Ответы на вопросы

Ответы на вопросы

Почему я так, боюсь старости? Покажи мне, как мне от этого избавиться.

Жизнь, если она правильно прожита, если она действительно прожита, никогда не боится смерти. Если ты прожил жизнь, то будешь приветствовать смерть. Она придет как отдых, как глубокий сон. Если ты достиг вершин, пиков в своей жизни, тогда смерть — прекрасный отдых, благословение. Но если ты не жил, тогда, конечно, смерть создает страх. Если ты не жил, тогда, несомненно, смерть отнимает из твоих рук время, все будущие возможности жить. В прошлом ты не жил, а будущего не будет: возникает страх. Страх возникает из-за смерти, но также и из-за непрожитой жизни.

И из-за страха смерти страшна и старость, потому что это первый шаг смерти. Иначе старость тоже красива. Это созревание твоего существа, зрелость, рост. Если ты живешь из мгновения в мгновение, проживаешь все вызовы, которые дает жизнь, используешь все возможности, которые жизнь открывает, и дерзаешь пуститься в путешествие в неизвестное, к которому жизнь зовет и приглашает тебя, тогда старость становится зрелостью. Иначе старость — это просто болезнь.

К несчастью, люди просто стареют, становятся старыми, без всякой связанной с этим зрелости. Тогда старость — это бремя. Ты стареешь телом, но сознание остается инфантильным. Ты стареешь телом, но не достигаешь зрелости во внутренней жизни. Не хватает внутреннего света, и смерть приближается с каждым днем; конечно, ты дрожишь и боишься, и в тебе возникнет огромная боль.

Те, кто живет правильно, принимают старость и глубоко её приветствуют, потому что старость просто говорит, что они приходят к цветению, что они приходят к плодоношению, что теперь они смогут поделиться всем, что накопили.

Обычно старость безобразна, потому что это просто болезнь. Твой организм не созрел, он только становится более и более больным, слабым, бессильным. Иначе старость — самое красивое время жизни. Вся глупость детства ушла, лихорадка и страсть молодости ушли... возникают безмятежность, молчание, медитация, самадхи.

Старость безмерно красива, и она должна быть такой, потому что вся жизнь движется к ней. Она должна быть пиком. Как пик может быть в начале? Как пик может быть в середине? Но если ты думаешь о детстве как о своем пике, как многие люди, тогда, конечно, вся твоя жизнь будет страданием, потому что ты достиг своей вершины — и теперь все будет идти на убыль, на спад. Если ты считаешь пиком молодость, как многие люди, тогда, конечно, после тридцати пяти лет ты станешь печальным, подавленным, потому что с каждым днем будешь терять, терять и терять, ничего не приобретая. Энергия будет убывать, ты будешь слабеть, в твое существо войдут болезни, и смерть постучится в дверь. Дом исчезнет, появится больница. Как ты можешь быть счастливым? Нет. И на Востоке мы никогда не считали детство пиком жизни. Пик ожидает в самом конце.

И если жизнь течет правильно, мало-помалу ты будешь достигать более и более высоких пиков. Смерть — это предельный пик, которого достигает жизнь, ее кульминация.

Но почему мы упускаем жизнь? Почему стареем, а не становимся зрелыми? Где-то что-то пошло не так, где-то нас направили на неправильный путь — где-то ты согласился оказаться на неправильном пути. Это соглашение нужно разрушить; этот договор нужно сжечь. Ты должен прийти к пониманию того, что до сих пор жил неправильно, — это был компромисс, на самом деле, не жизнь.

Когда вы были маленькими детьми, вы пошли на компромисс. Вы продали свое существо. Ни за что. То, что вы получили, — просто ничто, просто мусор. Ради небольших вещей вы потеряли душу. Вы согласились быть кем-то другим, не самими собой; именно в этом вы упустили свой путь. Мать хотела, чтобы ты кем-то стал, отец хотел, чтобы ты кем-то стал, общество хотело, чтобы ты кем-то стал; ты согласился. Мало-помалу ты решил не быть собой. И с тех пор ты так и притворялся кем-то другим.

Ты не можешь стать зрелым, потому что этот «кто-то другой» не может стать зрелым. Он ложен. Если на мне маска, маска не может стать зрелой. Мое лицо может стать зрелым, но не маска. И только маска продолжает стареть. Прячась за маской, ты не растешь. Ты можешь расти, только если примешь себя — что ты собираешься быть собой, никем другим.

