также со странниками, отдыхавшими на обочине дороги возле Западных ворот, я получил изумительную информацию о том, что в западном мире считалось непристойным показывать свое тело другим людям. Я не понимал причины этому, поскольку наиболее элементарным фактом жизни является существование двух полов. Я помнил беседу со старым торговцем, часто путешествовавшим между Калимпонгом в Индии и Лхасой. В течение довольно значительного времени я старался встречать его у Западных ворот и приветствовать с еще одним успешным посещением нашей страны. Мы часто стояли и болтали в течение некоторого времени, я сообщал ему новости Лхасы, а он рассказывал мне новости большого внешнего мира. Кроме того, он часто приносил книги и журналы для моего Наставника, ламы Мингьяра Дондупа, и у меня появлялась приятная задача их доставки. Этот знакомый торговец однажды сказал мне:

— Я много рассказывал тебе о западных людях, но я до сих пор не понимаю их. Одна из их поговорок особенно непонятна мне. Они говорят: «человек создан по образу Бога», и в то же время они боятся показывать свое тело, созданное, по их утверждениям, по подобию Бога. Не означает ли это, что они стыдятся внешнего вида Бога?

Он вопросительно взглянул на меня, и я, конечно, был в совершенной растерянности, я не знал правильного ответа на этот вопрос. Человек создан по образу Бога. Мы, так называемые язычники, не стыдились своих тел, мы знали, что без секса невозможно продолжение рода. Мы знали, что секс, в определенных случаях и при определенных условиях, конечно, увеличивает духовность мужчины и женщины.

Я был так же поражен, когда услышал, что некоторые, возможно, годами состоявшие в браке мужчины и женщины никогда не видели обнаженных тел друг друга. Когда он сообщил, что они «занимаются любовью» только с опущенными шторами и без света, я, помню, подумал, что мой информатор принимает меня за неуклюжего деревенского парня, который слишком глуп, чтобы знать о вещах, происходящих в мире. После одной из подобных встреч я решил при первой возможности расспросить своего Наставника, ламу Мингьяра Дондупа, о сексе в западном мире. Я повернулся спиной к Западным Воротам и помчался по дороге к узкой, опасной тропе, которую мы, чела Чакпори, предпочитали использовать вместо общедоступной дороги. Эта тропа могла испугать альпиниста, часто она пугала также и нас, но было делом чести не использовать обычную тропу, когда мы были с ребятами постарше и, по-видимому, получше нас. Способ подъема по тропе делал необходимым подтягивание на остроконечные «зубы» скалы, осторожный спуск на руках с некоторых открытых уступов и постоянное выполнение таких действий, которые не станет делать ни один человек в здравом уме, если судьба не гарантирует ему удачу. В конце концов я достиг вершины и поднялся в Чакпори маршрутом, от которого наших прокторов хватил бы удар, если бы они узнали о нем. И вот наконец я стоял во внутреннем дворе, намного более уставший, чем при подъеме по ортодоксальной тропе, но, по крайней мере, честь была сохранена. Я поднялся по этому маршруту несколько быстрее, чем некоторые другие чела спустились бы по нему вниз.

Я стряхнул пыль и мелкие камешки со своей мантии и очистил чашку, в которую набились различные небольшие растения, а затем, чувствуя себя вполне представительным, направился на поиски моего Наставника, ламы Мингьяра Дондупа. Огибая угол, я увидел его идущим в противоположную от меня сторону и позвал:

— О Достопочтенный Лама!

Он остановился, повернулся и направился ко мне — действие, которое, возможно, не совершил бы ни один человек в Чакпори, поскольку только мой Наставник рассматривал каждого мужчину и мальчика как равного и обычно говорил, что в каждом видит не внешнюю форму, не тело, в которое человек сейчас облачен, а то — что внутри, что управляет телом. Наставник сам был Великим Воплощением, которое легко опознавалось по его возвращении в тело. Для меня запомнившимся навсегда уроком была смиренность этого великого человека и его постоянное внимание к чувствам не только тех, кто был просто «не так велик», но и тех, кто был — грубо говоря — явно низким человеком.

