Письмо 159
Письмо 159
6 января 1886 г., Вурцбург.
Мой дорогой Синнет!
Мне внушено сообщить вам следующее. Сперва разрешите рассказать вам, что милая графиня стремительно помчалась в Мюнхен, чтобы попытаться спасти Хьюбе от его слабости и Общество от распада. Весь вечер она была в трансе, то выходя из тела, то заходя в него. Она видела Учителя и чувствовала его присутствие весь вечер. Она – великая ясновидящая. Итак, после того как я прочла несколько страниц Доклада, я была так возмущена добровольной ложью Хьюма и нелепыми выводами Ходжсона, что почти готова была бросить все в отчаянии. Что могла я сделать или сказать против доказательств очевидности естественного мирского плана! Все было против меня, и мне оставалось только умереть. Я легла спать, и мне было весьма необычное видение. Перед этим я напрасно взывала к Учителям, которые не приходили ко мне, пока я была в бодрствующем состоянии, но теперь, во время сна, я увидела их обоих; я опять была (сцена, совершившаяся много лет тому назад) в доме Махатмы К. Х. Я сидела в углу на циновке, а он шагал по комнате в своем костюме для верховой езды; и Учитель разговаривал с кем-то за дверью. "Не могу вспомнить. " – произнесла я в ответ на один из его вопросов об умершей тетке. Он улыбнулся и сказал: "Забавным английским языком вы говорите". Затем мне стало стыдно, мое тщеславие было уязвлено, и я стала думать (обратите внимание – это было в моем сне или видении, которое было точным воспроизведением того, что произошло слово в слово 16 лет тому назад): "Теперь я нахожусь здесь и ни говорю ни на каком другом языке, кроме английского разговорного языка, и, наверное, разговаривая с ним (Махатмой), научусь говорить лучше". (Поясню – с Учителем я тоже говорила по-английски, хорошо или плохо – для Него это было одно и то же, так как он не говорит на нем, но понимает каждое слово, возникающее в моей голове; и я понимаю его, каким образом – этого я не смогла бы объяснить, хоть убей, но я понимаю. С Джуль Кулем я также разговариваю по-английски, он говорит на этом языке даже лучше, чем Махатма К. Х.). Затем, все еще в своем сне, три месяца спустя, как мне было дано понять в этом видении, я стояла перед Махатмой К. Х. у старого разрушенного здания, на которое он смотрел, и так как Учителя не было дома, я принесла к нему несколько фраз, которые я изучила на языке сензара в комнате его сестры, и просила его сказать мне, правильно ли я их перевела, и дала ему лоскут бумаги, где эти фразы были написаны на английском языке. Он взял и прочитал их, поправляя перевод, еще раз перечитал и сказал: "Теперь ваш английский язык становится лучше – постарайтесь выбрать из моей головы хотя бы ту малость знания английского языка, которой обладаю я". И он положил свою руку мне на лоб в области памяти и сжал на ней свои пальцы (и я даже почувствовала чуть-чуть ту же самую боль, как тогда, и холодный трепет, который я уже раньше испытывала), и начиная с этого дня, он поступал так со мною ежедневно в течение двух месяцев приблизительно. Опять сцена меняется, и я ухожу с Учителем, который отсылает меня обратно в Европу. Я прощаюсь с его сестрой и ее ребенком и всеми учениками. Я слушаю, что мне говорят Учителя. Затем раздаются прощальные слова Махатмы К. Х., как всегда, смеющегося надо мною. Он говорит: "Итак, вы немногому научились из Сокровенной Науки и практического оккультизма – кто же может ожидать этого от женщины, но, во всяком случае, вы немножко научились английскому языку. Вы теперь говорите на этом языке только немножко хуже, чем я", – и он засмеялся. Опять сцена меняется, я нахожусь на 47-й улице Нью-Йорка, пишу "Изиду", и Его голос диктует мне. В том сне или ретроспективном видении я еще раз переписала всю "Изиду" и могла бы теперь указать все страницы и фразы, продиктованные Махатмой К. Х., и страницы и фразы, продиктованные Учителем и записанные на моем настолько плохом английском языке, что Олькотт в отчаянии вырывал горстями волосы со своей головы, не будучи в состоянии добраться до настоящего смысла написанного. И опять я видела себя самое ночью в кровати – я писала "Изиду" в своих снах в Нью-Йорке – в самом деле писала ее во сне и чувствовала фразы, которые Махатма К. Х. запечатлевает на моей памяти. Затем, когда я приходила в себя после моего видения (теперь в Вурцбурге), я услышала голос Махатмы К. Х.: "А теперь сделай выводы, бедная слепая женщина. Плохой английский язык и построение фраз вы уже знаете, хотя даже этому вы научились от меня… Снимите пятно, наброшенное на вас этим введенным в заблуждение самодовольным человеком (Ходжсоном); объясните истину тем немногим друзьям, которые вам поверят, ибо публика не поверит до того дня, пока не выйдет из печати "Тайная Доктрина". Я проснулась, и это было, как вспышка молнии; но я все еще не понимала, к чему это относилось. Но через час пришло письмо Хьюбе Шлейдена графине, как получилось, что Ходжсон обнаружил и показал такое сходство между моим испорченным английским языком и некоторыми выражениями Махатмы К. Х. конструкцией фраз и своеобразными галлицизмами, то я останусь навсегда обвиненной в обмане, подлоге и т. п. (!). Конечно, своему английскому языку я научилась от него! Это даже Олькотт поймет. Вы знаете, и я это рассказывала многим друзьям и врагам, что моя воспитательница, так называемая гувернантка, обучила меня ужасающему йоркширскому диалекту. С того времени, как мой отец привез меня в Англию, думая, что я прекрасно говорю по-английски (мне тогда было 14 лет), и люди спрашивали его, где я получила образование – в Йоркшире или в Ирландии, и хохотали над моим акцентом и образом речи, – я совсем забросила английский язык и пыталась избегать говорить на нем как только можно. С 14 лет и до тех пор, пока мне не исполнилось больше 40 лет, я никогда не говорила по-английски, не говоря уже о том, чтобы писать, и совсем его забыла. Я могла читать, но очень мало читала по-английски – не умела говорить на этом языке. Я помню, как трудно мне было понимать хорошо написанную английскую книгу еще в 1867 году в Венеции. Все что я знала, когда в 1873 году приехала в Америку, было умение немножко говорить, и об этом могут свидетельствовать и Олькотт, и Джадж, и все, кто меня тогда знали. Я бы хотела, чтобы люди увидели статью, которую я однажды пыталась написать для "Знамени Света", и где я вместо "сангвинистический" написала "кровавый" и т. д. Я научилась писать на нем пока писала "Изиду" (т. е. посредством писания "Изиды"); это именно так, и профессор Уайдлер, который каждую неделю приходил, чтобы помогать Олькотту в распределении глав и писать индекс, может это засвидетельствовать. И когда я закончила "Изиду" (нынешняя "Изида" – это только третья часть того, что я написала и уничтожила), – я могла писать по-английски так же, как я пишу теперь – не хуже и не лучше. Моя память и способности кажутся исчезнувшими с тех пор.
Что же тогда удивительного в том, что мой английский язык и язык Махатмы оказались сходными! Язык Олькотта и мой также проявляют сходство в американизмах, которые я набрала от него за эти десять лет. Я, мысленно переводя все с французского, не писала бы слово "скептик" через К, хотя Махатма написал, и когда я написала его через С, Олькотт и Уайдлер, а также корректор поправили его. Махатма К. Х. сохранил эту привычку и придерживается ее, а я никогда с тех пор, как уехала в Индию. Я бы никогда не поставила "carbolic" вместо "carbonic", и я была первой, кто заметила эту ошибку в письме Хьюма, в Симле, где она встретилась. Подло и глупо было с его стороны опубликование его, ибо, если он говорит, что это относилось к одной фразе, найденной в каком-то журнале, то это слово, правильно написанное, было перед моими глазами или перед глазами какого-либо ученика, который осаждал письмо, и поэтому, очевидно, эта ошибка является bapsus calami, если там вообще было какое-нибудь calam при осаждении. "Разница в почерках" – ой, какое большое диво! Разве Учитель К. Х. сам писал все свои письма? Сколько учеников осаждали и писали их – одно только небо знает. Итак, если существует такое заметное различие между письмами, написанными механически одним и тем же человеком (как, например, у меня, – у меня никогда не было стойкого установившегося почерка), то насколько это различие