13. НИЧТО

13. НИЧТО

Возлюбленный Мастер,

Давать нечего

Народу никогда ничего нельзя было дать — только людей, которые могли указать ему дорогу. Досточтимый древний говорил: «Какое-либо достижение — это лай шакала; никакого достижения — это рык льва».

Будда был тем, кто овладел искусством адаптации: в течение сорока девяти лет более чем в трехста шестидесяти ассамблеях, где он учил дхарме, он наставлял людей согласно их индивидуальным способностям. Так, он проповедовал единым голосом во всех сферах, а в это время разумные существа извлекали пользу в соответствии со своим складом. Это похоже вот на что: «Один порыв восточного ветра, и сгибаются мириады былинок». Дхарма, проповедованная Буддой, подобна этому.

Если бы у него было намерение принести пользу во всех сферах, тогда это было бы эгоистическое проповедование дхармы. Желать заставить мириады существ обрести избавление в соответствии с их складом — разве это не невозможно, в конце концов? Разве вы не читали, как Шарипутта на ассамблее, где проповедовалась совершенная мудрость, спросил у Манджушри: «Разве не все будды, татхагаты пробуждены к сфере истины?»

И Манджушри сказал: «Нет, Шарипутта. Даже будд нельзя найти: как же тогда могли бы существовать будды, которые пробуждаются к сфере истины? Даже сферу истины нельзя обнаружить: как же тогда она могла бы постигаться буддами?»

Видите, как ловко эти двое подстрекают друг друга. Когда же настраивали они свои умы на что-нибудь? Все будды, все патриархи с древнейших времен владели подобным стилем помощи людям. Это уже их далекие потомки утратили суть школы и учредили собственные индивидуальные секты, которые занимаются странными вещами и стряпают чудеса.

***

Это прекрасно, когда Да Хуэй просто цитирует слова пробужденных. Но как только он привносит себя, вся слава и великолепие сразу теряются. Он упорно силится показать, что он просветленный, но он не может скрыть — ему не скрыться от глаз, которые способны заглянуть глубоко в самое его Я. Это будет великое событие — когда он осуществит свои претензии.

Ему не трудно будет стать просветленным. Все, что ему нужно узнать, — это что он не знает; и это станет немедленной трансформацией. Он знает слишком много, а его опыт есть абсолютный нуль, но я надеюсь, что мало-помалу он приближается к пониманию этого, потому что сейчас он не прибавляет повсюду собственные изречения, он лишь цитирует будд.

Первая сутра очень древняя, она происходит даже не от Гаутамы Будды. Наверное, все пробужденные подчеркивали тот факт — должны подчеркивать, ведь это так реально и так важно, это нужно рассказать людям, — что мастер не может дать вам ничего. Если бы мог, он дал бы вам все. Но что касается просветления — это полностью ваша индивидуальная, частная территория. Никто не может вторгаться туда.

Тогда в чем цель мастера? Его цель — отнять у вас вещи, о которых вы думаете, что это и есть вы. Его цель негативна — он попросту отнимает ваши ложные концепции. А когда все ложные концепции отняты у вас, тогда то, что реально, озаряется во всей своей красоте. Он не дает вам ничего, но он устраняет все препятствия, все помехи, за которые вы цеплялись.

В тот миг, когда вы становитесь просветленными, вы узнаете, что это переживание всегда было с вами — просто ваши глаза были закрыты. Мастер старается любым путем, произвольными средствами, пробудить вас. А когда вы пробуждены, ничего не нужно говорить, потому что вы видите сами. Переживание просветления в точности одинаково.

Да Хуэй цитирует древнюю сутру:

Народу никогда ничего нельзя было дать — только людей, которые могли указать ему дорогу.

Настоящие слова Будды: «Я могу показать вам путь, но вы должны пройти по нему. Я не могу пройти по нему за вас. Не в том дело, что я не хочу, но это просто не в природе вещей».

...могли указать ему дорогу. Досточтимый древний говорил: «Какое-либо достижение — это лай шакала; никакого достижения — это рык льва».

