Глава 14

Глава 14

Приятно проснуться в тепле, под ласковыми лучами солнца, никуда не торопиться. Сегодня я хочу просто погулять, посидеть с блокнотом под деревом, погреться под солнцем, записать все, что запомнила из разговора с Дэни, свои мысли по поводу загадочной практики прямого пути, о которой я нигде не читала. Кстати, почему? Возможно, это тайная практика? Мне нравилось чувствовать себя причастной к тайне, тем к более к такой тайне, которая связана с духовной практикой, и хотелось думать, что я ничего не слышала об этой практике именно потому, что она закрыта для простых смертных… Сидя под раскидистой сосной, я мечтала о мистических ритуалах, посвящениях и снисхождении духа святого, с пустым блокнотом, развесистыми ушами и уже почти ставшими кукольными глазами.

Черт побери! Так можно всю жизнь провести в сладких грезах! В детстве я каждый день подолгу мечтала, прежде чем заснуть, и хоть мечты эти были о всякой ерунде, но это позволяло впасть в забытье и получать хоть какое-то удовольствие, потому что почти все остальное время я была вынуждена делать не то, что хотела, и эта обязаловка непрерывно нависала свинцовым небом, сквозь которое не проникала настоящая радость. Я прямо-таки чувствую этот горький вкус свинца… откуда я знаю вкус свинца?… а… на речке с ребятами жгли костер и плавили свинец из аккумуляторов… заливаешь в конусообразное отверстие в кирпиче, получается тяжелая пирамидка, горячая, пачкается, горькие руки… визгливый голос матери в ушах: «Что ты, девочка, делаешь в компании этих мальчиков? Ну что это за мальчики… Почему ты не дружишь с кем-то там…». Но мечты не меняли мою жизнь ни на йоту — мрачные и тоскливые будни сменялись уродливыми сиамскими близнецами выходных, за которыми опять начинались будни.

Вот этот подземельный мрак, в котором прошла большая часть школьной жизни, — это негативные эмоции или что это? Неужели вот ЭТО можно было устранить? Сейчас такого нет, но разве сейчас я живу в полную меру? Однозначно нет. Мрак сменила Серость, меняющая оттенки в зависимости от времени года, погоды и механических стечений обстоятельств. Летом она светлеет и позволяет забыться под теплым солнышком или в прохладе вечера, зимой становится навязчивой и даже тревожной, и зачастую формируется в вялотекущую зимнюю депрессию. Ну и сколько так можно… а ведь все они как-то могут, живут, тянут резину… но меня такая жизнь категорически не устраивает, я хочу менять ее прямо сейчас. Но что же делать? Прямо сейчас у меня и нет никаких негативных эмоций, значит и устранять нечего… ОК, так и запишу — «негативных эмоций нет… По крайней мере я их не замечаю. Пока что не вижу, что можно было бы устранить прямо сейчас». Повертела свою запись… Да, не густо.

И тем не менее, решение начать записывать все мысли и события, связанные с моими поисками, неожиданно вызвало залихватскую радость, такую яркую, что захотелось тут же вскочить и куда-то бежать, что-то срочно сделать — ну хотя бы забраться на вот эту высоченную сосну, раскинувшуюся в гималайском небе, или пробежаться километров пять по зеленым тропам, спиралью поднимающимся в горы… Так я начала вести дневник своей практики.

Сидеть больше не хотелось, и я решила наконец заглянуть в дом-музей Рерихов. Около входа меня встретила древняя, но очень бойкая старушка, которая, по-видимому, тут всем заправляла. Она глянула острым, но не тяжелым взглядом, вызвавшим и дискомфорт и любопытство одновременно, и, ни разу не улыбнувшись, указала на лестницу, ведущую на второй этаж. Да, суровая смотрительница… Но мне она понравилась — совсем не похожа на старуху. Несмотря на глубокие морщины, в ней нет ничего, что связывало бы ее с людьми более молодого возраста, — складывается такое впечатление, что она всю жизнь выглядела именно так, как сейчас. Захотелось поговорить с ней, но она уже зашла внутрь дома и закрыла за собой дверь. Любопытство гнало вперед, и я подошла к двери так близко, что отчетливо почувствовала ее запах — запах тяжелого дерева, которое становится влажным, темным и слегка блестящим во время муссонов, теплым и выцветшим — под горным яростным солнцем.

Я слегка постучала в дверь, но никто не откликнулся, и я постучала еще раз, уже более настойчиво. Ответа опять не последовало.

— Что Вы хотите, мисс?

Вздрогнув от неожиданности, как будто меня застукали за тем, что лучше было бы скрыть, я обернулась. Передо мной стоял пожилой мужчина, и сразу стало понятно, что он тоже здесь живет. В отличие от таинственной женщины он слегка улыбался, и я тут же решила, что уж с ним-то смогу найти общий язык.

