ПАРАМАРИБО 6
ПАРАМАРИБО 6
БЫВАЕТ — не всегда, не часто даже, но случается, что проснешься, и мир вокруг целый. Не нарезанный окнами на прямоугольники внешней жизни — кусок стены напротив, чужое проживание в кадре оконных рам через колодец двора, а твой, весь твой. И небо над тобой целое, сколько хватит взгляда, и лодка несет тебя по реке, а над головой — большие, невиданные ранее птицы. Мир в такие дни целен, и хочется верить, что он такой всегда. Или должен всегда таким быть.
«Однако что мир, — думал Илья. — И мира-то никакого нет, одна иллюзия». Он открыл глаза посмотреть, так ли это. Мир был всё тот же — джунгли по обеим сторонам густокоричневой реки, неясной сквозь клочья белесого утреннего тумана. Мир был ранний — видать, сам только проснулся.
Руди и миссис Рутгелт сидели под дальним, кормовым концом брезентового навеса и разговаривали с Ам Баке. Их речь долетала обрывками, клочковатыми, как туман. Казалось, что солнце взойдет и съест и их разговоры, и белесую мглу над рекой.
Шум мотора сглатывал слова, и Илья подумал, как всё это похоже на фильмы Ромера: сидят люди и говорят, говорят, а фон в кадре сам по себе; выключи звук — и ничего не изменится.
Он вспомнил, что перед отъездом в Суринам — в другой, далёкой теперь жизни десять дней назад — читал в «Нью-Йорк тайме» статью о Ромере. Оказывается, звали того вовсе не Эрик Ромер, а как-то совсем по-другому, Жан-Клод что-то, и был он родом из Эльзаса.
Илье стало интересно, и он начал придумывать Ромеру другую биографию. Например, не отвоюй французы у немцев Эльзас в свое время, Жан-Клод родился бы в Германии вместо Франции.
Илья зажмурился от удовольствия — жизнь Ромера представала теперь во всём блеске абсурдности новых вариантов. Случись так, Ромер мог стать не кинорежиссером-новатором, снимающим чувственные фильмы про девичьи колени, а нацистским офицером, методичным и сентиментальным садистом, поверившим в спесь арийской крови и свою личную миссию быть частью общего муравейника Фатерланд. Дальше выходило ещё интереснее: во время войны этот Ромер, то есть не тот Ромер, а новый Ромер, фашист, стоит в оккупированной немцами Франции; у него завязывается роман с местной женщиной, она рожает сына, и тот становится знаменитым французским кинорежиссером.
«Интересный сюжет, — подумал Илья. — Жаль только, что Ромер родился, кажется, в двадцать девятом и никак не мог воевать». Ему стало грустно, что жизнь всё придумала по-другому.
Они плыли всю ночь, покинув Парамарибо в темноте, — так решил Ам Баке. Илья было начал спорить, что ему нужно вернуться в Хасьенду, взять с собой вещи и попрощаться с Адри, но миссис Рутгелт сказала, что ничего этого не надо. Она и Руди отправились с ним, также без вещей, без подготовки, просто в ночь, где их ждала чёрная река. Ома осталась в большом, нелепо построенном доме Ам Баке, полном ниоткуда возникающих женщин и разного возраста детей.
Всё происходящее казалось настолько нереальным, что Илья решил не сопротивляться. Вещи теперь случались сами собой, никто не готовил следующий шаг, не обдумывал, не планировал; люди и события двигались от одного решения к другому. Илья чувствовал чужую волю, но не мог понять, откуда она исходит. Это было как ветер; а как спорить с ветром? Он просто должен перестать дуть.
Ам Баке жил на юго-западе Парамарибо, в районе со странным названием Хаф Флора.
Его дом был длинным, одноэтажным и отчего-то казался плоским. Внутри дома было легко потеряться: комнаты становились коридорами, коридоры оканчивались ничем, и скоро Илья перестал ориентироваться. Он понял, что дом постоянно достраивали, без определённого начального плана, каждый раз, когда возникала необходимость в новом пространстве. Постепенно дом образовал круг, соединившись сам с собой и ограничив свой непрерывный рост. В кольце стен под навесом находилась кухня.
С Ильёй к Ам Баке поехали Ома, миссис Рутгелт и Руди. Обе сестры остались дома, с отцом.
Когда они приехали, их никто не ждал. Маленькая толстая девочка с тремя короткими косичками открыла ворота и, не сказав ни слова, исчезла в темноте двора. Ома шла впереди, держа закрытый зонтик перед собой, как держат лозу, когда ищут воду.
Внутри дома им встретилось множество женщин, которые беззвучно появлялись и исчезали вдоль коридоров, ведущих в другие коридоры. Дом не хотел заканчиваться чем-то осмысленным. Он продолжался бесконечными переходами и комнатами без дверей. В некоторых комнатах оказалось неожиданно много мебели, другие стояли почти пустые, словно в них никто не жил.
