Письмо 80

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Письмо 80

К. Х. – Хьюму

Мой дорогой Брат!

Возможно, что неделю тому назад я едва ли пропустил бы этот удобный случай, чтобы сказать, что ваше письмо, касающееся м-ра Ферна, является полнейшим злотолкованием духа и, более всего, позиции М. по отношению к упомянутому молодому джентльмену, что является следствием вашего полного незнания целей, им преследуемых, и больше ничего я не сказал бы. Но теперь многое изменилось. И хотя вам "стало известно", что мы "в самом деле не обладаем силою чтения мыслей", на что претендовали, все же мы знаем достаточно о духе, в каком мои последние письма были восприняты, о произведенном недовольстве, чтобы заподозрить, если не знать точно, что какой бы непривлекательной ни казалась бы часто истина, все же для меня настало время поговорить с вами в открытую. Ложь – убежище слабых, но мы достаточно сильны, даже несмотря на все те недостатки, которые вам угодно было раскрыть в нас, чтобы ничуть не побояться правды. Также мы не собираемся лгать только потому, что в наших интересах показать себя мудрыми в вопросах, в которых мы невежественны. Итак, возможно, что было бы более благоразумно сказать, что вы знали, что мы действительно не обладаем силою чтения мыслей, если мы не будем совершенно в единении, т. е. не сконцентрируем целиком внимание на человеке, чьи мысли мы желаем узнать, – так как это был бы неотрицаемый факт, вместо пустого предположения, каким оно является в вашем письме. Но как бы то ни было, я нахожу, что перед нами два пути и ни малейшей возможности компромисса. С этого времени, если вы желаете работать с нами, мы должны это делать на основе полного взаимопонимания. Вам предоставляется полная свобода говорить нам, раз уж вы пришли к такому убеждению, что большинство из нас, благодаря тайне, которая нас окутывает, живет, приписывая себе владение знанием, которого в действительности у нас нет. Мне, в свою очередь, должно быть предоставлено такое же право, как и вам, доводить до вашего сведения, что я думаю о вас, причем с вашей стороны вы должны обещать, что вы не будете внешне смеяться и испытывать недоброе чувство внутренне (нечто, чему вы, несмотря на ваши усилия, редко можете помешать), но если я буду ошибаться, то вы будете доказывать это более вескими доводами, нежели голословными отрицаниями. Если вы не даете такого обещания, то совершенно бесполезно для любого из нас тратить время на возражения и переписку. Лучше обменяться астральным рукопожатием в пространстве и подождать, пока или вы приобретете в большей степени дар отличать истину от фальши, чем вы обладаете теперь, или пока не будет доказано, что мы самозванцы (или еще хуже – лживые призраки), или, наконец, что некоторые из нас в состоянии продемонстрировать наше существование вам самому или м-ру Синнету – не астрально, потому что это могло бы подкрепить теорию, что мы только "духи" – но посредством посещения вас лично.

Так как становится совершенно безнадежным убедить вас, что даже мы при случае действительно читаем мысли других людей, то могу ли я надеяться, что вы поверите в достаточность наших познаний в английском языке, чтобы не истолковать ложно вашего весьма простого письма? И поверите ли вы мне, если я скажу, что вполне понимая ваше письмо, я вам отвечаю столь же просто: "Мой дражайший Брат, вы ошиблись абсолютно от начала до конца!" Все ваше письмо основано на недоразумении, на полном незнании "недостающих звеньев", которые одни могли бы дать вам нужный ключ к пониманию всей ситуации. Что вы могли подразумевать под следующим?