— Сюда только что вошла женщина, старая женщина. Я бы хотела поговорить с ней. Это возможно? Вы можете ее позвать?

— Нет, не думаю, что могу ее позвать.

— Почему?

— В это время она обычно занята, и я никогда не тревожу ее.

— Она — смотрительница в этом доме?

Он почему-то рассмеялся.

— Что-то вроде того, но это не имеет никакого значения… Мисс, сейчас внутрь дома заходить нельзя, поэтому поднимайтесь на балкон на второй этаж и смотрите внутрь через окна, а потом можете посмотреть картины вот здесь, — он махнул рукой на левую сторону дома, и я поняла, что несмотря на свою дружелюбность, он отнюдь не настроен на разговор, и уж тем более не хочет ничего говорить о смотрительнице.

Немного разочарованная, я поплелась на второй этаж и с удивлением обнаружила там туристов, бродящих кругами по балкону, прилипая к окнам, заляпанным отпечатками пальцев со всего мира. Я тоже подошла к окну, через которое едва можно было разглядеть полутемную комнату, которая не произвела никакого впечатления. Подхожу к следующему окну и вижу еще одну комнату… стол… стулья… сервант… книги… Ну и зачем я это делаю? … Медленно иду по балкону, заворачиваю за угол, — внизу в маленьком дворике под большим деревом стоят каменные фигурки индийских божеств, украшенные оранжевыми цветами и красной ритуальной пудрой. Мужчина, с которым я только что разговаривала, выметает специальным веничком мусор из-за ограды и поправляет дымящиеся благовония с резким приторным запахом, который, впрочем, мне понравился и даже вызвал смутные воспоминания непонятно о чем.

Захотелось подойти к тому месту поближе, и я спустилась вниз. Смотритель (или священнослужитель?) почувствовал мое присутствие, обернулся и смотрел какое-то время молча, как будто раздумывая — заговорить со мной или нет. Удивительно, но взгляд его менялся прямо на глазах — из отстраненно-вежливого и даже туповатого он превращался в нечто вполне притягательное, и даже стало казаться, что если смотреть в его глаза достаточно долго, можно узнать что-то такое, что невозможно передать никаким другим способом.

— Ты пришла не фотографировать?

— Нет, мне просто захотелось подойти сюда ближе.

— Почему ты не смотрела комнаты?

— А что в них интересного?

Он рассмеялся.

— Я не знаю:), но каждый день сюда приходят люди, много людей и смотрят через окна в комнаты. Некоторые приходят даже не один раз. Ума не приложу — зачем они это делают. Какая разница, как у кого стоял стул или ночной горшок?

Однако он очень даже неплохо говорит по-английски, и, похоже, сейчас настроен на разговор больше, чем пять минут назад. Наверное, на него произвело впечатление мое необычное поведение, — подумала я, и тут же преисполнилась чувством собственной важности, стала чувствовать себя как неповоротливая раздувшаяся жаба, не замечающая ничего, кроме впечатления, которое она производит на окружающих людей. Крайне неприятное, отупляющее состояние, так почему меня влечет к нему? Я сбросила с себя жабью шкуру и опять стала маленькой любознательной девчонкой.

— Точно, точно, вот и я пару раз заглянула через окно и поняла, что делаю какую-то глупость.

— А они тебе нравятся? — он обратил мое внимание на каменные божества.

— Не знаю, что именно, но в этом месте мне что-то определенно нравится. Это что-то очень смутное, я пока не могу выразить это в словах.

— В этом месте есть присутствие, — он сделал акцент на слове «присутствие», но я не поняла, что именно он имел в виду под этим словом.

— Присутствие?

— Они живые, — он сказал это так запросто, и в то же время с таким чувством, что мне стало немного не по себе.

— Кто?

Легким кивком головы он указал на каменные божества, и сделано это было так, что я осталась в полной уверенности: он пытается указать на них незаметно, словно боясь, что может вызвать их недовольство тем, что разговаривает с человеком, который не понимает, что они живые.

Я не знала, как мне реагировать. Он не похож на психа или фанатика, но, разумеется, я никаким образом не могла даже ненадолго представить себе, что вот эти примитивные, старые, кое-где поломанные статуи — живые.

— Я сам слышал, как они разговаривают, — он продолжал неотрывно смотреть на меня.

— О чем же они говорят?

— Ты не веришь, да? — ухмыльнулся он.

— Неа, не верю. Не верю не потому, что вот не верю именно тебе, а потому, что я вообще не религиозна, и пока я собственными глазами не увижу, как они разговаривают, я в это не поверю. Не смогу, понимаешь?:)

Он посмотрел на меня с сочувствием, как на глухую или слепую.

