Письмо 7 «Избранный народ»

Письмо 7

«Избранный народ»

24 марта 1915 г.

Народы стали объявлять друг другу войну. Я и ещё двадцать других душ несколько часов провели во дворце в Потсдаме, своим незримым волевым влиянием пытаясь ослабить волну воинствующего духа, шедшую к императору со стороны германской нации. Мы говорили, что Германия не хочет войны!

Похоже было на то, что «der Tag»[16] уже близок и что война всё-таки торжествует победу.

Сейчас нет нужды говорить об уверенности Германии в том, что Англия не сможет вступить в эту войну. А не вступи Англия в войну, дело было бы решено задолго до того, как я начал диктовать вам эти строки. Германский военный флот сразился бы с французским и уничтожил бы его.

(Было бы замечательно, если б вы перестали пугаться всякий раз, когда я говорю что-либо неприятное вам. Я говорю то, что знаю; а вы просто пишете то, что я вам говорю).

Я и двадцать других сконцентрировали свою волю на Потсдаме и Фридрихштрассе. Не потому, что мы не знали каков будет ее исход. Мы знали ? эта война была предначертана звёздами. Но как солдат выполняет свой долг, даже если знает, что ему не выстоять, так и мы продолжали делать своё дело, оказывая сопротивление дьяволам войны.

Величайшего из Учителей не было тогда с нами; где Он был, я не знаю. Возможно, у Него были на то причины, которые мы просто не могли понять. Может, Ему приходилось сдерживать ещё более ужасные силы, стремившиеся к Земле от дальних звёзд.

Нет, это не фантазия, хотя и всего лишь предположение. На дальних звёздах тоже есть добро и зло. И если бы не сдерживающее влияние Тех, Кто наблюдал за всем происходящим отсюда, многие иностранцы в Германии были бы в то время просто разорваны на куски.

Что вы знаете о военном безумии, о безумии ненависти? Если бы вам сейчас, в вашем нынешнем воплощении, было знакомо это чувство, вы ни за что не смогли бы писать под мою диктовку, тем более что почти все те, кого вы любите и уважаете, находятся по одну сторону этой всё ещё продолжающейся войны. Вы можете усилием ума представить себе ненависть либо инсценировать её; но вы её не чувствуете, хотя и страдаете из-за её проявлений.

Самое худшее, что есть в немецком сердце, действительно, выглядит очень неприглядно, хотя я и призываю вас не испытывать ненависти к ним. Свои отрицательные черты есть у каждого, но немец — это самый большой задира на планете. Свирепым восточным расам всё же присуща некоторая сдержанность, выработанная в них многовековой культурой. Немца же сдерживает только германский Закон, он признаёт только сдерживающую силу этого германского Закона.

Ему несвойственно ощущение справедливости и несправедливости вообще, хотя он, как правило, весьма тонко чувствует, что справедливо, а что несправедливо в отношении его ближних — его родственников и сограждан. Но все те, кто оказывается за пределами его собственной расовой группы, выпадают и из его кодекса чести, каким бы благовоспитанным ни был этот отдельный немец.

Я говорю сейчас о расе, а не о тех немногих, кто, благодаря долгому проживанию за границей, впитал кое-что из идей всемирного братства и сумел развить в себе ощущение взаимосвязи всех народов.

И вот что я ещё вам скажу: немец может любить так же искренне, как и ненавидеть, но любить он может только своё собственное — нечто такое, что являлось бы продолжением его самого, своё второе «я», самого себя, но только в несколько иной форме. Немец может любить свою жену-иностранку, если «германизирует» её. Немец может любить своего друга-иностранца, если тот не стоит на его пути к тому, чем он сам желает завладеть.

Я не говорю здесь о сиюминутных всплесках эмоций, которым подвержены эти эмоциональные люди. Не говорю я и об их внешней доброте — следствии избытка чувств.

И всё же я говорю вам: любите этих людей, как бы ни были они неприятны на первый взгляд; любите их так, чтобы они отошли от своего расового эгоизма и распахнули бы свои души для всего не германского. Мир никогда не сможет разбить оболочку, в которую заключили себя немцы, если будет бросать в них камни. Даже проиграв эту войну, они отнюдь не станут более приятными людьми из-за того, что будут слабее. Старайтесь полюбить их не через жалость, а через понимание.

Пройдут десятилетия, прежде чем высокомерный, себялюбивый немец увидит, что за пределами его оболочки есть вещи даже лучшие, чем те, что он создал для себя внутри неё. Он уважает только силу. Сила и должна сдерживать его. Но от своего принудительного преклонения перед превосходящей мощью он может постепенно перейти к признанию доброты, которая не использует силу для принуждения, когда для этого достаточно её самой.

С начала войны я посетил множество немецких домов, я входил в них самих, превращаясь на какое-то время в немецких мужчин и женщин, и я научился понимать их и любить их. Я даже начал восхищаться ими, поскольку их преданность всему немецкому безгранична. Направьте эту силу на реализацию идеи подлинного братства всех людей, и этот народ станет воистину великим. Возможно ли это? Нет ничего невозможного для человеческой души, а этот народ — очень человечен.

Основная проблема заключается в порочности их системы образования. Они сами внушают себе, что являются избранным народом. Когда же эта война убедит их, что они не избранный народ, сама сила разочарования может опрокинуть столп эгоцентризма, воздвигнутый в центре немецкой души. Однако мир не допустит, чтобы этот столп с грохотом обрушился вниз, но постарается слегка смягчить падение, именно — слегка, дабы милосердие ошибочно не приняли за усталость от войны.

У Матери-Земли есть беспокойное и непослушное дитя. Его следует наказать, но нельзя лишать его места за семейным столом.

Я рассказал вам всё это, чтобы испытать вашу стойкость, поскольку в следующем письме я собираюсь поведать вам нечто такое, что потребует от вас ещё большего мужества и милосердия, другое название которого — любовь.