"Мой дорогой Учитель. Среди вас вы чрезвычайно портите Ферна – тысячу сожалений, – ибо он в сердце своем хороший человек и очень устремлен к оккультным знаниям; у него сильная воля и большая способность к умерщвлению плоти; я уверен, что он мог бы быть полезным для ваших целей. Но его самомнение становится невыносимым, и сам он становится выдумщиком небылиц, и этим он обязан вам всем. Сначала он совершенно обманул М.! И теперь он постоянно лжет Синнету, чтобы поддержать свой обман, что он, якобы, пользуется доверием М., который принял его в ученики и доверяет ему секреты; и теперь он считает себя ровнею со всеми… М, отвечает, попавши в западню, которую этот обман… вне сомнения, начат в ваших интересах и т. д. "

Мне необходимо повторить то, что я говорил раньше, а именно, что до получения вашего первого письма относительно м-ра Ферна, я никогда не обращал на него ни малейшего внимания. В таком случае – кто "среди нас" портит этого молодого джентльмена? Разве М.? Видно, что вы знаете о нем еще меньше, чем он знает, в вашем представлении, о том, что у вас на уме. "Он совершенно обманул М. " Так ли? Мне жаль, что я вынужден сказать, что с точки зрения вашего западного кодекса оно выглядело бы наоборот – мой возлюбленный Брат явился бы тем, кто обманывает м-ра Ферна, если бы этот дурно звучащий термин не имел у нас другого значения и также другого названия. Последнее, разумеется, может вам показаться еще более "отвратительным", так как даже м-р Синнет, являющийся верным эхо всех светских людей английского общества, рассматривает это, как нечто совсем отвратительное для чувств среднего англичанина. Этим вторым названием является слово "испытание", нечто, чему должен подвергнуться каждый ученик на более или менее продолжительный срок, если он не хочет остаться просто украшением. По причине того, что испытание, вне сомнения, имеет в своей основе то, что вы обитатели Запада всегда будете рассматривать, как обман и хитрость я, как знающий понятия европейцев лучше, чем М., всегда отказывался понять или даже рассматривать вас двоих, как учеников. Таким образом, в том, что вы приняли за "обман", идущий от м-ра Ферна, вы бы обвинили М., если бы только вы знали немного более о нашей линии поведения, тогда как истина заключается в том, что один совершенно безответственен за то, что он теперь делает, а другой выполняет то, о чем он честно предупредил Ферна заранее; и если вы читали, как вы говорите, эту корреспонденцию, то вы должны были знать из письма Е. П. Б. Ферну из Мадраса, в котором она в своей ревности к благорасположению М. пишет ему в Симлу, надеясь его отпугнуть. Ученику, находящемуся под испытанием, разрешено думать и поступать, как он того желает. Его предупреждают, ему говорят заранее: вы будете искушаемы и вводимы в заблуждение: два пути будут открыты перед вами и оба ведут к одной и той же цели, которой вы хотите достичь; один легкий и он скорее приведет вас к выполнению указов, которые могут быть вам даны; другой путь более трудный, более долгий, полный камней и терний, о которые вы не раз споткнетесь на вашем пути; и в конце его вы, возможно, потерпите неудачу и не будете в состоянии исполнить Указы, данные для выполнения какой-нибудь особой маленькой работы. Но тогда как все перенесенные на втором пути тяготы в конечном счете будут вменены вам в заслугу, легкий путь может доставить вам только кратковременное удовлетворение, легкое выполнение задания. Ученику представляется полная свобода, и часто, с точки зрения внешних обстоятельств, его вполне можно оправдать, если он начинает подозревать своего Гуру в "обмане", в полном смысле этого изящного слова. Даже более этого, чем больше, чем искреннее его возмущение, будь оно выражено словами или только в кипении сердца, тем более он годен, тем лучше он квалифицирован, чтобы стать Адептом. Он вправе употреблять наиболее оскорбительные слова и выражения в отношении действий и приказов своего Гуру и не будет за это призываться к ответу, лишь бы он вышел победителем из этого огненного испытания, лишь бы он устоял против всех соблазнов, отказался от всех приманок и доказал бы, что даже то обещание, которое дороже ему жизни, наиболее драгоценная награда – его будущее посвящение в Адепты, не в состоянии заставить его свернуть с пути истины и честности или заставить его стать обманщиком. Мой дорогой сэр, едва ли мы с вами когда-либо придем к согласию во взглядах даже в оценке слов. Вы когда-то назвали нас иезуитами. Смотря на вещи