Розовый куст согласился стать слоном; слон согласился стать розовым кустом. Орел встревожен, идет к психиатру, потому что хочет стать собакой, а собака госпитализирована, потому что хочет летать, как орел. Именно это случилось с человечеством. Величайшее бедствие — согласиться быть кем-то другим: так ты никогда не становишься зрелым.

Ты никогда не сможешь стать зрелым, будучи кем-то другим. Ты можешь стать зрелым только как ты сам. Все «ты должен» нужно отбросить, и еще отбросить слишком большую тревогу о том, «что скажут люди». Что стоит их мнение? Кто они такие? Ты здесь для того, чтобы быть самим собой. Ты здесь не для того, чтобы исполнять ничьих ожиданий; а это пытается делать каждый. Отец, может быть, умер, но ты пытаешься осуществить данное ему обещание. А он пытался осуществить обещание, данное его отцу, и так далее, и так далее. Глупость продолжается с самого начала.

Попытайся понять, наберись храбрости — и возьми свою жизнь в собственные руки. Внезапно ты почувствуешь прилив энергии. В тот момент, когда ты решишь: «Я буду самим собой и никем другим. Что бы это ни стоило, но я буду самим собой», — в это самое мгновение ты увидишь огромную перемену. Ты почувствуешь больше жизненных сил. Ты почувствуешь, что в тебе струится, пульсирует энергия.

Пока этого не случится, ты будешь бояться старости, потому что не можешь избежать видения того факта, что впустую тратишь время и не живешь, и приходит старость, и скоро ты больше не сможешь жить. Как ты можешь избежать видения того факта, что есть смерть, и с каждым днем она подходит ближе, ближе и ближе, а ты еще не жил? Ты обязательно будешь в глубокой боли.

Поэтому, если ты спрашиваешь меня, что делать, я предложу очень простую вещь. И дело всегда в простых вещах. Никогда не беспокойся о вторичных вещах, потому что их ты можешь изменить, но ничего не изменится. Измени основу.

Вот пример того, что вторично. «Почему я так боюсь старости? Покажи мне, как мне от этого избавиться». Сам вопрос возник из страха. Ты хочешь «от этого избавиться», - не понять, - и конечно, ты станешь жертвой кого-то или какой-то идеологии, которая поможет тебе от этого избавиться. Я не могу тебе помочь от этого избавиться. Фактически, проблема именно в этом. Я бы хотел, чтобы ты понял и изменил свою жизнь. Дело не в том, чтобы избавиться от проблемы; дело в том, чтобы избавиться от своей маски, от своей ложной персоны — того, кем ты пытался быть, и того, кто не настоящий ты. Ты не подлинный. Ты не искренен с самим собой; ты предал свое существо.

Поэтому, если ты спрашиваешь, — есть священники, философы и демагоги, — если ты пойдешь и спросишь их, как тебе от этого избавиться, они скажут: «Душа никогда не стареет. Не беспокойся. Просто помни, что ты душа. Это тело; ты не тело». Они тебя утешат. Может быть, на мгновение ты почувствуешь себя лучше, но это не поможет, это тебя не изменит. Завтра, когда выветрится влияние священника, снова ты окажешься в той же лодке.

И вся прелесть в том, что ты никогда не смотришь на самого священника: он сам боится. Ты никогда не смотришь на философа: он сам боится.

Я слышал.

Новый викарий работал слишком усердно, и исследование показало, что у него серьезно повреждены легкие. Доктор ему сказал, что абсолютно необходимым будет долгий отдых. Викарий воспротивился и сказал, что не может себе позволить бросить работу.

— Ладно, — сказал доктор, — перед вами стоит выбор: или в Швейцарию, или в рай.

Викарий некоторое время походил по комнате и ответил:

— Ладно, вы победили, Швейцария.

Когда дело касается жизни и смерти, даже священник, философ, люди, к которым ты идешь за советом, — они тоже не жили. Скорее всего, они не жили даже настолько, что и ты; иначе они не были бы священниками. Чтобы стать священниками, они совершенно отказали себе в жизни. Чтобы стать монахами, садху, махатмами, они совершенно отвергли свои существа и приняли все, что от них ожидало общество. Они полностью согласились с этим. Они не согласились с самими собой, с собственной жизненной энергией, и согласились с ложными, дурацкими вещами — уважением, респектабельностью.

Пойди и спроси их. Они сами дрожат. Глубоко внутри они сами боятся. Они и их ученики — все они в одной лодке.

Я слышал.