В пути бывает множество моментов, когда вы чувствуете: «Я достиг, я добился». Запомните критерий: всякий раз, когда у вас возникает идея: «Я добился» — вы, без всякого сомнения, сбились с пути. Сама идея: «Я добился» — означает достижение эго. Вот вы пришли, и некая цель достигнута. Может быть, это и прекрасное переживание, но, тем не менее, оно иллюзорно; потому-то досточтимый древний и говорит:

«Какое-либо достижение — это лай шакала; никакого достижения — это рык льва».

В пути приходит такой момент, когда искатель исчезает, и желание достигнуть чего-то покидает вас. Если вас нет, кто же будет достигать? Когда вы настолько просты и невинны, что не можете даже произнести: «Я», то нет и проблемы достижения — потому что нет достигающего ума. Но это и есть достижение: утрата всего, даже искателя. Вы нашли то, что разыскивал искатель, но теперь нет никого, кто мог бы заявить об этом.

Тогда и приходит львиный рык: простое бессловесное признание. Вы взрываетесь радостью, пляской — утрачено все. А когда вы пребываете в состоянии предельного ничто, то, с другой стороны, все обретено.

Но такие слова уже неприменимы, вы не можете сказать: «Я достиг». Это и есть простое признание, что оно всегда было с вами; отсюда и рык льва.

Будда был тем, кто овладел искусством адаптации: в течение сорока девяти лет более чем в трехстах шестидесяти ассамблеях, где он учил дхарме, он наставлял людей согласно их индивидуальным способностям.

Утверждение Да Хуэя верно. Будда не верит в коллективный ум, он верит в индивидуальное сознание. Возможно, он первый человек, заявивший, что само существование Бога лишает человека индивидуальности. Его причина отрицания Бога не теологическая — он не атеист.

Его отказ от Бога означает утверждение, что индивидуальное сознание есть высочайшая точка развития сущего: нет ничего выше этого.

Все религии считают, что Бог создал мир — он создал мужчину, он создал женщину и все то, что есть в мире. Для Будды это самая оскорбительная, унижающая идея. Если Бог может сотворить, он может и разобрать в любой момент; все вы — лишь марионетки в руках у кукловода. И тогда все разговоры об индивидуальности, о свободе и просветлении — впустую. Бога необходимо изъять как гипотезу, потому что он является величайшей помехой вашей индивидуальности.

Ницше признал это через двадцать пять столетий; контекст иной, но постижение то же самое. Он сказал: «Бог умер, и теперь человек свободен!» Если Бог по-прежнему жив, человек не может быть свободным — как вы можете быть свободными?

Чего стоит одна идея всех религий — что бог сотворил человека из грязи... Таков смысл слова «humus», от которого происходит слово «human». Таково же и значение Адама — Адам означает грязь.

Бог создал Адама из грязи, а потом вдохнул в него жизнь.

Это почти как создание игрушки. Какая свобода, какая индивидуальность, какое освобождение может существовать для куклы?

Будда отбросил гипотезу Бога на двадцать пять столетий раньше, чем это стало великой мятежной идеей. Ницше был только мыслителем, он не мог повлиять на многих людей. Но Будда отбросил Бога в пользу человеческого сознания: оно может развиваться беспрепятственно, так что личность человека священна и никто не может входить туда. Религии говорят, что Бог следит за вами каждое мгновение. В поле зрения Бога у вас нет ничего личного.

Я слыхал о монахине, которая мылась в ванной за закрытой дверью, но никогда не раздевалась.

Другие монахини стали подозревать: «Она что, немного тронулась?» Наконец они спросили ее: «В чем дело? Двери закрыты, ты можешь снять свою одежду».

Она сказала: «Но Бог всевидящ. Он видит каждый миг в любом месте. Вы что же, предлагаете мне стоять голой перед Богом?»

Но бедная женщина не понимала, что если глаза Бога могут проникать сквозь стены, то они могут проникать и сквозь одежду, они могут проникать и сквозь ваш скелет.