Ам Баке выглядел не очень старым, не старее Омы. Он был совершенно лыс, с чёрным лицом, настолько чёрным, что Илья не мог разобрать его черты в полумраке тесной пустой комнаты, где было лишь два низких табурета. Ам Баке сидел на полу и спал. Ома и миссис Рутгелт сели на табуреты. Руди и Илья остались стоять в коридоре: в комнате для них не было места. Ома потрогала Ам Баке зонтиком, и тот тут же открыл глаза. Он не мигая смотрел на Илью, пока миссис Рутгелт и Ома говорили на рокочущем и щекочущем уши срэнан-тонго, ни разу не перебив и не задав ни одного вопроса.
Когда они закончили, Ам Баке что-то коротко крикнул в заполненную чужой жизнью темноту дома, и почти сразу в коридоре появилась молодая высокая женщина. В руках она держала большую коробку из-под обуви. Ам Баке взял у неё коробку и поманил Илью войти и сесть рядом с ним на пол. Илья еле протиснулся внутрь.
Ам Баке открыл коробку и достал оттуда свёрнутую жёлтую тряпку. Он развернул тряпку, расстелив её на полу. Внутри тряпки было множество маленьких светлых раковин и две старые монеты. Одна монета была квадратной. Ам Баке собрал раковины и монеты в горсть, потряс и бросил на тряпку. Затем он разровнял их ладонью.
В комнате не было окон, но в воздухе тонко зудели неизвестно откуда взявшиеся москиты. Ам Баке смотрел на расположение раковин и монет. Все остальные смотрели на Ам Баке. Илья пересчитал раковины на тряпке. Их оказалось тридцать две.
Ам Баке покачал головой и что-то сказал Оме. Ома закрыла рот рукой и отодвинула свой табурет к стене, подальше от Ильи. Ам Баке повторил процедуру. Он внимательно посмотрел, как легли раковины и монеты, и остался доволен. Затем он убрал несколько раковин в сторону и снова оценил положение остальных предметов на тряпке.
Илье было скучно. Он боялся, что москиты его покусают и он заболеет малярией.
Неожиданно Ам Баке хлопнул в ладоши. В комнате настала полная тишина. Илья почувствовал: что-то изменилось, что-то было теперь по-другому. Он оглядел комнату и людей; нет, всё так же. Вдруг он понял: в комнате больше не зудели москиты. Они куда-то исчезли.
Ам Баке снова убрал несколько раковин в сторону и, не помедлив ни секунды, смешал остальные и собрал их в ладонь. Он потряс их, как и первые два раза, но бросил на тряпку не сверху, а веерообразным движением. Затем он отложил ещё несколько раковин и одну монету в сторону. Ам Баке долго глядел на оставшиеся раковины и квадратную монету на жёлтой тряпке. Затем он начал говорить. По-голландски.
Ома и миссис Рутгелт внимательно слушали. Илья взглянул на Руди; тот темнел в дверном проёме, чуть склонив голову — рост не позволял ему распрямиться. Илья ожидал, что кто-нибудь переведёт то, что говорилось о нём, но Рутгелты слушали, не перебивая и не задавая вопросов. Им было всё ясно.
Ам Баке кончил говорить и повернулся к Илье. Он поднял свечу высоко над головой; на потолке образовался жёлтый круг с дрожащим язычком пламени внутри. Ам Баке смотрел мимо Ильи, как маруны на рынке, и что-то там видел. Илья чувствовал, что колдун действительно что-то видит над его левым ухом. Илья потрогал рукой своё ухо и воздух над ним; там ничего не было.
— Когда ты родился, — вдруг сказал Руди, — ты должен был умереть. Ты родился очень больной и должен был умереть.
Это была правда: мать много раз рассказывала Илье, что он родился мёртвый — пуповина обвилась вокруг шеи, и он перестал дышать. Мать лежала на родильном столе и плакала. Стол был вплотную подвинут к окну, шёл дождь и заливал роженицу. Она плакала, и капли дождя у неё на лице опресняли слёзы.
Искусственное дыхание не помогало. Тогда врач-армянин (мать не помнила его имя, только то, что он был армянин) взял Илью за ноги и поднял вниз головой. Он шлёпнул его несколько раз по спине, и неожиданно Илью вырвало прозрачной кашицей прямо на плачущую мать. Илья начал дышать. Он стал жить.
— Когда ты родился, ты сразу умер, — пояснил Руди. — Твой дух покинул тебя, потому что твоё тело умерло. И тогда в твое пустое тело вселился дух одной из Куманти, женский дух, дух Куманти-женщины. Ты не принадлежишь себе, ты принадлежишь ей. Она принимает решения и живёт свою жизнь. В тебе.
— В каком смысле «свою жизнь»? — спросил Илья. Он не совсем понимал, что Руди пытается ему сказать. Ему показалось, что комната стала меньше и темнее. Словно здесь теперь был кто-то ещё.
— Куманти — малые божества. Как ангелы. Или демоны. Когда им нужна человеческая форма, они ищут пустое тело и вселяются в него. Например, бывает, что человек находится при смерти, а потом выздоравливает. Часто он выздоравливает потому, что в него вселился Куманти, которому нужно временное тело. Все говорят: вот, после болезни он стал другим человеком. Конечно другим, ведь в нём теперь живёт чужой дух, дух божества.