— Для того, чтобы это услышать и увидеть, недостаточно просто смотреть или просто слушать.

— А что же для этого нужно?

— Нужно открыть свое сердце и поверить. И не просто поверить, а полюбить их больше всех своих родных и друзей. (Смешной… полюбить больше своих родных…)

— Ты на самом деле видел, как они говорят, или ты просто веришь в это?

— Я видел, но мои слова для тебя все равно пусты. Западные люди хотят доказательств, а как я могу тебе доказать это? Если бы ты смогла пережить ту любовь к ним, которую переживаю я, тогда у тебя не было бы сомнений. Ты видишь перед собой каменные статуи, а я вижу живой дух. Ты привыкла видеть живое в том, что двигается, разговаривает, смеется, и, к сожалению, привыкла не видеть его во всем остальном. Я же учусь видеть живой дух там, где мне удается его разглядеть, и если это человек — значит это человек, если это камень — значит это камень. Как можно ограничивать Бога в его проявлениях? Если у него хватило мудрости создать этот мир, то уж этой мудрости как-нибудь хватит и для того, чтобы явить себя любящему сердцу в любом своем создании.

— Я читала о подобном в книге про Рамакришну.

— Да, — глаза его страстно загорелись, — Рамакришна был любимым ребенком матери Кали. Она приходила к нему всегда, когда он хотел этого. Он видел ее везде, потому что любил ее так страстно, что даже не спал несколько лет. И когда он переставал чувствовать ее присутствие, то бросался на землю и стирал себе в кровь лицо, умоляя ее вернуться. Он любил ее так страстно, что она приходила к нему не как демон, срубающий голову, а как мать, которая играет со своим любимым ребенком. Неужели ты не веришь в то, что это действительно было?

— Не знаю… Когда я читала про Рамакришну и Кали, я плакала от переполнявших меня чувств, настолько живо и искренно это было написано… но все-таки камень остается для меня лишь камнем.

— Это значит одно из двух — либо еще не пришло то время, когда боги захотят явить себя тебе, либо сила твоей любви пока еще ничтожна.

— Но ведь так может пройти вся жизнь!!!

— Тише, тише:) Что ж ты думаешь — само это ожидание Встречи — пустая трата времени? Как на вокзале в ожидании поезда? Нет, здесь совсем другое. Это ожидание — это молитва, в которую ты вкладываешь все свое сердце. Что бы я ни делал, я думаю о Ней, … о Кали. Как влюбленная девушка — она моет посуду, готовит еду, разговаривает с соседкой, но она ни на секунду не забывает о своем возлюбленном.

— Но как я могу думать о том, кого я ни разу не видела? Получается, что ты любишь образ?

— Нет, сначала ты просто веришь в то, что существуют боги, — так же, как существуют люди. Я не знаю, откуда они приходят и куда уходят, но я верю в то, что они воплощают собой любовь, знание, красоту, страсть, вдохновение… — все самое ценное, что я только могу себе представить и в тысячу раз больше, потому что я всего лишь маленький человечек, и не могу вместить в себя того, что вмещают в себя Они. И если твоя вера достаточно сильна и отчаянна, однажды ты проснешься утром, начнешь делать свою обычную работу, обернешься и увидишь бога, которому поклонялся всю жизнь до этого дня.

— С тобой такое произошло?

Молчание.

— С тобой произошло что-то подобное? Почему ты не хочешь об этом говорить?

— Разве ты пригласишь третьего в свою спальню, когда к тебе придет твой возлюбленный?

(А что — очень даже интересно было бы попробовать…:)

— А как же Рамакришна? Он ведь рассказывал о своих встречах с Кали?

— Рамакришна мог позволить себе и не такое. Он сам стал богом, а бог может делать все, что пожелает… в отличие от того, кто ему поклоняется. Я не могу говорить о своих отношениях с богом. И не верь тем болтунам, которые кричат на всю улицу, что они знают бога. Таких в Индии много, но им нужны только твои деньги и твое внимание.

— Как же отличить тех, кто и в самом деле что-то из себя представляет, от лжецов?

— Если ты попадешься в лапы лжеца и не отличишь его от искреннего человека, значит такова твоя карма, значит ложь есть в тебе самой. Я не знаю, как ты сможешь отличить их. Для меня это не составляет труда. Если я смотрю на человека, и моя страсть к богу усиливается, то я считаю, что этот человек не болтун.

— А как было в случае со мной?

— В случае с тобой у меня было двойственное ощущение. Ты мне понравилась, но как-то неопределенно, и я подумал, что ты пришла сюда в поисках впечатлений, как все приходят сюда.