Сама идея Бога бесчеловечна, и Будда был первым человеком, признавшим тот факт, что, пока существует Бог, человек будет оставаться рабом. Бог должен быть полностью отброшен как бесполезная гипотеза. Тогда человек абсолютно свободен, индивидуален, обладает своим собственным личным миром сознания и осуществления.

Любой мастер, достойный называться мастером, всегда берет каждого индивида и обучает его в соответствии с его потенциальными возможностями, в соответствии с уровнем, на котором тот находится. Порой это создает несоответствия, противоречия, но их нельзя избежать, потому что невозможно говорить с каждым отдельно.

Например, я должен говорить со всеми вами. И я обращаюсь не только к вам; то, что я говорю вам, разойдется по всему миру, достигнет всех моих людей. Когда я разговариваю с вами, я также разговариваю и с ними. Что касается меня, они настолько же присутствуют здесь, как и все вы. Но это создает проблему: я высказываю нечто такое, что может быть доступно одному, но неприменимо к кому-то другому. В своих прошлых жизнях они вырастали различными индивидуальностями, и подошли к различным уровням.

Вчера вечером мы видели, как Майтрейя ничего не сказал Судхане, а только щелкнул пальцами — это было совершенно абсурдно, не связано ни с чем... но он щелкнул пальцами, и нечто случилось благодаря такому пустяковому жесту: Судхана стал просветленным. Он был уже готов к этому, стоял прямо на пограничной полосе — и этот простой жест подтолкнул его. Но бывают же твердолобые! Вы продолжаете колотить их, а они считают это вроде как бы массажем... Вы продолжаете высказывать им самые глубокие истины, а они воспринимают это как большое развлечение.

Просветление для них — только предмет любопытства. Они не хотят становиться просветленными, но они хотят понять — авось когда-нибудь это станет подходящей областью для исследования.

Один великий мастер из Шри Ланки умирал. Он созвал всех своих учеников, и его последние слова были: «Вы проучились почти полстолетия, но вы продолжаете слушать, накапливать знания, и ничего, похоже, не изменяется в вашем существе. Поэтому, как последнее средство... я решил, что тех, кто хочет стать просветленными, я возьму с собой. Я умираю; они должны будут умереть со мной. Так что, если кто-то действительно заинтересован в этом, поднимитесь на ноги!»

Тысячи монахов... И они стали оглядываться друг на друга: «Вы — старший, вы должны встать. Вы великий знаток, должны встать. Вы такой умудренный в писаниях, вы так замечательно поучаете, теперь пора — поднимайтесь!» Но никто не поднимался.

Старик сказал: «У меня мало времени». Тогда один человек поднял руку — но тоже не встал. Старик сказал: «Одного поднятия руки недостаточно. Встань».

Тот человек сказал: «Простите меня, но мне нужно сделать сначала много других вещей. Я поднимаю руку, чтобы выяснить, — потому что вы уйдете, а я не знаю больше никого, кто может показать мне путь. Скажите мне коротко! Если однажды моя работа закончится, мои запутанные дела устроятся. Я смогу следовать, но прямо сейчас... пожалуйста, простите меня. Не поймите превратно мою руку — вот почему я не стою, только рука поднята. Я не хочу становиться просветленным прямо сейчас, но я хотел бы знать верный путь».

Старик сказал: «Полстолетия я рассказывал о верном пути, а ты так и не понял. Как же ты поймешь за несколько минут? — ведь мое время пришло. Но это дало мне замечательное прозрение: твое любопытство, твои вопросы были не ради просветления. Это был род духовного развлечения».

Так что бывают разные люди... Есть люди, которые готовы; им требуется лишь небольшая помощь, лишь тень хлыста. А есть люди, которые даже не сдвинулись бы ни на дюйм от своего состояния, пусть хоть все будды прошлого, настоящего и будущего пытаются сделать их просветленными. Никто не может сделать вас просветленным, пока это не станет вашей собственной, внутренней потребностью.

Индивидуальности различны, поэтому Гаутама Будда всегда давал инструкции индивидуально. Он говорил на больших ассамблеях тысяч монахов, но он отвечал отдельно каждому индивидууму на его вопрос. Или говорил что-то человеку, который даже и не осознавал, что это говорится ему. Но тот, кто готов, уловит тотчас же, независимо от того, понимает ли он, что это специально для него... С этого начнется работа в его существе.