— Ну что же, Лобсанг, — сказал мой Наставник. — Я видел твое восхождение по запрещенной тропе, и если бы я был проктором, ты бы испытывал сейчас массу страданий в различных местах; для тебя было бы радостью стоять на ногах в течение многих часов.

Он засмеялся и сказал:

— Однако я сам проделывал точно такие же трюки и до сих пор еще испытываю нервное возбуждение, возможно непозволительное, наблюдая за теми, кто совершает поступки, уже недоступные мне. Ну а все-таки, из-за чего спешка?

Я взглянул на него и сказал:

— Достопочтенный Лама! Я услышал ужасные вещи о людях западного мира, и мой ум, воистину, пребывает в постоянном смятении, поскольку я не могу понять, смеются ли надо мной — возможно, меня хотят сделать большим дураком, чем я есть, — или чудеса, описанные мне, на самом деле являются фактами.

— Пойдем, Лобсанг, — сказал Наставник, — я как раз направлялся в свою комнату, намереваясь медитировать, но давай вместо этого обсудим твои проблемы. Медитация может подождать.

Мы пошли вместе в комнату ламы Мингьяра Дондупа, которая возвышалась над парком Сокровищ. Я вошел в комнату вслед за ним.

Вместо того чтобы сразу начать беседу, он позвонил служителю и попросил его принести нам чай. Затем он (и я рядом с ним) пересек комнату и посмотрел в окно на прелестный уголок земли. Уголок, который, возможно, был одним из самых прекрасных мест во всем мире. Под нами, чуть левее, был плодородный густой парк, известный как Норбу-Линга, или парк Сокровищ. Прекрасная чистая вода блестела среди деревьев, и небольшой храм Высочайшего, расположенный на острове, светился в солнечных лучах. Кто-то пересекал реку по каменистой дамбе — тропе поперек течения реки, сделанной из плоских камней, расположенных в шахматном порядке, чтобы не создавать помех воде и рыбе. Я внимательно присмотрелся и подумал, что идущий человек похож на одного из высших членов правительства.

— Да, Лобсанг, он направляется на встречу с Высочайшим, — сказал мой Наставник в ответ на мою невысказанную мысль. Вместе мы наблюдали в течение некоторого времени, так как было приятно смотреть на парк, за которым вилась, сверкая, Счастливая Река, как будто радуясь прекрасному дню. Мы могли также видеть паром внизу, одно из моих любимых мест — для меня неиссякаемым источником удовольствия и восхищения было наблюдение за тем, как паромщик садится на свое суденышко из надутых шкур и весело гребет, двигаясь к другой стороне реки.

Ниже, между нами и Норбу-Линга, по Лингкорской дороге медленно шли паломники. Они проходили, едва взглянув на наш Чакпори, но постоянно следя за тем, чтобы увидеть, если удастся, что-нибудь интересное в парке Сокровищ. Они всегда были начеку, поскольку наверняка знали, что Высочайший находится в Норбу-Линга. Я мог видеть также Кашья-Линга, маленький густой парк, примыкавший к Паромной дороге. Была видна небольшая дорога, идущая от Лингкорской дороги вниз к Кай-Чу, она использовалась главным образом путешественниками, которые хотели переправиться на пароме. Некоторые, однако, использовали его, чтобы добраться до сада Лам, который был на другой стороне Паромной дороги.

Служитель принес нам чай и вкусную пищу. Мой Наставник сказал:

— Прошу, Лобсанг, давай прервем наш пост, поскольку у мужчин, которые собираются дискутировать, не должно быть пусто в желудке, иначе их головы также окажутся пустыми!