Папа в Ватикане лежал, серьезно больной, и было получено послание, что кардинал сделает с балкона Святого Петра специальное объявление.

Когда пришел день, знаменитая площадь была заполонена верующими. Старый кардинал сказал дребезжащим голосом:

— Его святейшество может спасти только пересадка сердца, и я обращаюсь ко всем вам, добрые католики, собравшиеся здесь, с просьбой вызваться быть донором.

Он поднял в руке перо и продолжал:

— Я уроню это перо среди вас, и тот, на кого оно упадет, будет избран Святым Провидением, чтобы спасти жизнь Святого Отца.

С этими словами он бросил перо... воцарилась полная тишина, и слышно было только, как двадцать тысяч преданных католиков тихо дуют в воздух...

Каждый боится. Если Святой Отец хочет выжить, почему эти бедные католики должны быть донорами?

Я не даю тебе никакого утешения. Я не собираюсь тебе говорить: «Душа вечна. Не беспокойся, ты никогда не умрешь. Умирает только тело». Я знаю, что это правда, но эту правду нужно заработать тяжелым путем. Ты не можешь этого знать из чьего-то об этом утверждения или заявления. Это не утверждение; это опыт. Я знаю, что это так, но для тебя это абсолютно бессмысленно. Ты не знал, что такое жизнь. Как ты можешь знать, что такое вечность? Ты не был способен жить во времени. Как ты можешь жить в вечности?

Человек начинает осознавать бессмертие, когда становится способным принять смерть. Через двери смерти тебе открывается бессмертное... но в страхе ты закрываешь глаза и становишься бессознательным.

Нет, я не дам тебе метод или теорию, чтобы от этого избавиться. Это просто симптом. Хорошо то, что это тебе указывает, что ты живешь фальшивой жизнью. Именно поэтому есть этот страх. Это точно как намек, и не пытайся изменить симптом; вместо этого измени основную причину.

Закрой глаза в любое мгновение: ты услышишь голос отца, голос матери, своих старших, учителей, но никогда не услышишь собственного голоса. Многие люди приходят ко мне и говорят: «Ты говоришь о внутреннем голосе; мы никогда его не слышим». Есть толпа. Когда Иисус говорит: «Ненавидь отца и мать», он не имеет в виду буквально ненавидеть отца и мать. Он говорит ненавидеть тех отца и мать, которые стали бессознательными у тебя внутри. Ненавидь, потому что это самое уродливое соглашение, которое ты заключил, — суицидальное соглашение. Ненавидь, разрушь эти голоса, чтобы твой голос мог быть высвобожденным и освобожденным, чтобы ты мог почувствовать, кто ты такой, и кем хочешь быть.

Поначалу, конечно, ты почувствуешь себя в полной растерянности. Именно это происходит в медитации. Многие люди приходят ко мне и говорят: «Мы пришли, чтобы найти путь. Напротив, медитации привели нас в полную растерянность». Это хороший признак. Это показывает, что хватка других ослабевает. Именно поэтому ты чувствуешь растерянность: потому что эти голоса других давали тебе руководство, и ты начал в них верить. Ты верил в них так долго, что теперь они стали твоими путеводителями. Теперь, когда ты медитируешь, эти голоса распадаются. Ты освобожден из ловушки. Снова ты становишься ребенком и не знаешь, куда идти. Поскольку все эти путеводители исчезли, голоса отца больше нет, голоса матери больше нет, учителя нет, школы нет; внезапно ты один. Человек начинает пугаться: «Где мои руководители? Где люди, которые всегда вели меня по правильному пути?»

Фактически, никто не может вести тебя по правильному пути, потому что все руководство извне будет неправильным. Никакой лидер не может быть правильным лидером, потому что неправильно лидирование как таковое. Кому бы ты ни позволил себя вести, он причинит тебе вред, потому что начнет что-то делать, к чему-то тебя вынуждать, придавать тебе структуру; а тебе нужно жить неструктурированной жизнью, жизнью, свободной от всех структур и характеров, свободной от всех рамок, справочных, контактов — свободной в это мгновение от прошлого.

Поэтому все руководители — ложные руководители, и когда они исчезают, — а ты верил в них так долго, — внезапно ты начинаешь чувствовать себя пустым, окруженным пустотой, и все пути закрыты. Куда идти?

Этот период — очень революционный период в жизни существа. Человек должен пройти его с храбростью.