Из-за различий в индивидуальностях учение не может быть философской системой. Оно не может быть логически непротиворечивым. Оно должно быть многомерным.

И Да Хуэй прав, когда говорит: «...он наставлял людей согласно их индивидуальным способностям». Он ведет речь о Гаутаме Будде. Кажется, он приближается понемногу к здравому смыслу. Он больше не называет его желтолицым, старым варваром...

...во всех сферах, а в это время разумные существа извлекали пользу в соответствии со своим складом. Это похоже вот на что: «Один порыв восточного ветра, и сгибаются мириады былинок».

Когда я вхожу и вижу, как вы склоняетесь, я вспоминаю выражение Гаутамы Будды: «Один порыв восточного ветра, и все травы склоняются».

Человек просветленный есть не что иное, как порыв восточного ветра. Одного его присутствия достаточно для тех, кто способен к какому-то осмыслению, кто не предубежден, кто открыт и доступен, как открытое небо, и кто невинен, как деревья, как травы... Невозможно не склониться. Вы же не каменные статуи. Но бывают идиоты на свете...

Всего несколько дней назад здесь побывали семьдесят человек из The Times of India. Это огромная организация газетчиков, самая крупная сеть в Индии — и старейшая. Владельцы были все здесь, кроме одного человека, главного хозяина; он любил меня с давнего времени, еще с тех пор, когда он был маленьким ребенком, и я останавливался в их доме в Калькутте.

Он хотел стать саньясином — он бывал в нашем ашраме и прежде, по нескольку дней медитировал здесь, но его отец очень сильно настроен против меня. По двум причинам его отец против меня. Во-первых, мальчик этот его единственный сын, и они — одна из самых больших вершин среди супербогатых людей Индии. Он опасался, что его сын станет саньясином, тогда кому принимать его великую империю?

И страх, что он может взяться помогать движению его деньгами... А во-вторых, он был сердит на меня... хотя мы даже не поссорились и не обидели друг друга. Он настолько опасался меня, что, когда я останавливался в их доме — поскольку его жена всегда интересовалась мною, — он обычно тут же выезжал из города. Пока я не уезжал из его дома, он не возвращался. Просто случайная встреча — и может произойти неприятность...

Второй причиной антагонизма по отношению ко мне было то, что его жена спросила меня: «Когда жена перестает любить мужа, правильно ли спать с ним вместе?»

Я сказал: «Это же проституция! В этом нужно быть очень искренними. Если вы не любите его, вам следует сказать об этом. Не пытайтесь притворяться — по крайней мере, в таких делах, как любовь».

Тогда она спросила меня: «А если жена любит кого-то другого?..»

Я сказал: «Любовь есть высший закон, и над вами не должен господствовать никакой более низкий закон морали и общества. Когда вы следуете высшему закону, ничего дурного не может случиться».

Она задавала эти вопросы не просто из любопытства или ради кого-то другого; она спрашивала о себе. Муж разгневался на меня за то, что я поддерживал его жену; он был обеспокоен — жена уже под впечатлением от меня, сын под впечатлением, и дочь под впечатлением...

Поэтому он предупредил сына, пояснив ему: «Если ты станешь саньясином, я откажусь от тебя. Моими деньгами ты не имеешь права помогать движению, которое мне не нравится, человеку, который нарушил нашу старую традицию, нашу религию, нашу мораль и который развращает умы молодых». Теперь сын стал директором группы газетчиков The Times of India, и дочь тоже — помощником директора.

Так вот, они были здесь, мать была здесь, и семьдесят человек из штата. Они настаивали на встрече, желая получить ответы на свои вопросы. Я согласился, учитывая длительную связь с их семьей. Но когда я вошел, я был поражен: все семьдесят человек сидели, словно каменные статуи. Они сидели со сложенными руками и не смогли даже ответить на мое приветствие. Я первый приветствовал их, но они не подняли руки. Было забавно, что из-за тех семидесяти человек... Жена, которая теперь фактическая хозяйка всего дела, так как муж совершенно одряхлел и не может делать ничего вопреки жене, и она теперь королева целой империи, созданной ими... так вот, даже она сидела как каменная статуя, переживая из-за тех семидесяти человек — что, если они увидят ее? А приветствие — дело самое обычное; даже на улице, когда вы видите незнакомца, поприветствуйте его... Единственным, кто приветствовал меня, был Самир — молодой человек, желавший стать саньясином.