Он опустился на одну из плотных подушек, которые в Тибете используются вместо стульев и на которых сидят скрестив ноги. Усевшись, он жестом предложил мне следовать его примеру, и я с готовностью сделал это, потому что вид пищи всегда заставлял меня поторапливаться. Мы ели в относительной тишине. В монастырях Тибета только чтец Священных Текстов мог нарушать эту тишину. Этот чтец размещался на высоком месте и, помимо чтения книги, мог наблюдать за собранием монахов и немедленно замечать тех, кто настолько увлечен поглощением пищи, что не успевает слушать его слова. На подобных собраниях также должны присутствовать прокторы, чтобы пресекать разговоры. Но мы были одни; мы обменялись несколькими отрывистыми замечаниями, зная, что многие из старых обычаев, таких, как молчание во время еды, хороши для обеспечения дисциплины в толпе, но совершенно излишни для пары человек, подобных нам. Таким образом в своем тщеславии я причислил себя к кругу коллег одного из истинно великих людей своей страны.

— Ну, что же, Лобсанг, — сказал мой Наставник, когда мы покончили с едой, — скажи мне, что так сильно беспокоит тебя?

— Достопочтенный Лама! — сказал я в некотором возбуждении. — Я получил удивительную информацию о людях Запада от торговца из Индии, с которым обсуждал у Западных Ворот некоторые детали одного интересного вопроса. Он сказал мне, что эти люди считают наши религиозные картины непристойными. Он сообщил мне невероятные вещи об их сексуальных привычках, и я совершенно не уверен, что он не принимает меня за дурака.

Наставник взглянул на меня, подумал минуту или две и сказал:

— Чтобы разобраться в этом вопросе, Лобсанг, потребуется более одной беседы. Мы сейчас должны идти на службу, ее время уже приближается. Давай вначале обсудим один из аспектов вопроса, согласен?

Я кивнул, очень нетерпеливо, потому что действительно был очень озадачен всем этим. Затем мой Наставник сказал:

— Все это идет от религии. Религия Запада отличается от религии Востока. Мы должны учесть этот момент и увидеть его роль в рассматриваемой теме.

Он оправил на себе мантию и звонком пригласил служителя убрать со стола. Когда это было сделано, он повернулся ко мне и начал обсуждение, которое я нашел захватывающе интересным.

— Лобсанг, — сказал он, — мы должны провести параллель между одной из религий Запада и нашей буддийской религией. На занятиях ты поймешь, что учение нашего Великого Гаутамы несколько изменилось с течением времени. За те годы и столетия, которые протекли с момента ухода Гаутамы из этого мира и его вознесения к Просветлению, Учение, которое проповедовал он лично, изменилось. Многие из нас считают, что это было изменение в худшую сторону. Другие думают, что Учение было приведено в соответствие с современной мыслью.

Он взглянул на меня, чтобы убедиться, что я следую за его мыслями с достаточным вниманием и понимаю, о чем он говорит. Я понимал и слушал очень внимательно. Коротко кивнув, он продолжал:

— У нас есть Великий, которого мы называем Гаутамой и которого некоторые называют просто Буддой. У христиан также есть свой Великий. Их Великий предложил определенное Учение. Легенды и, фактически, реальные записи, подтверждают тот факт, что христианский Великий, который, согласно христианскому священному писанию, скитался в Пустыне, действительно посетил Индию и Тибет в поисках информации, в поисках знания о религии, которая была бы пригодна для западных религиозных взглядов и склада ума. Этот Великий прибыл в Лхасу и действительно посетил наш собор Те-Йо-Канг. Этот Великий возвратился затем на Запад и создал религию, которая была во всех отношениях превосходна и приемлема для людей Запада. После ухода этого Великого из нашего мира — как и после ухода Гаутамы — в христианской церкви возникли некоторые разногласия. Приблизительно через шестьдесят лет после ухода* был созван съезд, или Собор, в городе Константинополе. В христианской догме были сделаны определенные изменения — определенные изменения были сделаны в христианской вере. Вероятно, некоторые из священников того времени чувствовали, что должны пойти на некоторые уступки, чтобы сохранить добрые отношения со своими наиболее непокорными прихожанами.

Снова он взглянул на меня, чтобы убедиться, что я слежу за его мыслями. Снова я продемонстрировал, что не только понимаю их, но и крайне заинтересован беседой.