Если ты можешь оставаться в этом без страха, вскоре ты начнешь слышать собственный голос, который так долго был подавлен. Вскоре ты начнешь узнавать свой собственный язык, потому что ты забыл сам язык. Ты знаешь язык, которому тебя научили. И этот язык, внутренний язык, не вербален. Это язык чувствования. Все общества против чувствования; потому что чувствование — это такая живая вещь; оно опасно. Мысль мертва; она не опасна. Поэтому каждое общество заставляет тебя переходить в голову, толкает тебя из всего тела в одну только голову.

Ты живешь только из головы. Если тебе отрубить голову и внезапно ты встретишь свое тело без головы, то не сможешь его узнать. Узнают только лица. Все твое тело сжалось, потеряло блеск, мягкость, текучесть. Это почти мертвая вещь, почти как деревянная нога. Ты его используешь, функционально оно продолжается, но в нем не существует никакой жизни. Вся твоя жизнь перешла в голову. Подвешенный в ней, ты боишься смерти, потому что это единственное место, в котором ты можешь жить, единственное пространство, в котором ты можешь жить, — а оно должно быть распространено по всему телу. Твоя жизнь должна простираться и струиться по всему твоему телу. Ты должен стать рекой, потоком.

Человек должен жить как органическое единство. Все тело должно быть вновь обретено. Благодаря ногам ты соприкасаешься с землей — ты заземлен — и если ты потеряешь ноги и их силу, и они станут мертвыми конечностями, ты больше не укоренен в земле. Ты как дерево, у которого корни умерли или сгнили, ослабели; тогда дерево не может жить долго и не может жить здорово, полно, целостно. Ноги нужны, чтобы быть укорененным в земле; это твои корни.

Голове нужно немного энергии, чтобы хорошо работать. Слишком много энергии в голове, и тогда она продолжает работать, и этому нет конца, потому что, - как теперь рассеять эту энергию? Она продолжает думать, думать и думать, потом видеть сны и видеть сны — днем и ночью, год за годом это продолжается — семьдесят лет. Только подумай. Вот вся твоя жизнь. Тогда, конечно, человек начинает бояться старости. Время уходит. Конечно, он естественным образом начинает бояться смерти. Смерть может прийти в любое мгновение, а ты всего лишь вращался в голове. Нигде больше ты не двигался, вся территория жизни осталась незатронутой.

Живи, двигайся по всему телу. Прими его с глубокой любовью. Почти влюбись в свое тело. Это божественный дар, храм, в котором должен жить Бог. Тогда не будет никакого страха старости; ты начнешь становиться зрелым. Твои опыты сделают тебя зрелым. Тогда старость не будет подобна болезни. Она будет красивым явлением. Вся жизнь была подготовкой к ней. Как она может быть болезнью? Всю жизнь ты к ней движешься. Это кульминация, последняя песня и танец, которые ты совершишь.

И никогда не жди никакого чуда. Тебе придется что-то сделать. Ум говорит, что случится то или другое, и все станет в порядке. Таким образом ничего не случится. Чудес не бывает. Позволь мне рассказать одну историю.

У Эйба Коэна при несчастном случае были поломаны обе ноги. Кости срослись, но Эйб подал иск в суд на ответственную компанию за причиненный ущерб, утверждая, что неизлечимо покалечен, и ему придется всю жизнь оставаться в инвалидной коляске. Страховая компания наняла хирургов, чтобы оценить ситуацию. Они доложили, что кости срослись прекрасно, и что Коэн прекрасно может ходить и просто притворяется. Как бы то ни было, когда это дошло до суда, судья пожалел мальчика в инвалидной коляске и присудил ему десять тысяч фунтов в виде компенсации ущерба. Позднее Эйба прикатили в главную контору за чеком.

— Господин Коэн, — сказал управляющий, — не думайте, что это сойдет вам с рук. Мы знаем, что вы притворяетесь. И позвольте мне вам сказать, что мы собираемся непрерывно вести на вас досье. Мы будем наблюдать за вами днем и ночью. Мы будем вас фотографировать, и если мы добудем доказательства того, что вы можете ходить, вам придется не только возвратить выплаченную компенсацию ущерба, но и заплатить штраф за введение суд в заблуждение.

— Господин управляющий, я покалечен и на всю жизнь прикован к этой инвалидной коляске.

— Очень хорошо, вот чек на десять тысяч фунтов. Что вы собираетесь с ними делать?