Девушка Нандита приветствовала меня очень странным способом: с одной стороны сидел Самир, приветствовавший меня совсем, как обычный саньясин, посредине между ними сидела ее мать — сидела как мертвая, — а позади них еще семьдесят мертвецов. Девушка хотела приветствовать меня, но не смогла проделать все как следует. Она пошла на компромисс; она лишь подняла свои руки — только до сих пор. Она не смогла свести их вместе — тоже компромисс. Зато когда эти трое увидели меня на следующий день, они все коснулись моих стоп. Такие вот бывают у людей публичные лица и такие частные лица!

Но я действительно огорчился из-за этих семидесяти человек. Они прибыли просто послушать меня: вопросы — ответы... и я посвятил всю встречу их вопросам. Если они не могут даже приветствовать меня, вы думаете, они поймут меня? Восточный ветер приходит — только мертвые деревья останутся неподвижными. Все живые деревья будут склоняться.

Вот вам передовые журналисты страны — и с такими предвзятыми умами! Я ответил на их вопросы, но у них нет мужества, опубликовать собственное интервью в своих газетах! Они опасаются правительства, они опасаются публики, и, возможно, они опасаются сами себя — «Что скажут другие?»... потому что вы выслушивали весь тот разгром журналистов — и не произнесли ни слова...

Глядя на них... в конце концов, я решил не глядеть на них, потому что зрелище было таким жалким... Я просто вообще забыл о них. Я глядел на моих людей — они непредвзяты, открыты, доступны: и если восточный ветер придет к ним, они порадуются в его прохладе.

В Индии восточный ветер — символ особый, в нем есть свой смысл. С востока приходит наиболее прохладный ветер, он здорово успокаивает сердце, прекрасно освежает все ваше существо. Но он не может ничего принести трупу, не может дать ему ни прохлады, ни свежести. Напротив, труп передаст прохладному ветру свое отвратительное зловоние.

Будда говорит: «Один порыв восточного ветра, и сгибаются мириады былинок». Дхарма, проповедованная Буддой, подобна этому.

Если бы у него было намерение принести пользу во всех сферах, тогда это было бы эгоистическое проповедование дхармы.

Будда проповедует безо всякого намерения. Он проповедует тем же способом, что и цветы, выпускающие свой аромат — безо всякого намерения. Даже в лесной глуши, куда никто никогда не заходит, когда цветок раскрывает лепестки, он выпускает свой аромат. Здесь нет ожидания кого-то, кто оценит. Это не умышленно. Это спонтанно.

Да Хуэй, по крайней мере, в этом пункте, прав — и он прав, возможно, потому, что сам он учит с целью изменить людей, принести пользу во всех сферах. И он начинает немного осознавать тот факт, что сам он не знает этого; он слыхал об этом, и он достаточно умен, чтобы суметь оформить это интеллектуально — систематизированно, логически и рационально. Но нельзя дурачить себя долго. Раньше или позже человек понимает: то, что я говорю, не является моим опытом, потому что мои поступки не подтверждают, что они исходят от просветленного существа.

Желать заставить мириады существ обрести избавление в соответствии с их складом — разве это не невозможно, в конце концов? Разве вы не читали, как Шарипутта на ассамблее, где проповедовалась совершенная мудрость, спросил у Манджушри... Эти двое — очень близкие ученики Гаутамы Будды, возможно, самые ученые. Но они отбросили всю свою ученость. Диалог между ними нужно изучать очень подробно, очень бережно, потому что это пример того, как буддийские просветленные люди беседовали друг с другом веками. В буддизме это нечто особенное, ни в какой другой религии такое невозможно. Оба они существа просветленные.