— Люди, собравшиеся на съезде в Константинополе в шестидесятом году, были мужчинами, без сочувствия относившимися к женщинам, точно так же, как некоторые из наших монахов испытывают слабость при одной только мысли о женщине. Большинство из них рассматривало секс как что-то нечистое, к чему можно прибегать только в случае абсолютной необходимости с целью увеличения народонаселения. Это были мужчины, не имевшие никаких сексуальных побуждений. Несомненно, у них были другие побуждения, возможно, некоторые из этих побуждений были духовными, — я не знаю, — я только знаю, что в шестидесятом году они решили, что секс является чем-то нечистым, является делом дьявола. Они решили, что дети приходят в мир нечистыми и не заслуживают благодати, пока не будут определенным образом очищены.

* Так в оригинале. На самом деле Константинополь был основан в 324–330 гг. н. э. Когда состоялся упоминаемый здесь Собор, выяснить не удалось. — Прим. ред.

Он сделал короткую паузу и затем, улыбнувшись, сказал:

— Я не знаю, что, по их мнению, должно было случиться с миллионами детей, рожденных до этого съезда в Константинополе!

— Ты поймешь, Лобсанг, что я даю тебе информацию о христианстве в соответствии со своими представлениями о нем. Возможно, когда ты окажешься среди этих людей, у тебя будет другая информация и другие впечатления, которые могут переменить моё мнение и впечатления.

Едва он закончил, зазвучали раковины, заревели храмовые трубы. Вокруг началась упорядоченная суета дисциплинированных мужчин, готовящихся к службе. Мы также поднялись и привели в порядок наши мантии, прежде чем направиться к храму на службу. Расставаясь на входе, мой Наставник сказал:

— Приходи в мою комнату после службы, Лобсанг, и мы продолжим обсуждение.

Я вошел в храм и занял свое место среди чела, и молился, и благодарил своего сугубо личного Бога за то, что я такой же тибетец, как мой Наставник, лама Мингьяр Дондуп. Я превосходно себя чувствовал в старом храме, в атмосфере обожания, в легких плывущих облачках ладана, обеспечивающего наше общение с людьми на других планах существования. Дым ладана — не просто приятный запах, не средство для «дезинфекции» храма — это активное воздействие, организованное таким образом, что при помощи выбора подходящего вида благовоний мы можем управлять частотой вибраций. В этот вечер в храме носившийся в воздухе запах ладана придавал этому месту атмосферу доброго старого мира. Со своего места среди чела моей группы я смотрел в туманную мглу помещения храма. Раздавались низкие звуки поющих голосов старых лам, время от времени сопровождаемые звоном серебряных колокольчиков. Сегодня вечером среди нас был японский монах. Он прошел все дороги по нашей земле, некоторое время перед этим пробыв в Индии. Он был великим человеком в своей родной стране и принес с собой деревянные барабаны, которые играли такую большую роль в религии японских монахов. Я был в изумлении от разносторонности этого монаха, от замечательной музыки, которую он извлекал из своих барабанов. Мне казалось поистине удивительным, что удар по какой-то разновидности деревянного ящика может звучать настолько музыкально. У него был деревянный барабан и особая трещотка с прикрепленными к ним маленькими колокольчиками. Кроме того, наши ламы сопровождали его музыку серебряными колокольчиками, а большая храмовая раковина гудела в подходящий момент. Мне казалось, что весь храм вибрирует, стены танцуют, а мерцание и туман в удаленных нишах превратились в лица давно умерших лам. Но, в кои-то веки, служба слишком быстро закончилась, и я поспешил, как было условлено, к своему Наставнику, ламе Мингьяру Дондупу.

— Ты не теряешь времени даром, Лобсанг! — сказал мой Наставник приветливо. — Я предполагал, что ты не упустишь хотя бы одну из тех многочисленных закусок!

— Нет, Достопочтенный Лама. Я очень хочу разобраться в вопросах секса, поскольку, признаюсь, вопрос секса в западном мире привел меня в изумление после того, как я так много услышал о нем от торговцев и других людей.