— Я сам принимаю решения о своей жизни, — твёрдо сказал Илья. — И никто во мне не живёт. Херня всё это.
Миссис Рутгелт стала переводить для Ам Баке, но тот прервал её на середине и что-то долго говорил, показывая время от времени на раковины, по костяной поверхности которых отблёскивала свеча.
Миссис Рутгелт повернулась к Илье:
— Он говорит, что твой собственный дух вернулся, когда ты ожил, но место уже было занято. Твой настоящий дух — сильный дух: он решил остаться. Он сильный, но Куманти сильнее, и твой дух прячется от неё, лишь изредка проявляясь в твоей воле. Он скрывается от Куманти, и иногда ему удаётся дать тебе ощущение твоей собственной жизни. Но редко. Вот почему ты не можешь ничему отдаться до конца. Ты ничего и никого не любишь без меры. Ты только наполовину полный. Ты — не свой. Ам Баке сказал, что очень редко, когда в одном теле живут два духа. Маруны на рынке увидели двоих и решили, что ты оборотень, нэнсеке. Но ты не оборотень: ты наполовину ты, а наполовину Куманти. Наполовину — ты малый бог.
Из коридора неожиданно появилась девочка, не та, что открыла им ворота, а ещё меньше. Она несла зажжённую свечу в пустой консервной банке, оберегая пламя рукой. Она отдала свечу миссис Рутгелт. Та поднялась и поставила банку со свечой на свой табурет. Табурет она осторожно подвинула к Ам Баке.
Ам Баке снова открыл коробку из-под обуви и достал прямоугольное зеркало и маленькую склянку. Склянка была почти доверху набита мелкой белой пудрой.
Колдун свернул тряпку с раковинами, завязал концы и отложил в сторону. Её место заняло зеркало, на которое Ам Баке насыпал пудру.
Затем он принялся водить по пудре указательным пальцем левой руки, чертя прямые линии.
Линии не пересекались и узко блестели чёрным, как проталины в весеннем снегу. Вдруг Ам Баке остановился и смёл пудру ладонью на пол. Он насыпал новый слой пудры и повторил процедуру.
Было тихо. Илья слышал, как в дальних комнатах кто-то поёт; звуки песни доходили до него будто сквозь толстый слой ваты. Затем песня оборвалась. В глубине дома заплакал ребёнок.
Неожиданно Ам Баке высоко поднял свечу и встал, повернувшись к стене. Все в комнате повернулись вслед за ним. Ам Баке взял зеркало и сильно дунул на пудру. Пудра закружилась белым маревом в пламени свечи на фоне стены. И тут Илья увидел змею. Змея свернулась кольцами в воздухе и была хорошо видна среди оседающей пудры. Змея как бы состояла из пудры и в то же время была отдельным образом; она была настоящей. Пудра кружила, а змея, не двигаясь, висела в воздухе. Вдруг свеча в руке у Ам Баке погасла, ни от чего, сама, и всё пропало. Илью начало мутить, как при морской болезни.
Он помнил, что Руди вывел его из комнаты и они очутились во дворе, внутри сомкнувшихся стен дома. Старая женщина, с лицом словно из тёмного полированного дерева, поила его водой, держа железную кружку в руках и не позволяя её взять. Она заставила его выпить три кружки подряд, и Илью вырвало на землю. Женщина засмеялась и что-то сказала на срэнан-тонго; она была довольна.
Илья понял, что рядом с ним стоит Ам Баке; старая женщина куда-то пропала. Ам Баке что-то ему говорил, но Илья не мог понять, он даже не мог понять, на каком языке тот к нему обращается. Во дворе были другие люди, но Илья не мог их видеть; казалось, эти люди сотканы из пудры, без лиц.
Ам Баке продолжал говорить. Илья хотел спать. Он хотел, чтобы все ушли и оставили его одного.
Илья почувствовал, как Ам Баке и Руди подняли его на ноги и стали водить по двору, от стены к стене. Илья не хотел двигаться, он хотел лечь и спать. Он не мог двигаться и пытался об этом сказать, но язык перестал его слушаться. Внутри Ильи больше не было воздуха.
— Не спи. — Голос Руди доносился глухим низким рокотом. — Не спи, умрёшь. Если ты заснёшь, уже не проснёшься. Нужно ходить, ходить, ходить.
Илья увидел дом изнутри; он не видел, что происходит в комнатах, он просто видел дом как живое. Внутри дома был свет, который пульсировал. Свет пульсировал только для него. Вдруг сон отступил, и Илью снова вырвало. Кто-то дал ему воды. Он не мог пить: зубы были крепко сжаты и не хотели открываться. Он почувствовал, что ему вылили воду на голову. Потом ещё. И ещё. И ещё.
Затем они ехали в машине, и миссис Рутгелт объясняла Илье, что им нужно плыть по реке к месту, где его будут чистить. Илья пытался сказать про одежду, про Адри, но его не слушали. Нужно покинуть Парамарибо прямо сейчас, сказала миссис Рутгелт. Прямо сейчас.
Прямо сейчас.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.