— Господин управляющий, мы с женой всегда хотели путешествовать. Мы начнем с побережья Норвегии и проедем по всей Скандинавии (для большего эффекта он обвел рукой), потом посетим Швейцарию, Италию и Грецию — и пожалуйста, пусть за мной следуют все ваши агенты и шпионы; я калека в инвалидной коляске — естественно, мы поедем в Израиль, потом в Персию и Индию и доедем до Японии (он показал, как), потом Филиппины — и я все еще в инвалидной коляске, и пожалуйста, пусть за мной следит сколько угодно ваших шпионов со своими фотоаппаратами — и оттуда мы поедем в Австралию, потом в Южную Америку до самой Мексики (он показывает маршрут) и Аргентины — и помните, я все еще калека в инвалидной коляске, какой смысл в ваших шпионах и фотоаппаратах? Потом в Канаду. Оттуда мы доедем до Франции, где посетим место, которое называется Лувр, — и тут вы увидите чудо!

Но в настоящей жизни чудес не бывает. Для тебя никакого Лувра нет. Если ты покалечен, то должен что-то сделать, потому что именно ты сам себя покалечил, приняв что-то, что абсолютно глупо.

Но я знаю, что тебе пришлось это принять. Просто чтобы выжить, ты решил оставаться мертвым. Чтобы выжить, ты продал свое существо. Но теперь нет необходимости продолжать эту глупость. Ты можешь из нее выйти.

Мне всегда говорили, что смерть — это вечный сон, но я на самом деле не убежден, что это правда. Я хотел бы быть убежденным — это было бы для меня утешением.

Убеждения мало помогают, потому что убеждение просто означает, что кто-то заставляет умолкнуть твои сомнения и подавляет твои сомнения; кто-то другой становится для тебя авторитетом. Может быть, логически он более аргументирован, может быть, у него лучший, более рациональный ум, и он может тебя убедить, что смерти нет, и ты можешь замолчать, и замолчат твои сомнения. Но даже сомнения, которые заставили замолчать, рано или поздно вернутся, потому что они не исчезли — они были только подавлены логическими аргументами.

Убеждения помогут мало; сомнения будут продолжаться подспудно. Один человек — убежденный христианин, другой — убежденный индуист. И я видел всех возможных людей — все они полны сомнений, все они — христиане, индуисты и мусульмане. Фактически, чем более человек полон сомнений, тем более он упрям. И тем более он пытается верить, потому что эти сомнения болезненны. Он говорит: «Я твердо верю в Гиту, в Коран, в Библию. Я непоколебимый католик».

Зачем католику быть «непоколебимым»? Ради чего? Наверное, ты страдаешь от огромных сомнений. Если у тебя нет никаких сомнений, нет и никаких верований.

Сомнения — это болезни, а верования — лекарства, но все эти лекарства аллопатические — они просто подавляют симптомы, и все они ядовиты. Все верования ядовиты. Да, на время они могут дать тебе ощущение, что никакой проблемы больше нет, но вскоре сомнения утвердят себя; они будут только выжидать правильного момента. Однажды они взорвутся со страшной силой. Они извергнутся, как вулкан; они возьмут своё. Поскольку ты их подавил, они накопили много энергии. Однажды, в какой-то момент слабости, когда ты потеряешь бдительность, они отомстят. Все ваши так называемые святые страдают от огромных сомнений.

Настоящей трансформацией будет твой собственный опыт; тогда сомнения могут никогда больше не вернуться. И, узнав, ты будешь удивлен тем, что все, что тебе говорили поэты: что смерть — это сон, глубокий сон, вечный сон, — было ложью. Утешительной ложью, красивой ложью, полезной ложью, но ложь есть ложь, и может помочь только на время.

Точно так же, когда ты слишком встревожен и напряжен, ты принимаешь алкоголь. Да, на несколько часов ты забудешь все свои проблемы и напряжения, но алкоголь не может удалить тревоги навсегда; он не может их решить. И пока ты топишь себя в алкоголе, эти тревоги растут, становятся сильнее; ты даешь им время расти. Когда ты вернешься в чувство на следующее утро, и к твоим тревогам прибавятся похмелье и головная боль, ты будешь удивлен: они стали больше, чем были, когда ты их оставил.

Тогда это становится образом жизни: снова и снова опьянять себя, чтобы забыть, — но снова и снова тебе придется обращаться лицом к жизни. Это не разумный способ жить.

Весь мой подход — подход экзистенциального опыта. Я не хочу, чтобы вы были верующими, я хотел бы, чтобы вы переживали опыт сами. Я не хочу вас убеждать. То, что я говорю, — мой опыт: никакой смерти нет. Я не говорю тебе: «Верь, что смерти нет». Я просто выражаю и делюсь опытом, что смерти нет. Это вызов, это не попытка тебя убедить. Это вызов — приди и исследуй.

