Помощь в безвыходном положении

Помощь в безвыходном положении

Ныне уже покойный писатель и парапсихолог Рихард Хамп (Richard Hamp) долгое время проработал в России учителем в немецких поселениях. После Первой мировой войны в 1920 году он, возвращаясь на родину в Германию, был арестован на российско-польской границе патрулем ГПУ. Его привели к местному коменданту, приказавшему обыскать его поклажу. Там нашли географическую карту, по которой он ориентировался на необъятных просторах России. «Из-за этой карты, — пишет Хамп, — комендант объявил меня шпионом и велел расстрелять. В то время большинство большевистских начальников были неграмотными и не умели читать карты. Во всяком случае, комендант считал, что человек, имеющий при себе карту и умеющий по ней ориентироваться, непременно враг и шпион».

Часов в шесть — было уже довольно темно — объявили приговор. Но из-за темноты расстрел перенесли на следующее утро. Комендант отрядил пятерых часовых для охраны шпиона и приказал заложить к 7 часам утра двое саней, чтобы отвезти расстрельную команду и осужденного в лес.

Хамп остался в одной из комнат того же крестьянского дома, в котором располагался комендант со своим штабом. Осужденный сел на табуретку, а пять часовых разместились на длинной скамье у стены, опершись руками на винтовки с примкнутыми штыками. Тем временем хозяин, расстилая на полу солому, шепнул Хампу на ухо, что если у него еще остались какие-то ценности, то пусть он спрячет их, выходя по нужде, в навозе в конюшне. Таким способом другие приговоренные к расстрелу, объяснил крестьянин, оставили ему кое-что в наследство. «Золотые монеты, обтянутые материей, которые я получил на Украине за лекции и уроки, при обыске не нашли. Долг платежом красен, подумал я, и зарыл золотые в конский навоз, отчего ценность его резко подскочила. Как-никак крестьянин приготовил мне удобное ложе для моей последней ночи, а золотые уже не имели для меня никакой цены…»

Хамп улегся на солому. Комнату едва освещала керосиновая лампа с совершенно закопченным стеклом. Солдаты, сидя на скамье, дремали. «Я прощался с жизнью. И как в кино вся моя жизнь прошла у меня перед глазами. Я мысленно дошел до момента, когда моя мама, лежа на смертном одре, в 10 часов вечера простилась со мной навсегда. Мне было восемь лет. «Завтра в пять утра, когда взойдет солнце, мне придется уйти отсюда. Спаситель призвал меня, — сказала мама и добавила: — Тебе, мой младший сын, я оставляю завет: всегда, когда попадешь в беду или нужду, обращайся к Богу, только к Богу и больше ни к кому!» Когда на следующее утро часы пробили пять раз и первые солнечные лучи блеснули в окне, мама ушла к своему Спасителю.

В сумятице жизни я давно позабыл совет матери. Но сейчас, в свой смертный час, ее слова прозвучали в моей душе как удар колокола, донесшийся словно из другого мира. Я мысленно обратился к Господу, моя душа ощутила его. В меня пролился свет, и я почувствовал, что рядом со мной появилась некая светлая фигура. Открыв глаза, я увидел маму! От радости я воскликнул: «Мама!»

Дремавшие часовые вздрогнули и, громко ругаясь, схватились за винтовки. Убедившись, что приговоренный спокойно лежит на соломе, они успокоились и вновь задремали. По-видимому, им было не впервой слышать крики осужденных на смерть.

Моя мама, — продолжает Рихард Хамп, — поведала мне, что я не буду расстрелян. Мне только нужно будет серьезно поговорить с комендантом, высказать ему все, что она мне сообщит. Сказав мне все, что нужно, она попрощалась со мной словами: «Да исполнится душа твоя миром Господним».

Как подчеркивает сам Хамп, после этого в его душе воцарился такой внутренний покой, какого он ранее никогда не испытывал, он сразу заснул и спал, пока в семь утра его не растолкали прикладами, чтобы отвести к саням. «Скоро выспишься как следует», — шутили солдаты. Хамп сказал, что хочет поговорить с комендантом. Солдаты отрицательно замотали головами и еще решительнее приказывали ему идти к саням. Наконец они попытались, громко ругаясь, силой вытащить его из комнаты. Хамп сопротивлялся и даже толкнул одного из солдат так, что тот упал. Все остальные передернули затворы и наставили винтовки на строптивца. В это время подошел еще не совсем очнувшийся ото сна, полуодетый комендант и спросил, что здесь происходит. Я заявил, что хочу поговорить с ним наедине. Он согласился и велел солдатам выйти из комнаты, предварительно вынув из кобуры пистолет и сняв его с предохранителя. Тогда я пересказал ему все, что сообщила мне мама. Это не были комплименты или мольбы. Я, глядя ему прямо в лицо, употребляя крепкие русские выражения, перечислил все гнусные поступки, совершенные им, все его прегрешения.

Сначала задрожала его рука, сжимавшая пистолет. Казалось, он уже был не в силах направить оружие на меня и нажать на спуск. Затем он задрожал всем телом и побледнел, стал странно извиваться, как если бы у него начались сильные боли и судороги. Голосом, полным страдания, он спросил, откуда я все это знаю. Я ответил, что моя умершая мать рассказала мне об этом ночью и что его невинные жертвы однажды отомстят ему…

Комендант не дал Хампу договорить, с трудом выдавив из себя: «Иди куда хочешь, только уходи скорее». Однако Хамп еще потребовал справку, чтобы его не арестовал очередной патруль. Ему немедленно выдали пропуск, и, уходя, Хамп облегченно вздохнул: «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?»[12]