вашими глазами, может быть, вы были до некоторой степени правы, рассматривая нас так, раз, по видимости, наши системы обучения не очень различаются. Но это лишь внешнее. Как я уже раньше сказал вам, они знают, что то, чему они учат, есть ложь; мы же знаем, что то, что мы передаем есть истина. Единая Истина и ничто иное, как истина! Они работают на усиление мощи и славы своего Ордена: Мы – для мощи и конечной славы индивидуальностей, отдельных единиц, человечества вообще, и мы довольствуемся, более того, принуждены оставлять Наш Орден и его Владык в тени. Они (иезуиты) работают и надрываются и обманывают ради земной мощи в этой жизни. Мы работаем и трудимся и разрешаем нашим ученикам быть временно введенными в заблуждение, чтоб этим доставить им средства никогда более не быть обманутыми в последствии и видеть все зло лицемерия и лжи не только в этой жизни, но и в последующих. Они (иезуиты) жертвуют внутренним принципом, духовным мозгом Эго, чтобы тем лучше напитать и развить физический мозг личного, мимолетного человека, принося на сожжение все человечество в жертву их Обществу, ненасытному чудовищу, питающемуся мозгом и костями человечества; и развивая неизлечимый рак на каждом месте здорового тела, которого оно касается. Мы, уже критикуемые, и непонятые Братья, мы стараемся привести человека к жертве его личности, преходящей вспышке во благо всего человечества, следовательно, и их собственных бессмертных Эго, части последнего, ибо человечество есть лишь частица интегрального Целого, которым оно однажды станет. Они обучают обольщать, Мы – разоблачать. Они сами производят работу мусорщика, употребляя на это нескольких несчастных искренних орудий из своей среды – con amore и для себялюбивых целей. Мы оставляем это нашим слугам Дуг-па, находящимся на нашей службе, давая им "carte blanсhe" на определенный срок с единственной целью выявить всю внутреннюю природу ученика, большинство закоулков и углов которой остались бы неясными и скрытыми навсегда, если бы не было предоставлено случая испытать поочередно все эти закоулки. Выиграет или же потеряет ученик эту награду, зависит всецело от него самого. Вы должны запомнить, что наши восточные представления о "побуждениях", "правдивости" и "честности" значительно разнятся от ваших западных идей. Подобно вам, мы верим, что говорить правду – нравственно и безнравственно – лгать, но всякая аналогия прекращается и наши понятия расходятся в очень значительной степени. Например, вам чрезвычайно трудно было бы объяснить мне, каким это образом ваше цивилизованное западное общество, церковь и государство, политиканы и представители коммерции могли облечься в добродетель, когда совершенно невозможно, чтобы образованный человек, государственный деятель, торговец или кто-нибудь из живущих на свете неограниченно применял ее? Может ли кто-либо из вышеупомянутых классов, цвет английского рыцарства, ее наиболее гордые пэры и наиболее выдающиеся члены Палаты Общин, ее наиболее добродетельные и правду говорящие леди, может ли кто-нибудь из них, я спрашиваю, говорить правду дома или в обществе при исполнении общественных обязанностей или в семейном кругу? Что бы вы стали думать о джентльмене или леди, чья приветливая любезность манер и учтивость речи не прикрывалась бы фальшью? Кто из них при встрече с вами скажет вам коротко и без обиняков, что он думает о вас или еще о ком-либо? И где вы найдете эту жемчужину – честного торговца или богобоязненного патриота, политикана или просто вашего случайного посетителя, который не скрывал все время своих мыслей, будучи вынужденным под страхом, что его сочтут скотиной и сумасшедшим, лгать умышленно и притом с невозмутимым лицом, если только его заставят сказать, что он о вас думает? Только чудом он скажет истину, если его собственные чувства этого потребуют. Все ложь, все фальшь кругом и внутри нас, мой Брат. Вот почему вас удивляет, если не задевает, когда вам попадается человек, прямо вам говорящий правду в лицо: и вот почему вам трудно понять, что у человека, честно и искренне говорящего вам в лицо, что он о вас думает, может не быть никаких враждебных чувств к вам, даже наоборот, за некоторые вещи он может уважать вас. Обращая внимание на мнение М. о вас, выраженное в некоторых его письмах (хотя они написаны его почерком, вы не должны быть слишком уверены, что он сам их писал: однако каждое слово в них санкционировано им, чтобы оно служило известным целям), вы говорите, что у него "по меньшей мере особая манера