ПАРАМАРИБО 9

ПАРАМАРИБО 9

УТРО в тропиках наступает сразу: лиловый ночной воздух вдруг светлеет оранжевым, и небо — без всякого перехода, не давая миру подготовиться к новому дню — обрушивается на землю яростной синевой. Солнце — красный диск — неожиданно оказывается прямо над головой, и всё, утро, и надо жить заново. Шорохи ночи — неуверенные, вкрадчивые — в мгновение меняются на резкие звуки дня, и некуда, некуда, некуда укрыться от пронизывающего всё вокруг света. Утро наступает сразу и навсегда.

Солнце нашло Илью под навесом и заставило открыть глаза. Илья чувствовал, что всё ещё пьян и что весь мир пропах ромом. Он попытался задремать, провалиться в полусон, но знал, что это бесполезно: в тропиках не бывает переходных состояний — всё случается сразу и навсегда.

Он был один: пустой сад молчал, и дом — нежилой, неживой — не звал внутрь. Мастиф куда-то делся, и Илья, выбравшись из гамака, пошёл вниз на Keuken Terras. Здесь всё было по-прежнему: под навесом горел ненужный свет, и ужин, не съеденный вчера, стал его завтраком. Илья потушил свет. Он ел всё, как было, холодным: лень подогревать.

Он нашёл в холодильнике фрукты и кучу прочей еды. Можно было не бояться умереть с голоду. Илья тщательно вымыл за собой посуду: он не терпел беспорядка. Тарелки он поставил на металлическую решётку рядом с раковиной. Он пожалел, что посуды было так мало — всего-то три тарелки; теперь, когда механическая деятельность кончилась, нужно было принимать решение — что делать дальше.

Илья сварил себе кофе в итальянской медной турке с надписью Magnificaffe и пошёл на террасу. Он сел за маленьким столиком в углу, рядом с цветами. Здесь, на специальной металлической подставке, стояли собачьи миски — одна с водой, другая пустая. Илья сменил мастифу воду и насыпал сухой корм из тяжёлого пакета в углу. Он огляделся и — с сожалением — не нашёл других причин отвлекаться от главных мыслей. Илья стал пить кофе и думать о будущем и о прошлом.

Его самолёт улетал через два дня. Можно было пойти в гостиницу, можно было остаться у Кассовского (Илья отметил, что сразу стал думать о Хасьенде как о доме Кассовского). Он решил остаться: была надежда, что появится кто-нибудь, кто всё объяснит. Кто-то, кто восстановит прежнюю жизнь и вернёт ему Адри. Втайне Илья понимал, что вернуться она может только сама.

Если Рутгелты были не Рутгелты, то кто они? Зачем, для чего они устроили весь этот спектакль с богатой креольской семьёй, живущей на трёх континентах? Что было им нужно от Ильи? Он знал, что у него нет ничего, что бы он мог им дать и что бы они не могли получить сами.

Он не мог понять, не мог даже отдалённо представить цель этого представления. Никакой корысти у Рутгелтов — Илья продолжал их так называть — быть не могло: у него не было ни денег, ни знаний, которыми он мог бы с ними поделиться. Они не производили впечатление душевнобольных; наоборот, разумные, серьёзные, интеллигентные люди. И Адри? Ведь она его любит. Тогда почему? Почему?

Ответов не было. Илья сварил ещё кофе и снова уселся в глубокое удобное кресло. Мастиф уже был на террасе и шумно, неаккуратно ел, порыкивая на Илью. Потом он полакал из миски с водой, лёг неподалёку и тут же заснул. Илья понял, что больше можно не бояться.

Он решил искупаться. В коридоре, по пути в свою комнату за плавками, Илья захотел ещё раз зайти в спальню Адри. Он тронул дверь: закрыто. Илья подёргал ручку: закрыто. Он проверил все комнаты на этаже; все спальни, кроме его комнаты, были заперты. Илья пошёл на третий этаж, где вчера встретил Кассовского. Он уже знал, что все комнаты там будут тоже закрыты, но упрямство заставило его подняться и методично подёргать все дверные ручки. Всего на третьем этаже было семь комнат.