Ко мне часто приходит страх смерти, интенсивный и сильный, и страх того, что придется покинуть всю эту красоту, эту дружбу и любовь. Как возможно расслабиться в этой определенности смерти?

Во-первых, расслабиться можно, только если смерть определенна. Расслабиться трудно, потому что все неопределенно. Если ты знаешь, что умрешь сегодня, весь страх смерти исчезнет. Какой смысл терять время впустую? У тебя есть только один день, чтобы жить: жить как можно более интенсивно, жизнь как можно более тотально.

Смерть может не прийти. Смерть не может прийти к людям, которые живут очень интенсивно и очень тотально. И даже если она придет, те люди, которые жили тотально, приветствуют ее, потому что это огромное облегчение. Они устали жить, они жили так тотально и интенсивно, что смерть приходит как друг. Точно как за целым днем тяжелой работы следует ночь, и приходит глубокое расслабление, прекрасный сон, так и смерть следует за жизнью. В смерти нет ничего уродливого; нельзя найти ничего чище ее.

Если приходит страх смерти, это означает, что есть какие-то зазоры, незаполненные жизнью. Поэтому эти страхи смерти очень показательны и полезны. Они показывают, что твой танец может быть еще немного более быстрым, что ты должен зажечь факел своей жизни одновременно с обеих сторон. Танцуй так быстро, чтобы танцор исчез и оставался только танец. Тогда невозможно, чтобы к тебе приходил страх смерти.

«И страх того, что придется покинуть всю эту красоту, эту дружбу и любовь». Если ты тотально здесь и сейчас, кто заботится о завтра? Завтра позаботится о себе само. Иисус прав, когда молится Богу: «Господи, пошли мне ежедневный хлеб». Он даже не спрашивает о завтра, сегодня достаточно самого по себе.

Тебе придется научиться тому, что в каждом мгновении есть собственная законченность.

Страх того, что тебе придется покинуть все это, существует лишь потому, что ты не полностью живешь в этом мгновении; иначе времени нет, и нет ума, и нет пространства.

Одного купца спросили:

— Сколько тебе лет?

— Триста шестьдесят, — ответил он. Человек не мог этому поверить. Он сказал:

— Пожалуйста, повтори. Может быть, я не расслышал.

Купец закричал:

— Триста шестьдесят лет!

— Прости меня, — сказал человек, — но я не могу в это поверить. Ты выглядишь так, словно тебе не больше шестидесяти!

Купец сказал:

— Ты тоже прав. Что касается календаря, мне шестьдесят. Но что касается моей жизни, я прожил в шесть раз больше, чем кто-либо другой. За шестьдесят лет мне удалось прожить триста шестьдесят лет.

Все зависит от интенсивности.

Есть два способа жить. Первый — способ буйвола: он живет горизонтально, по линии. Другой — способ будды. Он живет вертикально, в высоту и глубину. Тогда каждое мгновение становится вечностью.

Не трать время на ерунду, но живи, пой, танцуй, люби так тотально и переполняюще, как только возможно. Никакие страхи не будут в тебя вмешиваться, и тебя не будет беспокоить, что случится завтра. Сегодня достаточно самого по себе. Прожитое, оно так полно; оно не оставляет никакого пространства, чтобы думать о чем-то еще.

Мне угрожает смерть. Я это принимаю, или мне кажется, что принимаю, но потом многие люди болеют и попадают в больницу, и случается смерть, и тогда у меня в животе возникает огромный узел страха. Я так боюсь смерти и умирания; это так выводит меня из равновесия.

Смерть — это проблема. Ты можешь ее избегать и откладывать, но не можешь ее полностью рассеять. Ты должен с ней столкнуться. Только пройдя через нее до самого конца, ты можешь ее рассеять, — до самого конца. Это очень рискованно, и это вызовет в тебе сильный страх: все твое существо начнет дрожать и трястись. Сама идея умирания неприемлема. Это выглядит таким несправедливым и таким бессмысленным. Если человек должен умереть, какой тогда смысл в его жизни? Тогда зачем я живу, для чего? Если, в конце концов, происходит только смерть, почему бы не совершить самоубийство прямо сейчас? Зачем вставать каждое утро, тяжело работать, ложиться спать, снова вставать, тяжело работать, ложиться спать — ради чего? Просто чтобы умереть в конце?