выражаться". Эта "особая манера" просто голая правда, которую он готов писать вам или даже сказать и повторить вам в лицо без малейшего укрывательства или изменения (если он не намеренно допустил преувеличение к некоторых выражениях по тем же причинам, которые были указаны выше). Изо всех людей, которых я знаю, он тот, кто сделает это без малейшего колебания! И за это вы называете его "очень властным малым, сердитым, когда ему возражают", но добавляете, что вы "не питаете злобы к нему и любите его ничуть не меньше за это. " Но это не так, мой Брат, и вы это знаете. Однако я готов допустить это определение в ограниченном смысле и согласиться с вами (и с ним самим, стоящим рядом), что он очень властный малый и, конечно, весьма способен иногда рассердиться, особенно если ему возражают в том, где знает, что он прав. Стали бы вы думать о нем лучше, если бы он скрывал свой гнев, лгал бы самому себе и другим, позволяя им приписывать ему добродетель, которой он не обладает? Если похвально с корнями удалить каждое гневное чувство так, чтобы никогда не ощущать ни малейших приступов этой страсти, всеми нами считаемой грешной, то еще более грешно, если мы притворяемся, что это чувство удалено. Пожалуйста, прочтите "Эликсир Жизни" N 2 (апрель, стр. 169). И все же в понятиях Запада все сведено ко внешности даже в религии. Принимающий исповедь не спрашивает кающегося, чувствовал ли он гнев, но спрашивает, проявил ли он гнев по отношению к кому-либо. "Ты должен избегать, чтобы тебя уличали во лжи, краже и убийстве и т. д. " – кажется, является главной заповедью Господа Бога цивилизации, общества и общественного мнения. Это единственная причина, по которой вы, принадлежащий этому обществу, едва ли когда-либо будете в состоянии оценить такие характеры, как у М.: человека настолько же сурового по отношению к себе и к своим недостаткам, насколько он снисходителен по отношению недостатков у других людей, притом не на словах, но в своих сердечных чувствованиях. Ибо, будучи всегда готовым сказать вам в лицо, что бы он о вас ни подумал, он все же всегда был для вас более стойким другом, чем я сам, часто колеблющийся, чтобы не обидеть кого-либо, говоря чистейшую правду. Таким образом, если бы М. был человеком, который снисходит до объяснений, он бы сказал вам: "Мой Брат, по моему мнению, вы весьма эгоистичны и высокомерны. В вашей оценке самого себя и в самообольщении вы обычно теряете из виду остальное человечество, и, действительно верю, что в вашем представлении целая Вселенная создана для одного человека, и это человек – вы сами. Если я не могу вынести возражений, когда знаю, что прав, то вы еще менее способны их переносить даже тогда, когда ваша совесть прямо подсказывает вам, что вы не правы. Вы не в состоянии забыть ни малейшего невнимания к вам, хотя я допускаю, что вы способны это простить. И так как вы искренне поверили, что я вас игнорирую (сел на вас, как вы раз выразились), то до сегодняшнего дня это предполагаемое оскорбление оказывает молчаливое влияние на все ваши мысли в отношении моей скромной личности. И хотя ваш великий интеллект никогда не позволит какому-либо мстительному чувству проявляться и властвовать над лучшей частью вашей натуры, все же эти чувства не без некоторого влияния на ваши способности рассуждать, так как вы находите удовольствие (хотя едва ли вы в этом сознаетесь) в изобретении средств, чтобы поймать меня в совершении ошибки, чтобы представить меня в вашем воображении дураком, доверчивым незнайкой, способным попасть в западню какого-то Ферна! Давайте рассуждать, мой Брат. Оставим совершенно в стороне факт, что я являюсь посвященным Адептом, и подумаем до конца положение, созданное для меня вашей способностью воображения, как два обычных смертных, с некоторым количеством здравого ума в моей голове и со значительно большей дозой того же в вашей голове. Если вы согласны на эту малость, то я в состоянии доказать вам, что это абсурд думать, что меня могли бы поймать в сети такого жалкого умысла! Вы пишите, что для того, чтобы поверить мне, Ферн должен знать, "желает ли М., чтобы это (его видение) было опубликовано, и М. ответил, вполне попавшись в эту западню, что он желает этого". Поверить последнему утверждению довольно трудно. Нужно быть только человеком со средним здравым умом и способностью к рассуждению, чтобы ощутить, что имеются две неодолимые трудности на пути к примирению вашего прежнего мнения обо мне и веры в то, что я, действительно, был пойман в западню.