Шарипутта спросил: Разве не все будды, татхагаты пробуждены к сфере истины? Он знает ответ, но он просто спрашивает у Манджушри, который только что стал просветленным.

Манджушри сказал: Нет, Шарипутта. Даже будд нельзя найти: как же тогда могли бы существовать будды, которые пробуждаются к сфере истины?

Вопрос был именно такой, чтобы испытать, насколько глубоко Манджушри вошел в свое просветление. И Манджушри демонстрирует потрясающее прозрение. Он говорит: «Когда вы становитесь просветленным, вас нет больше. Вы не находите будду. Вы больше не личность, вы только присутствие. А если будды нет, как же тогда можно обнаружить какую-нибудь истину? Кто будет обнаруживать? Искателя, исследователя, открывателя больше нет — кто же обнаружит истину?

«Даже сферу истины нельзя обнаружить: как же тогда она могла бы постигаться буддами?» То, что не может быть обнаружено, безусловно, не может быть и постигнуто.

Да Хуэй не понимает замысла этого небольшого диалога. Он думает: Видите, как ловко эти двое подстрекают друг друга. Ловкость здесь ни при чем; дело не в подстрекании друг друга! Шарипутта просто старается выяснить, какова же глубина просветления у Манджушри — и он совершенно удовлетворен.

Просветление означает: вы становитесь только присутствием — и это самое присутствие и есть истина. Тут нет двух лиц — открывателя и открытого; искатель растворился, а осталось только чистое осознание — без индивидуальности, без личности, без эго. Это самое присутствие и есть истина. Не бывает иной истины, кроме вашего осознания.

Но Да Хуэй не говорит, что Шарипутта чрезвычайно удовлетворен тем, что Манджушри достиг этой глубины. Его вопрос — не любопытство; его вопрос был задан для измерения глубины. Манджушри только что прошел через трансформацию; а это было обычной практикой среди учеников Будды: когда кто-то становится просветленным, все остальные просветленные задают ему странные вопросы — но не потому, что они не знают ответа; они хотят услышать ответ от человека, который только что вступил в вечный источник жизни.

Но Да Хуэй оставил диалог незавершенным. Шарипутта доволен сверх ожидания, и он говорит Манджушри: «Вот ты и достиг! Теперь больше нет ничего, идти дальше некуда. Ты обнаружил свою подлинную реальность». Поскольку Да Хуэй не говорит этого, он, по-моему, не понял цели диалога.

Когда же настраивали они свои умы на что-нибудь?

Он все еще не может представить пространство не-ума. Он остается в уме. Время от времени он подходит к самой границе ума, но потом снова возвращается; он не переступает ее. Например, этот диалог мог бы помочь ему выйти из ума.

Нет будд в просветлении; нет постижения истины в просветлении, но лишь чистое присутствие, чистая жизнь, чистое сознание — но это и есть то, что мы называем буддой, то, что мы называем истиной.

Но у Да Хуэя подход через интеллект и ум, поэтому он заканчивает комментарием: Видите, как ловко эти двое подстрекают друг друга. Когда же настраивали они свои умы на что-нибудь? Все будды, все патриархи с древнейших времен владели подобным стилем помощи людям.

Они не помогают людям. В этом диалоге нет и речи о помощи, потому что оба они просветленные.

Есть миллионы диалогов... таких прекрасных. Мне хочется иногда просто рассказать о тех диалогах, которые происходили между просветленными людьми.

Например, Линь Цзи стоит на мосту со своим мастером. Он говорит: «Мастер, а верно ли, — поскольку Будда говорит, что все есть поток, — что мы стоим на мосту, который находится в потоке? Это опасно. Река движется, это верно, но мост не движется».

Мастер стукнул Линь Цзи и сказал ему: «Идиот! Река не движется, движется мост. Медитируй над этим!» И Линь Цзи пришлось медитировать над этим, и он понял: в определенной тишине мост тоже движется, но очень медленно. Говорить, что река движется, бессмысленно, потому что сам смысл слова «река» — движение; сказать «движение движется» — это абсурд. Но мост, который выглядит устойчивым и неизменным, стареет. Однажды он разрушится. Это не проворный бегун — очень медленное движение, настолько медленное, что его нельзя заметить.