Смерть — это единственная метафизическая проблема. Именно из-за смерти человек начинает думать. Именно из-за смерти человек становится созерцающим, медитирующим. Фактически, именно из-за смерти родилась религия. Вся заслуга принадлежит смерти. Смерть взволновала сознание каждого. Такова проблема; ее нужно решить. В этом нет ничего плохого.

«Мне угрожает смерть» — смерть угрожает каждому. Мартин Хайдеггер сказал: «Человек — это бытие, движущееся к смерти». И это прерогатива человека. Животные умирают, но не знают, что умирают, не знают, что умрут. Деревья умирают, но у них не бывает никакого столкновения со смертью. Это прерогатива человека: знать, что он умрет. Поэтому человек может вырасти за пределы смерти. Поэтому есть возможность проникнуть в смерть и преодолеть ее.

«Я это принимаю, или мне кажется, что принимаю» — нет, принять невозможно. Ты можешь обманывать себя; ты можешь думать, что принимаешь, потому что так проблематично даже смотреть на это. Даже думать так проблематично, что человек решает: «Да, ладно, я умру — ну и что? Я умру, но не нужно поднимать этот вопрос. Лучше об этом не говорить». Человек держится от этого подальше и продолжает откладывать смерть в сторону, чтобы она не попадалась на пути. Человек удерживает ее в бессознательном.

Принять невозможно. Тебе придется посмотреть смерти в лицо, и когда ты посмотришь ей в лицо, необходимости ее принимать не будет, потому что тогда ты узнаешь, что смерти нет.

«Но потом многие люди болеют, и происходит смерть, и госпитализация, и у меня в животе образуется огромный узел страха». Именно там нужно решить эту проблему. Этот огромный узел в животе — именно то место, где происходит смерть. Японцы называют это харой.

Точно под пупком, на два дюйма ниже пупка, находится точка, в которой соединены тело и душа. Именно там происходит рассоединение, когда ты умираешь. Ничто не умирает, потому что тело не может умереть, тело уже мертво. И ты не можешь умереть, потому что ты — сама жизнь. Исчезает только связь между тобой и телом. Этот узел — именно то место, где должна быть проделана работа, поэтому не пытайся избегать этого узла.

Я хотел бы тебе сказать, что каждый раз, как ты чувствуешь этот узел, — это такой ценный момент. Закрой глаза и иди глубоко в этот узел. Это хара. Чувствуй ее и позволяй это: в этом есть для тебя какое-то послание, это хочет тебе что-то сказать. Если ты это позволишь, это даст тебе послание. Если ты в этом расслабишься, если ты в это пойдешь, то мало-помалу увидишь, что узел исчез и вместо него возник цветок лотоса, что-то расцвело. Это очень красивый опыт. Если ты пойдешь еще глубже, то увидишь, что это мост, этот цветок — это мост. На этой стороне — его тело, на другой — твоя реальность, твоя душа. Этот цветок соединяет то и другое; цветок — это мост. Корни этого цветка — в теле; аромат этого цветка и его лепестки — в душе. Это связь. Но если ты боишься и не идешь туда, это чувствуется как узел, напряжение и стресс.

«Я так боюсь смерти и умирания. Меня это так выводит из равновесия». Нет никакой необходимости выходить из равновесия. Войди в равновесие! Так естественно, когда снова и снова кто-то умирает, или кого-то кладут в больницу, — снова и снова ты вспоминаешь собственную смерть. В этом нет ничего неправильного. Это не проблема; просто иди и смотри этому в лицо!

Ты избегаешь смерти. Ей нужно смотреть в лицо. Это часть работы жизни; это один из величайших уроков, которому можно научиться. Нет необходимости выходить из равновесия; это не поможет. Иди и смотри ей в лицо. Помни, что да, однажды, в тот или другой день, и ты попадешь в больницу; в тот или другой день, и ты заболеешь; в тот или другой день, и ты умрешь. Поэтому нет смысла это откладывать. Лучше это понять, пока еще не слишком поздно.

Мулла Насреддин заболел и в беспокойстве поспешно послал за священником и настоял, чтобы он заходил к нему каждый день, чтобы привести в порядок для мира иного, его ранее пренебрегаемую душу. Однажды, когда священник пришел со своим ежедневным визитом, Мулла Насреддин был в прекрасном расположении духа.