1. Сущность содержания этого видения. В этом видении фигурировали три таинственных существа – "Гуру", "Могущественный" и "Отец". Последний – это ваш покорный слуга. Теперь трудно поверить, что если мне только не приписываются способности галлюцинирующего медиума, что я, хорошо сознавая, что до этого времени я никогда не приближался менее, чем за милю к этому молодому джентльмену и также не посещал его в его сновидениях, что я бы поверил в реальность описанного видения или, по крайней мере, что у меня не возникли сомнения по поводу таких странных утверждений.

2. Трудность примирения двойственного факта, что я являюсь "властным малым", который становится очень сердитым, когда ему возражают, и моя спокойная покорность к непослушанию, восстанию ученика, находящегося под испытанием, который, как только узнал, что М. хочет этого, т. е., чтобы его видение было опубликовано, обещал переписать его, а на самом деле и не думал подчиниться этому желанию и после этого; также бедный глупый Гуру и "Отец" более не думали об этом деле. Все вышеизложенное стало бы совершенно ясным даже для человека со средними мыслительными способностями. Но произошло обратное – человек, несомненно большого интеллекта и с еще большими мыслительными способностями был пойман в невообразимо жалкое сплетение фальши, и отсюда императивный вывод, и никакого другого не может быть выведено, как следующий: тот человек незаметно для себя позволил своим маленьким мыслительным чувствам искать удовлетворения ценою логики и здравого ума. Довольно, мы больше не будем об этом говорить. При всем том, пока я открыто выражаю свою неприязнь к вашему высокомерию и эгоизму, я откровенно признаю и выражаю свое восхищение за многие ваши замечательные качества, за здравый ум во всем, что не связано непосредственно с вами самими, а в этом случае вы становитесь таким же властным, как я сам, только более нетерпеливым, и я от всего сердца надеюсь, что вы мне простите мою прямоту и, согласно вашему западному кодексу поведения, грубую речь. В то же самое время, подобно вам, я скажу, что я не только не питаю к вам злобы и люблю вас не менее за это, но что сказанное мною является действительностью, выражением моих настоящих чувств, а не только слов, написанных ради выполнения принятых на себя обязательств.

А теперь, после того, как я сделался для вас представителем М., может быть, мне будет разрешено сказать несколько слов от самого себя. Я начну напоминанием вам, что в различное время, особенно в течение последних двух месяцев, вы повторно предлагали себя в ученики, первый долг которого заключается в том, что без гнева или злобы выслушивать все, что будет сказано Учителем. Как можем мы учить или вы учиться, если мы должны поддерживать положение, совершенно чуждое нам и нашим методам – позу двух светских людей? Если вы действительно желаете быть учеником, стать преемником наших Тайн, вы должны примериться к нашим способам, а не мы к вашим. И до тех пор, пока вы не сделаете этого, совершенно бесполезно для вас ожидать более того, что мы можем дать при обычных обстоятельствах. Вы хотели учить М. и вы можете обнаружить (и обнаружите, если М. мне разрешит действовать так, как мне хочется), что он вам дал урок, который или сделает нас друзьями и братьями навсегда, или же, если в вас больше от западного джентльмена, чем от воспитанного ученика и будущего Адепта, то вы порвете с нами с отвращением и, возможно, объявите об этом по всему свету. Мы к этому готовы и стараемся ускорить наступление кризиса тем или иным путем. Ноябрь быстро приближается, и к тому времени все должно решиться. Второй вопрос: не думаете ли вы, добрый Брат, что нецивилизованный властный малый, который честно и ради вашей собственной пользы готов сказать вам все, что он о вас думает и в то же время заботливо, хотя и незримо, охраняет вас самого, семью вашу и репутацию от всякого вреда, даже следит ночи и дни за одним головорезом, слугой мусульманином, намеревающимся отомстить вам, и фактически он уже расстроил его злобные планы, не думаете ли вы, что он стоит десять раз столько золота, сколько весит британский резидент, джентльмен, который вдребезги разрушает вашу репутацию за вашей спиной, но улыбается и сердечно пожимает вам руки каждый раз, когда с вами встречается? Не думаете ли вы, что гораздо благороднее сказать, что думаешь, и сказавши