может быть больше при осаждении, которое есть фотографическое воспроизводство из чьей-то головы, и я готова побиться об заклад на что угодно, что ни один ученик (если Учителя могут) не в состоянии дважды осаждать свой почерк в точности одинаково так же, как ни один художник не может переписать картину, сохраняя полное сходство (посмотрите портреты Учителя, написанные Шмихеном). Все это может быть легко понято теософами (не всеми) и теми, кто глубоко задумывались и кое-что знают из (нашей) философии. Кто поверит всему тому, что я говорю в этом письме, кроме тех немногих? Никто. И все же от меня требуют объяснений, и когда они будут даны (если вы хотите писать объяснения, основываясь на фактах, – я дам вам факты), никто им не поверит. Все же вы должны доказать им, по крайней мере, одно: оккультные свершения, писание писем и т. п. не могут быть судимы на основе обычных каждодневных стандартов обычными экспертами и т. п. мерами. Имеется не три решения, а только два: или я выдумала Учителей, их философию, написанные ими письма и т. д., или же не выдумала. Если и выдумала, и Учителя не существуют, тогда их рукописи тоже не могли бы существовать; или же Я эти письма-рукописи тоже выдумала, и если так, то как могут называть меня "подделывательницей"? Тогда это мои рукописи, и я имею право использовать их, если я так умна. Что касается изобретения философии и учения, – это покажет Т. Д. Здесь я нахожусь одна с графиней в качестве свидетельницы. У меня здесь нет никаких книг и никого, кто бы помог мне. И я скажу вам, что "Тайная Доктрина" будет в двадцать раз ученее, философичнее и лучше, чем "Изида", которая будет ею убита. Имеются сотни тем, на которые мне разрешено говорить и также объяснить их. Я покажу, что может сделать русский шпион, мнимый подделыватель и плагиатор и т. д. Будет доказано, что вся Доктрина – камень основания всех религий, включая эту; это будет доказано на основании опубликованных индусских экзотерических книг, символы которых будут объяснены эзотерически. Будет показана чрезвычайная ясность "Эзотерического Буддизма" и правильность ее доктрин будет доказана математически, геометрически, логически и научно. Ходжсон очень искусен, но он недостаточно искусен для истины, и она восторжествует, после чего я могу спокойно умереть. Это Бабула писал письма моего Учителя – действительно?! Пять лет спустя Хьюм обнаружил, что конверт из муниципалитета, принесенный Бабулой, был "вскрыт" мною. Какой хорошей памятью, должно быть, обладает принесший его, чтобы помнить, что это был точно тот же самый конверт! А письмо Гарстина, отнесенное к нему Мохини через полчаса после того, как это письмо было положено в хранилище и исчезло оттуда. Его письмо, запечатанное и заклеенное со всеми предосторожностями, не имевшее на себе никаких признаков, какие теперь приписываются ему, якобы имевшиеся в вечер доставки, теперь, спустя два года, после того как оно прошло через 1000 рук, будучи вскрыто Гарстином и самими экспертами, пытающимися увидеть, как оно могло быть вскрыто – все это теперь против меня!
И ложь Хьюма. Он узнал, что такую тибетскую и непальскую бумагу можно достать около Дарджилинга. Он сказал, что до того, как я поехала в Дарджилинг, Учителя никогда не писали на такой бумаге. Сейчас я прилагаю к этому письму лоскут такой бумаги, чтобы вы тщательно рассмотрели, и при вашей памяти вы непременно узнаете эту бумагу. Это подлинная частица из первого урока, который вам и Хьюму дал Учитель в его музее в Симле. Вы смотрели на него много раз. Пожалуйста, после опознания пошлите его обратно мне. Это письмо частное, доверительно, и я требую от вас во имя вашей чести – не выпускайте из рук и никому не давайте. Никакой знаток и востоковед не поймет написанного на нем и найдет только буквы, которые имеют значение только для меня одной и ни для кого-либо другого. Но я хочу, чтобы вы видели и запомнили, что я поехала в Дарджилинг год спустя после того, как Хьюм поссорился с К. Х., и эта бумага была у меня в Симле, когда начались первые уроки. И по всему Докладу все та же ложь, ложные свидетельства и т. п.
Ваша – уже не сломленная Е. П. Блаватская