Он возвратился к мастеру и сказал: «Прости меня. Река не движется, движется мост. Река означает движение, поэтому нет смысла говорить, что она движется. Настоящий вопрос — это мост».

И мастер сказал: «Тебе удалось увидеть. При правильном взгляде даже горы движутся, даже звезды движутся, потому что все пребывает в потоке. Река движется так быстро, что ты можешь увидеть это, но в том, что ты можешь видеть, не велико достижение... до тех пор, пока ты не начнешь замечать, что происходит и такое, чего ты не осознаешь».

Это уже их далекие потомки утратили суть школы и учредили собственные индивидуальные секты... Он сам принадлежит к индивидуальной секте, и он говорит: Это уже их далекие потомки утратили суть школы...

Он знает это по своему собственному внутреннему ощущению: он тоже утратил суть, и он тоже стал частью секты... которая занимается странными вещами и стряпает чудеса.

Но, кажется, он становится немного бдительнее к ситуации; для этого есть все возможности, потому что, каким бы спящим человек ни был, он должен пробудиться раньше или позже.

Я бы очень хотел видеть, что Да Хуэй... прежде чем он закончит свои сутры, я бы очень хотел иметь право сказать вам, что он пришел домой.

Он много блуждал; он сходил с пути много раз; он совершал огромные ошибки, но все это можно простить, если он возвратится домой. Если он постигнет хотя бы в последней сутре сущность просветления, тогда все остальное можно простить.

Человек очень слаб, очень уязвим. Да Хуэй — не исключение. Когда он назвал Гаутаму Будду «варваром», он был дальше, чем когда-либо от постижения — он заблудился в джунглях. Назвать Будду варваром означает, что для человека уже нет надежды — никогда. Будда является великой надеждой в том смысле, что он показал, что сокрыто в человеческом существе, и он показал это более ясно, чем кто бы то ни было в мире.

Бертран Рассел вспоминает... Он прожил долгую жизнь, почти целое столетие, и повидал многое — это была долгая жизнь, полная великих перемен, революций, войн.

Его воспитывали с самой фанатичной христианской подготовкой, но он был человек потрясающего разума и отваги. Он отбросил всю эту подготовку, потому что он заглянул в Библию с открытым умом — не как христианин — и обнаружил столько глупых утверждений, что должен был написать книгу: «Почему я не христианин».

Но он отмечает в своей автобиографии: «Хотя я и отверг почти всю свою подготовку, эта задача невыполнима — даже после отброшенной подготовки кое-где до сих пор еще остались следы. Я осознал эти следы, когда читал Гаутаму Будду; я был безмерно удовлетворен — он является величайшим человеком, который ступал по земле. Но тут внезапно я ощутил в себе неудобство — как это кто-то может быть выше, чем Иисус Христос. И я был ошеломлен: а я-то полагал, что я больше не христианин!

Он критиковал Иисуса по многим пунктам, и с такой ясной логикой, что ни один христианский теолог не был в состоянии ответить ему! У него очень ясные вопросы.

Например, он говорит: «Иисус много говорит о сострадании, любви: возлюбите ваших врагов, возлюбите ваших ближних — что является даже более трудным, потому что враги живут где-то далеко — вам обычно нет дела до них; но ближние — это самые близкие враги, они беспрерывно изводят вас теми или иными способами».

Христиане зовут Иисуса князем миролюбия, но Бертран Рассел находит в Библии инциденты, которые доказывают, что Иисус не был человеком миролюбивым. И он попадается на очень глупых инцидентах, которые нельзя ни оправдать, ни объяснить.

Однажды они проголодались — он и его последователи, — потому что горожане отказали им в пище. Иисус был так разгневан, что когда приблизился к фиговому дереву... то был не сезон фиг, и на дереве не было никаких плодов, но он был настолько слеп в гневе, что проклял дерево: «Ты навсегда усохнешь, потому что единородный сын Божий подошел к тебе, а ты не приготовило плодов — не приветствуешь его».