то, что вы обычно рассматриваете как наглость, оказывать тому же человеку всякого рода услуги, о которых последний не только никогда не услышит, но и не обнаружит, чем делать так, как поступил высоко цивилизованный полковник или генерал Ватсон, а в особенности его леди, когда в первый раз в своей жизни, увидев в своем доме двух чужих – Олькотта и туземного судью из Барода, ухватилась за этот предлог, чтобы с пренебрежением говорить об Обществе, потому что вы в нем состоите! Я не хочу повторять вам ложь, в которой они виноваты, преувеличения и клевету на вас со стороны м-с Ватсон, подкрепленные ее мужем, храбрым воином; так поражен и невозмутим был бедный Олькотт этой неожиданной атакой, он, кто всегда гордился тем, что вы состоите в Обществе, что в своем унынии обратился к М. Если бы вы слышали, что последний говорил о вас, как высоко он оценивал вашу нынешнюю работу и образ мыслей, вы бы охотно уступили ему право быть иногда по видимости грубым. Он запретил ему рассказывать Е. П. Б. больше, чем он ей уже рассказал, что она чисто по-женски сейчас же передала м-ру Синнету; и хотя она в то время была очень сердита на вас, даже ее глубоко возмущали нанесенные вам оскорбления и обида, и она в самом деле потрудилась, чтобы заглянуть в то прошлое, когда по словам м-с Ватсон, вы пользовались гостеприимством в их заме. Вот такова разница между предполагаемыми доброжелателями и друзьями западного высшего происхождения и также признанными недоброжелателями восточной низшей расы. Оставляя это в стороне, я уступаю вам право сердиться на М., ибо он совершил нечто, хотя и находящееся в строгом соответствии с нашими правилами и методами, но все же такое, что ставши известным, вызовет глубокое возмущение в западных умах. Если бы я во время узнал это, когда можно было остановить, я бы несомненно это сделал. Несомненно, очень любезно со стороны м-ра Ферна высказать свое намерение "поймать" нас. Конечно, не разоблачать Старую Леди, ибо какое отношение ко всему этому имеет бедняжка Старая Леди? Но он может предпринять все, что угодно, чтобы поймать нас и даже разоблачить нас не только для своей и вашей защиты, но и для защиты целого света, если это может как-нибудь послужить утешением в его неудаче. А неудачу он потерпит, это несомненно, если он будет продолжать двойную игру. Решение о принятии или непринятии его в качестве ученика зависит от Когана. М. должен просто испытывать, соблазнять и исследовать его всевозможными способами, чтобы выявить его истинную сущность. Это правило у нас настолько же неумолимо, насколько оно отвратительно на ваш западный взгляд, и я не мог бы помешать этому, даже если бы захотел. Не достаточно знать в совершенстве, что ученик способен сделать и чего не способен при данных обстоятельствах в течении испытаний, мы должны знать, на что он может стать способным при различных ситуациях. Мы принимаем все предосторожности. Ни одна из наших учениц и ни один из наших учеников, ни Е. П. Б. или О., ни даже Дамодар, не может быть обвинен. Он может делать все, что угодно, показывать все письма, какие у него имеются; разглашать то, что ему предложено делать (ему предоставлен выбор между двумя путями) и то, что он в действительности сделал, или скорее – не сделал. Когда время придет, если оно, к его несчастью, когда-либо придет, у нас имеются средства, чтобы показать, сколько тут правды, сколько неправды и собственной его выдумки. А пока что я даю вам совет – наблюдайте и не говорите ни слова. Он был, есть и будет соблазняем на всевозможные неправильные поступки. Как я говорю, я ничего не знал о том, что происходит, вплоть до последнего времени; но когда я узнал, что даже мое имя косвенно замешано в этом испытании, я предупредил, кого следует, и запретил строго смешивать мои дела со всем этим. Все же он великолепный субъект для ясновидения и он совсем не так плох, как вы думаете. Он полон самомнения, а кто нет? Кто из нас совершенно свободен от этого недостатка? Он может воображать и говорить все, что ему угодно, но что вы позволили себе так увлечься предвзятым мнением, в существовании которого вы даже не хотите сознаться, это чрезвычайно странно. Что вы искренне поверили сообщению, что М. обманут и пойман в западню м-ра Ферна – является настолько нелепым, что даже О., не только Старая Леди, никогда не верили, так как они знали, что он