Он засмеялся и сказал:

— Секс везде вызывает массу интереса! В конце концов, именно секс держит людей на этой Земле. Мы обсудим этот вопрос, раз это тебе так нужно.

— Достопочтенный Лама, — сказал я, — ранее вы говорили, что секс является второй величайшей силой в мире. Что вы хотели этим сказать? Если секс настолько необходим для поддержания народонаселения мира, почему он не является наиболее важной силой?

— Величайшей силой в мире, Лобсанг, — сказал мой Наставник, — является не секс, величайшей из всех является сила воображения, поскольку без воображения не было бы и сексуальных импульсов. Если самец не имеет воображения, он не может интересоваться самкой. Без воображения не было бы ни писателей, ни артистов, не было бы ничего, что является конструктивным и добропорядочным!

— Но, Достопочтенный Лама, — сказал я, — не утверждаете ли вы, что воображение необходимо для секса? И если так, то применимо ли понятие воображения к животным?

— Воображение присуще животным, Лобсанг, точно так же, как человеку. Многие люди думают, что животные являются неразумными созданиями, совершенно не обладающими интеллектом и не способными к рассуждению, тем не менее я, прожив достаточно много лет, скажу тебе другое.

Наставник посмотрел на меня и затем, погрозив пальцем, сказал:

— Ты заявляешь, что любишь котов, живущих в храме, мог ли ты сказать мне это, если бы они не имели воображения? Ты всегда беседуешь с котами в храме, останавливаешься, чтобы приласкать их. После того как ты был ласков с ними один раз, они будут ожидать тебя второй раз, и третий и т. д. Если бы это была простая бесчувственная реакция, если бы это были просто условные рефлексы, то коты не ждали бы тебя во втором и в третьем случае, а ожидали бы, пока у них не выработается соответствующая привычка. Нет, Лобсанг, любое животное имеет воображение. Животное воображает удовольствие от общения со своим партнером, и затем происходит неизбежное!

Когда я стал размышлять над этим вопросом, мне стало совершенно ясно, что мой Наставник был абсолютно прав. Я видел маленьких птичек, маленьких самочек, трепетавших крылышками почти так же, как молодая женщина мигает своими ресницами. Я наблюдал за маленькими птичками и видел их вполне реальную тревогу при ожидании возвращения самцов, постоянно занятых поиском пищи. Я видел радость, с которой любящая маленькая птичка приветствует своего супруга при его возвращении. Теперь, когда я подумал об этом, мне стало ясно, что животные действительно имеют воображение, и таким образом я смог понять смысл замечания моего Наставника о воображении как величайшей силе на Земле.

— Один торговец сказал мне, что чем духовнее человек, тем враждебнее он относится к сексу — сказал я. — Правда это, или надо мной насмехаются? Я услышал так много странных историй, что действительно не знаю, какую занять позицию в этом вопросе.

Лама Мингьяр Дондуп ответил, печально наклонив голову:

— Это совершенная правда, Лобсанг, что многие люди, интересующиеся оккультными предметами, испытывают сильное отвращение к сексу; тебе уже говорили, что величайшие оккультисты не являются нормальными людьми, т. е. что у них какие-то физические отклонения. Человек может страдать от тяжелой болезни, такой, как туберкулез, рак или что-нибудь еще в этом роде. У человека может быть нервная болезнь, и, какова бы она ни была, это — болезнь, и подобная болезнь усиливает метафизическое восприятие.