— Ну… отчасти это так и было. Но было и другое. Мне приснился сон про Шамбалу, и я вспомнила, что Рерихи много писали об этой загадочной стране. Поэтому я приехала в Наггар. А когда увидела смотрительницу, то захотела поговорить с ней не из туристического любопытства, а потому, что почувствовала к ней интерес, что-то притягательное есть в ней… А ты веришь в то, что Шамбала существует?

— Ты так запросто говоришь о богах и о Шамбале, как будто речь идет о каких-нибудь экскурсиях. Конечно же, я верю в то, что она существует, но только она существует не совсем так, как это можно было бы себе представить.

— Что ты имеешь в виду?

— Она не существует лишь для обычных людей, так как нет никакой возможности ни дойти до нее ногами, ни обнаружить какими-нибудь приборами, потому что она находится в другом мире, который вложен в этот мир, который ты видишь с помощью глаз и щупаешь с помощью рук.

— Я читала, что есть вход в этот другой мир.

Он опять рассмеялся, переступил с ноги на ногу, отставил в сторону миску, в которой лежали протертые красно-желтые цветы. Этой цветной смесью он ловко притрагивался к губам и глазам статуй, окрашивая их до очередного дождя, клал горсти цветов им под ноги.

— Ты, наверное, представляешь себе эдакую волшебную дверь с большим замком, отпираешь ее, а там Шамбала. Так что ли?

— Ну да, что-то вроде этого:)

— Чтобы попасть в Шамбалу, надо открыть совсем другую дверь, и эта дверь вот здесь, — он указал на живот.

Вот уж не ожидала, что он укажет именно на живот!:) На голову, на грудь, на сердце — это было бы понятно, но на живот?..

— Для меня очень важно вот что — ты рассказываешь то, что где-то читал или слышал, или же это твой собственный опыт?

— Пока что у меня нет такого опыта, пока что нет… но я доверяю своему учителю. Он сказал, что если моя практика будет упорной, в этом месте, — он опять указал на живот, — начнут появляться особые ощущения, которые я не смогу перепутать ни с чем другим, и это будет свидетельствовать о том, что эта чакра открывается, и именно она и является первой дверью в Шамбалу.

— Ты говоришь «пока что нет». Уверен ли ты, что когда-нибудь это произойдет?

— Я, конечно, не могу быть уверен, ведь это зависит от силы моей любви, от благосклонности богов, но в последнее время у меня начало появляться ощущение странного разламывания в животе в районе пупка, как будто что-то пытается вырваться наружу… или как будто некий источник хочет вскрыться, проломить себе дверь сквозь толщу земли. Это ощущение непривычное, но приятное, и я точно знаю, что это не болезнь, потому что когда есть эти ощущения, моя страсть к богам становится особенно яркой.

— Так значит, здесь, в Кулу, нет никакого входа в Шамбалу?

— Нет, конечно.

— Значит Рерих был лжецом?

— Лжецом? Да нет… думаю, он был мечтателем. А может быть он говорил о том, что нашел здесь Шамбалу, в переносном смысле? А может для того, чтобы разжечь в людях те ничтожные искорки стремления к богу, которые никак не станут пламенем? Может быть он сознательно пошел на эту ложь, чтобы разбудить людей от спячки? Я не знаю этого, конечно, но он не был похож на человека, которому нужно внимание или деньги. Он был похож на искренне ищущего.

Вспышка фотоаппарата ослепила нас обоих, и я вспомнила, что нахожусь в музее. Над нами нависла группа туристов с благодушно-безразличными лицами, они разглядывали меня и моего собеседника так, как будто мы тоже лишь экспонаты. Смотритель в мгновение ока стал совсем другим человеком — обычным индусом с придурковатым взглядом, говорящим на ломаном английском.

— Мэм, здесь много красивых мест в горах. Очень советую Вам завтра сходить на перевал Чандракхани. Мой сын может быть Вашим гидом, он не возьмет много денег.

Я опешила от такой перемены, и легкая обида накрыла нас облаком. Ничего не понимая, я поддержала начатый им разговор.

— Ну хорошо… я и сама собиралась походить здесь по горам… но может не завтра, а то у меня…

Смотритель перебил меня.

— Мэм, я советую Вам пойти завтра на перевал.

Сквозь нарочитую бессмысленность выражения его лица промелькнуло что-то такое, что мгновенно сделало меня собранной, тихой, серьезной.

— Хорошо. Я хочу пойти завтра утром.

— Значит завтра утром Радж будет ждать Вас около отеля. Вы в каком остановились?

— Наггар Кастл.

— О, это дорогой отель, — с уважением покачал головой. — Значит, завтра, в семь утра.

— А когда я смогу еще увидеться с тобой? Ты здесь каждый день?

— На все воля богов, мэм, — и подхватив свой веничек, он продолжил выметать мусор и мазать носы слоникам и человеческим фигуркам.