21. ВЕЧЕР В ТАМШИЯКУ

21. ВЕЧЕР В ТАМШИЯКУ

Переступив через низкий заборчик, установленный поверх порога — он удерживал внутри дома суперактивную двухлетнюю дочь курандеро, я зашла в дом Вилсона Баскеса. Малышка в этот момент как раз очень удачно, прямо как канцелярская скрепка, вертикально зацепилась за гамак локтями и, аккуратно поджав ноги, ритмично раскачивалась на нем в режиме заведенной механической игрушки. Очевидно, этот живой маятник был такой неотъемлемой частью окружающей его обстановки, что никак не отвлекал Вилсона от процесса лечения растянувшейся в кресле пациентки.

Я представилась, объяснила цель своего визита. Мы немного с ним поговорили, а потом Вилсон попросил подождать и вернулся к процессу целительства. Курандеро был крепкого телосложения и невысокого роста, даже немного ниже меня, хотя и я высоким ростом в родной стране никогда не отличалась. Его темно-коричневая кожа указывала как на яркое тропическое солнце, так и на генетическую близость к индейцам бассейна Амазонки. Несмотря на властные ноздри и резко очерченный подбородок, весь его вид вызывал какое-то подспудное ощущение, что он находился в каком-то отдалении от окружающего его мира, и лишь иногда приближался к нам, балансируя на грани двух миров.

Посреди комнаты неприкаянно стоял одинокий деревянный стул — его и предложили моему вниманию. Спинка у него была высокая и прямая, поэтому я чопорно угнездилась в него с чувством английской дамы, прибывшей на дружеский 5 o?clock tea, но готовой и подождать запаздывающий чай.

В это время к нему в дом заглянуло еще пару пациентов — все они были местные. В этом я лично для себя углядела несомненно положительный знак. Раз местные люди к нему тянутся — значит, доверяют.

Он вернулся к пациентке и лечение продолжилось. Затянувшись мапачо, он выдохнул дым сигареты ей в центр головы, туда, где находится чакра сахасрара, а потом запел икарос — песню, которой его научила аяуаска и без которой лечение (как говорят знающие люди, приобщенные к традиции) — не может быть эффективным. Под ритмичную песню он принялся методично постукивать ее по макушке веером. Веер был занятный. Почти круглый, из сухих листьев фисташкового цвета, с недлинной ручкой, как раз достаточной по длине, чтобы ее крепко обхватила небольшая рука Вилсона. Необычным веер казался из-за того, что был объемным. На нем были такие большие букли из сплетенных листьев, и все вместе это походило на симметрично приплюснутый шар. Позже оказалось, что не зря он с первой же минуты привлек к себе внимание: с ним мне довелось потом познакомиться — очень близко и в драматических обстоятельствах.

Церемония лечения женщины продолжалась долго, за дверями сгущались сумерки, а я сидела и ждала, когда он освободится. Временами казалось, что он так увлекся целительством и настолько глубоко погрузился в свое личное пространство, что напрочь забыл о моем присутствии. Даже когда он отходил от женщины и садился передохнуть на низкий табурет неподалеку, он по-прежнему молчал. Молчание у него получалось какое-то сосредоточенное и, я бы даже сказала, осмысленное. Может быть, это такой местный обычай, — думала я, — когда гость и хозяин просто сидят вместе и молчат? Я где-то про такое читала. Я попыталась вспомнить, где именно, но был уже конец долгого дня, и ничего не получилось. Но это было неважно. Важно было то, что комаров было немного, и что кусались они несильно; но главное же успокоение приносила мысль, что временно никуда не надо было идти, плыть или лететь, а вместо этого, прибившись к тихому берегу, можно было сидеть и слушать песни-икарос и просто умиротворенно молчать. Как это было замечательно! Поэтому я тоже, под стать ему, сидела и хранила задумчивое молчание. И наблюдала за ним.

А сеанс лечения между тем продолжался. Вилсон периодически вдумчиво курил сигареты-мапачо, а однажды даже две мапачо одновременно. Постепенно я стала обращать внимание на некую странность происходящего. Я смотрела на него, не отрываясь, не пропуская ни одно из его движений, а он все затягивался и затягивался сигаретой, раз за разом, но дым при этом почему-то не выпускал, поэтому было непонятно, куда этот дым девался. Но потом он, видно, достиг все-таки некоего внутреннего предела, когда дальше вбирать в себя дым уже не представлялось возможным, и ему пришлось резко выдохнуть. Перед ним появилось небольшое белое облачко — оно было негустым, в нем виднелись прорехи утончившегося дыма, словно в коме ваты, который попал в руки к прядильщице, и она стала раздергивать его по сторонам. Но опять-таки, что интересно: выдохнуть-то он выдохнул, но только гораздо меньше, чем, по моим наблюдениям, в себя закачал. Все это как-то странно… я продолжала наблюдать дальше: появившимся дымом он принялся обмахивать себя: голову, грудь, плечи. Даже до спины дотянулся — помахал руками сзади, разгоняя в стороны этот странный беловатый дым.

Закончив свои манипуляции, он, наконец, нарушил молчание и обратился ко мне — и сразу с пояснением происходящего:

— Вот здесь, — он показал на пространство между горлом и сердцем — здесь у курандеро собирается белая жидкость. Именно с ее помощью он лечит своих пациентов.

С этими словами он подошел сзади к своей пациентке — в расслабленной полудреме она полулежала в кресле — и, словно для того, чтобы продемонстрировать сказанное, запрокинул голову вверх и издал звук, напоминающий полоскание горла. Похоже, в это время в горло как раз и поднялась белая жидкость, про которую он говорил. Только вот что непонятно: подняться-то она поднялась, но вот когда он опустил голову, жидкость куда-то исчезла, хотя он ее, вроде бы, и не глотал. А дальше случилось и вовсе непонятное: выдохнул он ей в макушку один воздух. Не поверила бы никому, что такое возможно. Но кому же и верить, как не непосредственному очевидцу событий — особенно если именно им и являешься?