Он слегка нахмурился и продолжал:

— Многие люди считают сексуальный импульс сильным стимулом. Некоторые по той или иной причине используют методы сублимации сексуального стимула, и они могут обратиться к духовным предметам. Как только мужчина или женщина отворачиваются от какой-то вещи, они становятся смертельными врагами этой вещи. Нет более великого реформиста — участника антиалкогольной компании, чем излечившийся пьяница! Точно так же мужчина или женщина, отрекшиеся от секса (возможно, потому, что они не могут удовлетворить или быть удовлетворенными), обратятся к оккультным предметам, и вся сила стимула, которая раньше была направлена (успешно или безуспешно) на сексуальные приключения, теперь посвящается оккультным приключениям. Но, к несчастью, эти люди очень часто слишком неуравновешенны в этом вопросе; они имеют склонность нести вздор — что прогресс возможен только при отказе от секса. Ничто не может быть более фантастическим, ничто не может быть более искаженным. Некоторые из величайших людей способны наслаждаться нормальной жизнью и одновременно быстро прогрессировать в метафизике.

Как раз в этот момент вошел Великий лама-врач Чинробнобо, мы приветствовали его, и он присел рядом.

— Я как раз рассказываю Лобсангу некоторые вещи о сексе и оккультизме, — сказал мой Наставник.

— Ах, да! — сказал лама Чинробнобо. — Пора дать ему некоторую информацию об этом, я уже давно об этом думаю. Мой Наставник продолжал:

— Ясно, что люди, использующие секс нормально — как его предназначено использовать, — увеличивают свою духовную силу. Секс не такая штука, которой стоит злоупотреблять, но, с другой стороны, и не такая, чтобы от нее отказываться. Передавая вибрацию другому человеку, можно увеличить его духовность. Я хочу, однако, обратить твое внимание, — сказал он, строго глядя на меня, — сексу следует предаваться только людям влюбленным, связанным духовной близостью. Недозволенный, незаконный акт является по сути проституированием тела и может навредить, так же как законный может помочь. По этой же причине каждый должен иметь только одного партнера, избегая всех соблазнов, которые уводят с пути правды и справедливости.

Лама Чинробнобо сказал:

— Есть еще один вопрос, на котором Вы должны остановиться, уважаемый коллега, он связан с управлением рождаемостью. Я оставлю вас, чтобы вы могли заняться этим вопросом.

Он поднялся, степенно поклонился нам и покинул комнату. Мой Наставник помолчал некоторое время, а потом спросил:

— Ты еще не устал от беседы, Лобсанг?

— Нет, Учитель! — ответил я.

— Далее, тебе следует знать, что в начальный период жизни на Земле люди жили племенами. В различных районах мира существовали небольшие племена, которые со временем разрослись. Между племенами начались ссоры, неизбежные, как представляется, в мире людей. Племена воевали друг с другом. Победители убивали мужчин побежденных племен, а женщин забирали. Скоро стало ясно, что чем больше семья, которую сейчас называют родом, тем она сильнее и защищеннее от агрессивных действий других семей.

Он немного печально посмотрел на меня и продолжал:

—Роды разрастались годами, столетиями. Некоторые люди становились священниками, обладающими небольшим политическим влиянием, но смотревшими в будущее! Эти священники решили, что у них должен быть священный закон — который они могли бы назвать велением Бога, — и который помог бы роду как целому. Они учили, что человек должен плодиться и размножаться. В те дни это было насущной необходимостью, потому что, если люди не «размножались», их племена слабели и, возможно, полностью исчезали. Таким образом, священники, которые внушали людям необходимость плодиться и размножаться, просто гарантировали будущее своему собственному роду. После многих и многих столетий, однако, стало совершенно ясно, что люди размножаются с такой скоростью, что миру угрожает перенаселение. Людей стало больше, чем допускают пищевые ресурсы Земли. С этим нужно было что-то делать.

Я мог воспринимать его мысли, они имели смысл для меня, и я был рад осознать, что мои друзья по Парго-Калинг—торговцы, путешествовавшие так долго и на такие большие расстояния, — сказали мне правду. Мой Наставник продолжал:

— Даже сейчас некоторые религии запрещают накладывать какие-либо ограничения на количество рождающихся детей, но если взглянуть на мировую историю, можно видеть, что причиной большинства войн является недостаток жизненного пространства у агрессора. В стране быстро растет население, и там понимают, что если рост будет продолжаться с той же скоростью, у народа не будет ни достаточного количества пищи, ни перспектив. Тогда они начинают войну, заявляя, что должны иметь жизненное пространство!