Илья обошёл дом. Он подсчитал, что в доме двадцать девять комнат, включая кухню, и семнадцать из них заперли. На втором этаже была открыта только его спальня — единственная из всех, а также музыкальная комната и большая гостиная перед Семейной террасой. Весь первый этаж был открыт, кроме библиотеки. Об этом Илья пожалел больше всего.

Он вернулся к себе, надел плавки и пошёл к бассейну. На деревянных шезлонгах лежали толстые синие непромокаемые матрасы, в тон голубой воде. Илья постоял на трамплине, смотря в воду; он умел красиво прыгать и сейчас жалел, что было не для кого. Подумав, Илья всё-таки прыгнул, почти без плеска, и долго плыл под водой. Когда он вынырнул у дальнего края бассейна, его ждал мастиф.

Рядом с бассейном было небольшое здание, отделанное терракотовой плиткой, где хранились матрасы, шезлонги, были душ и холодильник. Во встроенных стенных шкафах Илья нашёл множество чистых сложенных полотенец. В холодильнике стояли бутылки с водой и лежало забытое кем-то яблоко. Илья взял одну бутылку и лёг на шезлонг.

Ему было решительно нечего делать. Он понимал, что Кассовский уехал, чтобы дать ему перегореть, охладиться; такой же тактикой пользовались следователи в КГБ. Иногда подследственного вдруг переставали водить на допросы, и он через пару дней начинал волноваться, томиться, придумывать всякие объяснения и — главное — ждать, ждать. Когда в конце концов его вызывали, тот был счастлив и готов рассказать многое, чтобы это томительное ожидание, эта неизвестность больше не повторились. Илья знал их тактику и знал, что она работает. «Поэтому он и библиотеку запер», — подумал Илья. Кассовский хотел истомить его бездействием, ожиданием. Но для чего? Для чего?

Он решил не мучить себя вопросами, на которые у него всё равно не было ответов. Нужно было сконцентрироваться на стратегии: если Кассовский его для чего-то выдерживает, значит, он вернётся. Значит, ему от Ильи что-то нужно. Значит, надо быть готовым к этому «что-то». То есть ко всему.

Оставалась проблема с Адри: почему она заодно с другими, против Ильи? Как многие мужчины, Илья был готов поверить во что угодно, но не в неискренность своей женщины. Он начал выдумывать объяснения: может быть, её прячут? Илья покачал головой: Адри не из тех, кого можно держать насильно, — себе дороже. Да и Рутгелты не казались ему способными на такое. Ответов не было, и Илья нырнул в воду, чтобы смыть с себя дурную бесконечность размышлений и липкую испарину дня.

После купания Илья обошёл сад; там было пусто. Обычно в саду работали люди, подстригая ветки, распыляя какие-то жидкости и делая всю ту большую работу, что после радует глаз. Сейчас сад стоял пустой, и клумбы ярких, словно нарисованных цветов заполняли пространство тщательно продуманным узором. Илья дошёл до ворот и, наконец, потрогал грифонов. Они и вправду были не львы.

Ворота стояли открытые; Илья мог идти куда угодно. Он уже знал, что никуда не уйдёт и будет дожидаться возвращения Кассовского. Тот, судя по всему, тоже это знал и, оставив ворота открытыми, показывал Илье свою власть: Илью никто не удерживал в Хасьенде, он сам не мог уйти.

На полпути назад Илья встретил мастифа. Тот поджидал Илью, сидя на гравиевой дороге и загородив собой путь. Илья решил не обходить пса и пошёл прямо на него. Мастиф не пошевелился, лишь собрался в литой ком мускулов. Пришлось обойти. Илья понял, кто здесь настоящий хозяин.

В доме было прохладно. Илья попробовал взломать дверь библиотеки, но не смог. Он обошёл все этажи ещё раз, но не нашёл никаких инструментов. На кухне были щипцы для сахара — сахар в Суринаме продавали большими коричневыми неровными кусками, прямо с плантаций, но для вскрытия тяжёлых дверей из твёрдого тропического дерева щипцы не годились.