находится на испытании, и также знали, что это значит. Несколько дней тому назад М. приложил старания, чтобы доказать вам, что он никогда не был обманут, как вы надеялись, и что он смеется над самой этой мыслью; и безо всякого сомнения, Олькотт даст вам хорошие доказательства к этому, хотя он в данный момент находится в центре Цейлона, куда никакие письма, не говоря уже о телеграммах, не доходят. Этот "обман", если вы его так называете, не был начат в наших интересах по той причине, что мы в нем не заинтересованы, но в интересах Ферна и Общества, по идее Е. П. Б. Но почему это называть обманом? Он просил у нее совета, беспокоил, умоляя ее, и она сказала ему: "Работайте для нашего дела, старайтесь узнавать и ищите, чтобы собрать всевозможные доказательства о существовании Братьев. Они не придут в этом году, но каждый год много лам спускается к Симле и в окрестности и, таким образом, доставайте какие только можете доказательства для самого себя и м-ра Хьюма и т. д. Есть ли тут что-нибудь плохое? Когда она получила рукопись с описанием его видения, она спросила М., и тот, кого в нем называют "Могущественный" и "Отец" и еще как-то, сказал ей правду и затем приказал ей спросить Ферна, хочет ли он опубликовать его, причем заранее сказал ей и О., что он не будет этого делать. Что М. известно об этом и других видениях, знает только он сам, и я никогда не вмешаюсь в его способы тренировки, какими бы неприемлемыми для меня лично они ни были. Старая Леди, раз вы спрашиваете меня, конечно, ничего не знает. Но вы должны знать, что с тех пор, как она уехала в Бароду, ее мнение о Ферне стало даже хуже вашего. Она там узнала некоторые вещи о нем и о Бруксе, и еще кое-что услышала от последнего так как он, как вы знаете, был в Бароде помощником Ферна. Она женщина, и хотя она Упасика (ученица), ей трудно удержать язык, когда речь идет не об оккультных делах. Я считаю, что хватит об этом говорить. Что бы ни случилось или еще случится, это будет касаться только Ферна и никого другого.

Я слышал о проектируемом большом теософическом Собеседовании и, если в то время вы еще будете теософами, то, конечно, лучше, чтоб оно происходило в вашем доме. А теперь мне хочется сказать вам несколько слов на прощание. Несмотря на неприятность знания вашего главного и почти единственного недостатка, в котором вы сами признались в своем последнем письме ко мне, я желаю, чтобы вы поверили мне, мой дражайший Брат, когда говорю, что во всех других делах я о вас высокого мнения, и мое уважение к вам велико и весьма искренне. Так же, что бы ни случилось, я не забуду, что в течение многих месяцев вы, не ожидая и не прося никаких наград и преимущества для себя самого, работали и трудились день за днем ради пользы Общества и человечества в целом ради пользы Общества и человечества в целом с единственной надеждой творить благо. И я прошу вас добрый Брат, не рассматривать мои простые замечания, как "упреки". Если я вступил в спор с вами, то это потому, что я был к этому вынужден, так как Коган рассматривал их (ваши советы), как нечто совершенно беспрецедентное, как требования, к которым, с его позиции, не следует ни на миг прислушиваться. Хотя вы сейчас можете рассматривать выставленные против вас аргументы в свете "незаслуженных упреков", все же когда-нибудь вы сможете признать, что вы, действительно "хотели необоснованных уступок". Тот факт, что ваши настойчивые предложения, чтобы вам (а не кому-либо другому) было разрешено, если возможно, приобрести некий феноменальный дар, который можно бы употребить для убеждения других, хотя и может быть принят по его значению мертвой буквы, как "совет на (мое) рассмотрение" и ни коим образом не составляющий требования, все же для любого, кто в состоянии читать между строк, он казался действительно определенным требованием. У меня все ваши письма, и едва ли между ними найдется одно, которое не дышало бы духом решительного требования, заслуженной просьбы, т. е. требования того, что следует и отказ в котором дает право чувствовать себя обиженным. Несомненно, ваше намерение не было таковым, когда вы писали. Но таковы были ваши тайные мысли, и эти сокровенные чувства всегда обнаруживались Коганом, чье имя вы упомянули несколько раз и который это заметил. Вы недооцениваете полученное до сих пор, основываясь на противоречиях и неполноте. Я вас просил: берите