— В таком случае, Достопочтенный Лама, — сказал я, — как вы предложили бы решить эту проблему?

— Лобсанг! — ответил он. — Проблема легко решается, если мужчины и женщины доброй воли собираются для ее обсуждения. Старые виды религии — старые религиозные учения — были вполне пригодны, когда мир был молодым, когда людей было мало, но сейчас неизбежно появление новых подходов — и они возникнут в свое время. Ты спрашиваешь, что бы я делал в данной ситуации? Что ж, я бы сделал следующее: я бы сделал легальным управление рождаемостью. Я бы научил всех людей управлять рождаемостью, объяснив, что это такое, как это осуществляется, и все остальные вещи, известные по этому вопросу. Я бы позаботился о том, чтобы люди, желающие иметь детей, могли иметь, возможно, одного или двух, а тем, кто не желает, дал бы знания, позволяющие избежать деторождения. Согласно нашей религии такое решение проблемы не является преступлением. Я изучил старые книги, появившиеся за много-много веков до того, как появилась жизнь в западных частях земного шара, ибо, как тебе известно, жизнь вначале появилась в Китае и в областях вокруг Тибета, а затем распространилась в Индии, после чего начала продвигаться в западном направлении. Однако у нас речь не об этом.

Именно в этот момент и в этом месте я решил как можно скорее упросить моего Наставника рассказать побольше о происхождении жизни на этой Земле, но тут же вспомнил, что сейчас пытаюсь разобраться во всех вопросах, связанных с сексом. Наставник наблюдал за мной, и, как только увидел, что я внимательно слушаю, продолжил:

— Как я говорил, причиной большинства войн является перенаселенность. Это факт, что войны будут в будущем — войны будут всегда, — пока существует огромное и постоянно увеличивающееся население. И так должно быть в силу необходимости, потому что в противном случае мир был бы абсолютно переполнен людьми, точно так же, как мертвая крыса быстро начинает кишеть массой муравьев. Когда ты покинешь Тибет, где очень мало населения, и попадешь в некоторые большие города мира, ты будешь удивлен и напуган огромными толпами людей. Люди должны приходить на Землю, чтобы учиться различным вещам, и если бы здесь не было войн и болезней, то не было бы и никакого способа управлять населением и обеспечивать его достаточным количеством пищи. Люди были бы подобны стае саранчи, съедающей все на своем пути, загрязняющей все, и в конце концов они должны были бы полностью уничтожить самих себя.

— Достопочтенный Лама! — сказал я. — Некоторые торговцы, рассказывавшие об управлении деторождением, сообщили, что очень многие считают такое управление злом. И все же, почему они так думают?

Мой Наставник подумал некоторое время, вероятно удивляясь тому, как много он должен сказать мне, еще такому юному, а затем сказал:

— Управление деторождением кажется некоторым людям убийством нерожденного человека, но по нашей вере, Лобсанг, дух не входит в нерожденного ребенка. Согласно нашей вере, преднамеренное убийство вообще невозможно, но, как бы там ни было, совершенно абсурдно, конечно, считать, что убийством является принятие мер предотвращения зачатия. Точно так же можно считать, что мы убиваем массу растений, когда не даем прорастать их семенам. Люди слишком часто воображают, что являются самыми превосходными существами, когда-либо появлявшимися в этой великой Вселенной. На самом деле люди являются только одной из форм жизни, и при этом не самой высшей формой, однако у нас нет времени углубляться в эти вопросы в настоящее время.

Я подумал о другой вещи, которую слышал и которая казалась настолько шокирующей — такой ужасной! — что я с трудом заставил себя сказать о ней. Однако я сделал это.

— Достопочтенный Лама! Я слышал, что некоторых животных, например коров, оплодотворяют неестественными способами. Верно ли это?