Он был оставлен один, наедине со своею тоской. Никого. Только мастиф, что жил какой-то странной, параллельной жизнью, появляясь и исчезая по одному ему ведомому расписанию.

Вечером, когда Илья снова лежал в гамаке на Семейной террасе, он попробовал поговорить с мастифом, но тот мгновенно заснул. Илья обиделся и пошёл к себе в комнату. Мастиф тут же проснулся и поплёлся за Ильёй, тяжело вздыхая. Он улёгся за дверью, и было слышно, как он там сопит.

Утром Илья долго лежал в постели, разглядывая свою комнату через дымку москитной сетки. Он искал любые причины, чтобы не вставать и не встречаться со своим одиночеством. Оставаясь в комнате, можно было представить, что там, за дверью, его ждёт дом, полный людей. На самом деле, понимал Илья, его там ждёт только мастиф.

Следующий день был повторением вчерашнего. Илья похватал какой-то еды из холодильника и съел её стоя, прямо на кухне: он не хотел возиться с посудой. Затем Илья сделал себе кофе и пошёл на террасу. Он поменял воду и насыпал новой еды для мастифа. Он не знал, что ещё можно сделать. Илья громко позвал пса по имени, но тот не пришёл.

День тянулся долго, мучительно, жарко. Влажная духота быстро наполнила воздух, оттеснив любую надежду на прохладу до вечера. Купаться было лень. Ходить было лень. Даже спать было лень, но эту лень Илья поборол и заснул посреди дня, под навесом у бассейна, прямо на мокром синем матрасе, который он стащил с лежака в тень.

Он проснулся скоро, сон получился некрепкий и какой-то тревожный. По сну метались тёмные тени и что-то хотели от Ильи. Потом лицо Ам Баке, то есть другое лицо — но это был он, Илья знал, что он, — заполнило собой всё и опустилось на Илью сверху. Илья испугался и проснулся. Он прыгнул в бассейн и долго плавал под водой, изредка высовываясь наружу глотнуть воздух.

День переломился, и вечер — мгновенно, без теней — резко упал на землю. Илья побродил по пустому дому, зовя мастифа: он не видел того весь день.

Илья вышел в сад и долго ходил по гравиевым дорожкам, крича имя пса в жаркий тёмный воздух, но того нигде не было. Вдруг Илье стало страшно, и он вернулся в дом. Он подумал и решил запереть все двери в дом изнутри; эти дни дом стоял открытый.

После душа Илья полез в сумку за чистыми шортами. Они лежали сверху: сумку укладывал не он, он бы положил шорты вниз, а сверху рубашки. Илья вытащил шорты и замер: прямо под ними лежала красная лента, которую Адри оставила у него после их первой ночи в Парамарибо.

Как был, голый, Илья сел на кровать. Он знал, что ленту в сумку положила Адри. Он смотрел на ленту и пытался разгадать её смысл: надежда, обещание, прощание? Не забывай меня? Забудь? Миллионы догадок проносились у него в голове, сменяясь новыми, а те — другими.

Илья вспомнил ночь, когда она оставила ленту, и другие их ночи и дни, и тоска, что Адри нет рядом, ввинтилась внутрь и стала засасывать в себя всё его существо. Он вдруг обессилел и должен был лечь на кровать. Он не мог без неё, и это нельзя было ничем подменить.

Илья не хотел оставаться в комнате, где они были вместе, один. Он взял ленту и пошёл на Семейную террасу. Ему нравилось идти голым в тёмноте дома: в этом была свобода, как в ночном купании.

Илья нашёл недопитый ром и лёг в гамак. Он позвал мастифа. Тот не пришёл. Илья позвал ещё раз, и ещё, и ещё и слушал, как имя собаки с двумя долгими, гулкими «о» улетает в пустоту ночи. В саду цокали цикады, но им Илья не мог рассказать об Адри.

Он покачивался, отпивая душистый ром из горлышка и пытаясь рассмотреть в темноте ленту; было не видно. Тогда Илья повязал ленту туда, где Адри оставила её в их первую ночь. Он подумал и сделал бант. Было жалко, что в темноте он не мог видеть, как это выглядит.