Бертран Рассел говорит: «Интеллектуально я понимаю прекрасно, что Гаутама Будда является, видимо, высочайшим выражением; Иисус несравним с ним. Но где-то глубоко внутри я ничего не мог поделать... самое большее, что мне удавалось, — сказать, что оба они равны. Я не мог поместить Иисуса Христа ниже, чем Гаутаму Будду, зная прекрасно, что Гаутама Будда гораздо выше». Но это лишь интеллектуальное понимание. Религиозная подготовка уходит в бессознательное, а бессознательное впадает в беспокойство, пока вы не удовлетворите его. Только когда он согласился, что, возможно, оба они равного статуса, беспокойство исчезло.

И это говорит человек очень разумный, гениальный — не только по отношению к миру, но и по отношению к себе тоже. Он наблюдает, как функционирует его ум. Его интеллект говорит, что это совершенно точно, но его бессознательное ощущает беспокойство. Бессознательное в девять раз больше сознания, и ощущать беспокойство бессознательного — это своего рода болезнь, тошнота. Чтобы успокоиться, он соглашается, что оба, Будда и Иисус, равны, — и тотчас же беспокойство исчезает.

Да Хуэй интеллектуал. Назвав Будду варваром, раньше или позже он должен сообразить, что зашел слишком далеко — и что это слишком уродливо.

Я надеюсь, что он возвратится. Даже если он вернется в последний миг своей жизни, все остальное можно простить. Прощать — это по-человечески... Древняя поговорка гласит: «Человеческое — это заблуждаться, а божественное — это прощать». Я хочу немного изменить ее: «Человеческое — это заблуждаться, еще более человеческое — это прощать». Зачем без нужды вставлять сюда божественное? Научный ум всегда старается использовать как можно меньше гипотез.

Маниша спросила вчера вечером, видя, что Да Хуэй не обрел великое сокровище просветления: «Мы можем закончить лекции по Да Хуэю сегодня вечером?..

Я сказал: «Нет, потому что это будет несправедливо. Я громил его. Если он способен возвратиться домой, мне бы хотелось сказать о нем и доброе слово; поэтому я пройду через все сутры».

Я не знаю, что еще встретится в них. Но человек, пусть даже он интеллектуал... если он не останавливается, то рано или поздно он должен будет признать, что колесит по кругу. Есть намного большее, чем этот беспрерывный круг, но это намного большее можно увидеть, только если вы выйдете за пределы круга, как свидетель. И, я думаю, он способен — потому что каждый способен.

Вопрос лишь в том, когда вы обратитесь внутрь, когда вы отбросите свои претензии и лицемерие.

Так что я подожду две недели — она говорит, там наберется сутр еще на две недели. Если он собьется с пути, он будет бит. Но по моему ощущению, человек заинтересованный может сообразить в какой-то момент: то, чем он занимается, есть лишь интеллектуальная гимнастика, — и это может оказаться поворотным пунктом в его жизни. Если так случится, то вся эта серия по Да Хуэю станет чрезвычайно важной, поскольку она будет историей каждого человека: скитания, потеря пути, возвращение на путь, падения снова и снова, — но все же он, наконец, становится светом самому себе.

Я тоже почувствую облегчение, потому что мне не нравится никого бить. Если я увижу, как он возвращается с пониманием просветления на собственном опыте, я тоже буду чувствовать себя хорошо: «Этого человека стоило бить. Ты не колотил простого, обыкновенного идиота — он был необыкновенным!»

Я не знаю, что произойдет за эти две недели. Все зависит от Да Хуэя — сколько раз он намерен сбиться с пути, и есть ли у него потенциал к постижению, или он умрет без постижения.

Будет досадно, если он умрет без просветления. Мне хотелось бы этого празднования... и я надеюсь, что этот человек способен. В любой миг может наступить поворотный пункт, и в любой миг его внутреннее пламя может ярко вспыхнуть. Поэтому вам придется потерпеть Да Хуэя, по крайней мере, еще недели две.

— Хорошо, Маниша?

— Да, Мастер.