— Я иду на поправку, сэр, — заявил он торжествующе. — Мой доктор говорит, что я проживу еще десять лет, и поэтому некоторое время вам не стоит возвращаться. Но как насчет того, чтобы заглянуть ко мне через девять лет, одиннадцать месяцев и двадцать девять дней?

Однажды с этим придется столкнуться. Не будь глупым; не откладывай этого, потому что, если ты откладываешь до самого конца, будет слишком поздно. Неизвестно точно, когда именно случится последний день. Он может быть сегодня, он может быть завтра: он может случиться в любой момент. Смерть очень непредсказуема. Мы живем в смерти, поэтому она может случиться в любой момент. Смотри ей в лицо и сталкивайся с ней, и этот узел в животе — правильное место, чтобы с ней столкнуться. Именно это дверь, через которую ты входишь в жизнь, и именно оттуда ты уходишь из жизни.

Я боюсь смерти, и все же она для меня невероятно привлекательна. Что это значит?

Смерть — это величайшая тайна жизни. В жизни есть множество тайн, но ни одна из них не сравнится со смертью. Смерть — это кульминация, крещендо. Человек ее боится, потому что теряется, растворяется в ней. Человек боится из-за эго — эго не может пережить смерть. Оно останется на этом берегу, когда ты начнешь двигаться к другому, оно не сможет пойти с тобой.

А эго — это все, что ты знаешь о себе, отсюда страх, огромный страх: «Я не буду существовать в смерти». Но есть и огромная привлекательность. Эго теряется, но не твоя реальность. Фактически, смерть откроет тебе твою истинную сущность; смерть отнимет у тебя все твои маски и откроет твое оригинальное лицо.

Смерть впервые сделает для тебя возможным, столкнуться со своей глубочайшей, самой сокровенной субъективностью, без всякой маскировки, без всякого притворства, без всякой ложной личности.

Поэтому каждый боится смерти, и в то же время каждого она привлекает. Это влечение было неверно интерпретировано Зигмундом Фрейдом, который подумал, что в человеке есть воля к смерти — он называет это танатос. Он говорит: «В человеке есть два основных, фундаментальных инстинкта: один — эрос — глубокое желание жить, быть живым вечно, желание бессмертия — и второй — танатос, желание умереть, поокончить со всем». Он не понял всю суть, потому что не был мистиком; он знал только лицо смерти — то есть конец жизни — он знал только одно: что смерть — это конец. Он не осознавал, что смерть — это также и начало. Каждый конец — это также и начало, потому что ничто не кончается полностью, ничто никогда не может кончиться. Все продолжается, меняются только формы.

Твоя форма умрет, но в тебе есть также нечто и от бесформенного. Твоего тела не будет, но в тебе, внутри твоего тела, есть что-то, что не является частью тела. Твоя земная часть упадет обратно в землю, пыль в пыль, но в тебе есть что-то и от неба, что-то и от запредельного, что возьмет тебя в новое путешествие, в новое паломничество.

Смерть создает страх, если ты думаешь об эго, и смерть привлекает, влечет, если ты думаешь о своем истинном «я». Поэтому смутно человека продолжает привлекать смерть; если ты ясно это осознаешь, может быть, это станет трансформирующим пониманием, вызывающей мутацию силой.

Попытайся понять и страх, и влечение. И не думай, что они противоположны, — они не пересекаются, но и не противоположны друг другу; они не имеют друг к другу никакого отношения. Страх устремлен в одном направлении — эго; а влечение — в совершенно противоположном — лишенная эго сущность. И влечение гораздо важнее этого страха.

Медитирующий должен преодолеть этот страх. Медитирующий должен влюбиться в смерть, медитирующий должен пригласить смерть — медитирующий должен не ждать ее, но позвать, потому что для медитирующего смерть — это друг. И медитирующий умирает прежде, чем случится смерть тела. И это один из самых красивых опытов жизни: тело продолжает жить, снаружи ты продолжаешь двигаться точно так же, что и раньше, но внутри эго больше нет, эго умерло.

Теперь ты жив и мертв одновременно. Ты стал точкой встречи жизни и смерти; теперь ты содержишь полярные противоположности, и когда обе противоположности содержатся в тебе, это безмерно обогащает. И это великие полярные противоположности — смерть и жизнь. Если ты можешь содержать в себе то и другое, ты становишься способным содержать в себе Бога, потому что Бог — это то и другое. Одно его лицо — жизнь, другое его лицо — смерть.

Это что-то красивое — не делай из этого проблему. Медитируй на это, сделай это медитацией, и это принесет тебе огромную пользу.