на заметку противоречия, как вы их называете, начиная с тех, которые находятся в наших первых аргументах относительно за и против существования Бога и кончая предполагаемыми противоречиями в отношении несчастных случаев и самоубийств. Затем пришлите их ко мне, и я докажу вам, что для человека, хорошо знающего всю доктрину, там нет ни одного противоречия. Странно обвинять человека, вполне владеющего своими мозгами, что в среду он писал одно, а в субботу или воскресение почти все забыл и категорически себе противоречит! Я не думаю, чтобы даже наша Е. П. Б. с ее до смешного ослабленной памятью, могла бы быть повинна в такой полной забывчивости. По вашему мнению "не стоит работать только для второстепенных умов" и предлагаете, следуя по линии приведенного аргумента, или получить все, или совершенно бросить эту работу, если вам не будет немедленно дана "система философии, способная выдержать разбор и критику таких людей, как Герберт Спенсер". На это я отвечаю, что вы грешите против множеств. Не среди Гербертов Спенсеров и Дарвинов или Джон Стюарт Миллов следует искать те миллионы спиритуалистов, которые теперь интеллектуально пропадают, но являются теми, кто составляет большинство "второстепенных умов". Если бы только вы имели терпение, вы получили бы все, что захотели, из нашей спекулятивной философии, подразумевая при этом, что она останется таковой для всех, за исключением, конечно, Адептов. Но, в действительности, мой дорогой Брат, вы не перегружены этой добродетелью. Однако, я все же не понимаю, почему вам унывать вследствие этой ситуации.

Что бы ни случилось, я надеюсь, что вы не будете негодовать по поводу дружеских истин, которые вы от нас услышали. Зачем вы стали бы это делать? Разве вы стали бы возмущаться голосом вашей совести, который шепчет вам, что временами вы бываете неразумно нетерпеливым и совсем не таким выдержанным, каким вы хотели бы быть? Правда, вы трудились для нашего дела без перерыва в течение многих месяцев и по различным направлениям, но вы не должны думать, что мы никогда не проявляли внешней заинтересованности в том, что вы делаете, никогда не высказывали нашей признательности и не благодарили вас за это в своих письмах, что мы или неблагодарны или намеренно игнорируем сделанное вами, т. к. в действительности это не так. Ибо, хотя никто не должен ожидать благодарности за исполнение своего долга перед человечеством и делом истины, так как, в конце концов, кто трудится для других, трудится для самого себя, тем не менее, мой Брат, я чувствую глубокую благодарность к вам за то, что вы сделали. Я по природе своей не склонен проявлять свои чувства, но надеюсь когда-нибудь доказать вам, что не являюсь таким неблагодарным, как вы думаете. И вы сами, хотя вы действительно были выдержанными в своих письмах ко мне, не жаловались на то, что вы называете слабыми местами и противоречиями в ваших письмах, все же вы зашли в своей выдержанности так далеко, чтобы представить времени и дальнейшим пояснениям задачу решения, действительно ли это слабые места или только кажутся такими на поверхности. Вы жаловались Синнету, и вначале даже Ферну. Если бы только вы согласились на пять минут вообразить себя в положении туземного Гуру и европейца ученика, то вам вскоре стало бы ясно, какими чудовищными должны показаться такие отношения туземному уму, и вы бы никогда не упрекнули за неуважение. Пожалуйста, поймите меня, я не жалуюсь, но один голый факт, что вы адресуетесь ко мне, как к "Учителю" в своих письмах, делает меня посмешищем для всех наших посредников, которые ничего не знают о наших взаимоотношениях. Я бы никогда не упомянул этого факта, но должен дать вам для прочтения письмо от Субба Роу, которое вложу в это письмо, полное извинений, а другое к Е. П. Б., столь же полное искренней правды, так как они оба являются учениками. Я надеюсь, что этим не совершаю нескромности по западным понятиям. Пожалуйста, возвратите мне их после прочтения, заметив, что в них сказано. Это посылается вам строго секретно и для вашего личного наставления. Оттуда вы узнаете, сколько вам, англичанам, надо аннулировать в Индии, прежде, чем вы можете надеяться принести какую-нибудь пользу этой стране. Пока что я должен закончить письмо, повторяя вам еще раз уверения в моем искреннем уважении.

Ваш К. Х.

Поверьте мне, вы слишком суровы и несправедливы к Ферну.