Мой Наставник был шокирован на мгновение, а затем сказал:

— Да, Лобсанг, это абсолютно верно. В западном мире есть люди, пытающиеся увеличить поголовье крупного рогатого скота с помощью метода, который они называют искусственным оплодотворением и при котором корова оплодотворяется человеком с помощью огромного шприца вместо использования быка для выполнения необходимой работы. Кажется, эти люди не представляют себе, что сотворение ребенка — независимо от того, будет это детеныш человека, медведя или коровы — означает больше, чем просто механическое спаривание. Если нужна хорошая порода, то должна быть любовь или какая-то форма любовной привязанности в процессе спаривания. Если бы человек рождался в результате искусственного оплодотворения, он был бы существом, рожденным без любви, он был бы неполноценным человеком. Повторяю тебе, Лобсанг, что рождение более совершенного человека или животного будет возможно только тогда, когда родители любят друг друга, когда у обоих возрастает как духовная, так и физическая вибрация. Искусственное оплодотворение, осуществляемое в обстановке равнодушия и отсутствия любви, приводит к вырождению породы. Я думаю, что искусственное оплодотворение является одним из серьезных преступлений на этой земле.

В комнату украдкой заползали вечерние сумерки, окутывая ламу Мингьяра Дондупа нарастающим полумраком, и когда полумрак сгустился, я увидел его ауру, пылающую благородным золотым цветом духовности. Для меня, ясновидящего, свет ауры казался очень ярким и пронизывающим полумрак. Мое восприятие сказало мне — как будто я не знал этого раньше, — что я нахожусь рядом с одним из величайших людей Тибета. Я ощутил наполняющее меня тепло, почувствовал, что все мое существо преисполнено любви к нему, моему Наставнику и Учителю.

Внизу снова заревели храмовые раковины, но на этот раз они звали не нас, они звали других. Вместе мы подошли к окну и посмотрели в него. Наставник положил руку на мое плечо, мы смотрели на деревню под нами, которая была окутана пурпурным полумраком.

— Пусть твое сознание будет твоим Наставником, Лобсанг, — сказал лама Мингьяр Дондуп. — Ты всегда узнаешь, что правильно и что ошибочно. Ты пойдешь далеко — дальше, чем можешь вообразить, — и у тебя будет много соблазнов. Пусть твое сознание будет твоим Наставником. Мы, тибетцы, — мирный народ, мы малочисленны, мы живем спокойно, верим в святыни, верим в святость Духа. Где бы ты ни был, каким бы испытаниям ни подвергался, пусть твое сознание будет твоим Наставником. Мы пытаемся помочь тебе расширить сознание. Мы пытаемся дать тебе величайшие телепатические способности и ясновидение, чтобы в будущем, пока будешь жив, ты всегда мог телепатически связываться с Великими Ламами, живущими здесь, высоко в Гималаях, которые позднее будут посвящать все свое время ожиданию твоих сообщений.

Ожиданию моих сообщений? Я боюсь, что моя нижняя челюсть отвисла от удивления: «мои» сообщения? Что такого особенного было во мне? Почему Великие Ламы должны все время ждать моих сообщений? Мой Наставник засмеялся и похлопал меня по плечу.

— Смысл твоего существования, Лобсанг, заключается в выполнении специальной задачи. Вопреки всем лишениям, вопреки всем страданиям ты успешно выполнишь эту задачу. Но было бы явно несправедливо оставить тебя одного во враждебном мире, где тебя будут высмеивать, называть лжецом и аферистом. Никогда не отчаивайся, никогда не отрекайся, ибо справедливость восторжествует. Ты, Лобсанг, одержишь победу!

Вечерние сумерки сменились ночной темнотой, под нами помигивали огоньки древнего города. Сверху, из-за кромки гор, за нами подглядывал молодой месяц. Многие миллионы планет мерцали в пурпурных небесах. Я взглянул вверх, думая обо всех предсказаниях моей судьбы, обо всех пророчествах в отношении меня. Я думал также о надежде и доверии, выраженном моим другом, моим Наставником, ламой Мингьяром Дондупом. И я был удовлетворен.