III

III

Вооруженные люди с квадратными головами и до жути уродливыми лицами окружили здание капитула. Время от времени я приподнимал опущенный на лицо капюшон рясы, желая остаться неузнанным, и мне казалось, я вижу страшный сон. Собравшиеся тут же жители Тулузы ждали.

В толпе напротив я заметил Петра, окруженного группой вооруженных Белых. Его единственный глаз горел кровожадным огнем.

Внезапно раздался страшный шум, резко сменившийся давящей тишиной. На пороге здания капитула появился человек в богатой одежде; в руках он держал большой пергамент с ярко-красными печатями. Он бросал тревожные взоры на окна, расположенные напротив. Дрожащими руками он развернул пергамент и бесцветным голосом начал читать, заботясь единственно о том, как бы не проглядеть карающую стрелу, которая в любой момент могла вылететь из противоположного окна. Документ, зачитанный им в гробовой тишине, начинался так:

«Филипп, Божьей милостью король французов, всем своим друзьям и вассалам, к коим дары сии прибудут, поклон и любовь! Да будет вам известно, что мы вручаем верному нашему подданному, нашему дорогому и преданному Симону де Монфору герцогство Нарбоннское, графство Тулузское…»[20]

Я перестал слушать. Далее следовал перечень малопонятных официальных формулировок, с помощью которых сильные мира сего имеют обыкновение выражать свои мысли на пергаментах. Моего господина Раймона VI лишили его города и владений. Закончив чтение, грабитель вышел на крыльцо капитула и на мгновение задержался на ступеньках. Глыба его черепа задвигалась в знак уважения к епископу Фолькету, появившемуся вслед за ним. Фолькет смотрелся невероятно толстым, и я решил, что это из-за кольчуг, надетых под священническое облачение — видимо, не меньше трех сразу. Он поднес руки к лицу, делая вид, что хочет скрыть слезы. От Сезелии я знал, что слезы у него выступали под действием перца, насыпанного под ногти. Следом вышел Ги де Монфор, брат Симона, страшная Аликс в платье, усыпанном награбленными драгоценностями, прочие грабители и прочие епископы.

Советники капитула появились последними. Дышали они тяжело — наверное, по причине ожогов, появившихся у них на языках после произнесения присяги новому сеньору. Еще мне показалось, что у них дергается правая рука — видимо, по причине подписания ими присяги. Пальцы Бернара де Коломье больше не унизывали драгоценные кольца. Зеленщик Этьен Карабордес выглядел неимоверно тощим. Понс Барбадаль, торговец вином, утратил свое пышущее здоровьем лицо. И пока демоны шествовали под защитой солдат, я вспомнил, о чем мне недавно говорил Петр, а еще раньше Сезелия: близилось крушение Тулузы. Человек в железе и человек в митре воплощали зло, предсказанное ясновидящей Мари. Из-за пророческих речей ясновидицы третий член этой адской троицы приказал развеять по ветру прах, оставшийся от ее тела. Однако пророчество сбывалось.

Вечером того же дня я забаррикадировал двери своего дома и расположил возле каждого окна заряженный арбалет. И всякий раз, когда я оглядывал улицу Тор, мне чудился кровожадно пылающий глаз Петра.

Я поделился своими страхами с Аудой, а она ответила, что даже самые большие беды можно отвратить молитвой — как отвращают грозу верхушкой дерева. При условии, если молящийся согласен взять эти беды на себя. И ночью, через перегородку, разделявшую наши комнаты, я слышал, как она повторяла:

— Пусть все страдания Тулузы войдут в мое тело и в мою душу.

Я не верил в такое притяжение, но полагал неосторожным вводить себя в искушение. Я часто упрашивал сестру прекратить ночные бдения, но безрезультатно.

Разрушение Тулузы началось. Многие жилища внутри городских стен напоминали крепости. Симон де Монфор приказал снести все башни, способные в случае мятежа служить укрытием. Цепи, преграждавшие улицы по ночам, убрали, чтобы его германские всадники могли беспрепятственно разгонять народ. Наконец, сотни мастеровых были брошены на разборку крепостных стен. Но стены, сооруженные по науке каменщика Арнаута Бернара, были поистине циклопическим сооружением. Мастеровые сумели проделать в них только бреши…

Я с ужасом замечал, что беспрестанные молитвы Ауды постепенно приносили свои плоды. Между ней и городом установилась таинственная связь. И когда с главной башни, обрубок которой до сих пор возвышается над воротами Сардан, сняли венец из розового гранита, по лбу Ауды кровавым венцом пролегла красная полоса.

По утрам сестра иногда звала меня. Боль, гнездившаяся в ее теле, извещала о новых разрушениях в городе. Разборка башни Маскарон отозвалась на ее горле. Сорванные ворота в крепости Базакль оставили след на ладонях. Падение башни Сан-Ремези отдалось в сердце. Я уверовал, что жизнь моей сестры Ауды слилась с жизнью Тулузы. Но когда я умолял ее прекратить молитву, которую она читала мысленно, если не имела возможности произнести вслух, она отвечала мне:

— Моя жертва не является настоящей жертвой, потому что я приношу ее с радостью.

Настали страшные времена, но я не стану о них рассказывать. Мать моя умерла. После первого восстания Симон де Монфор потребовал от тулузцев восемьдесят заложников и, воспользовавшись пустяковым предлогом, немедленно их уничтожил. Одним из этих заложников был мой отец. Вместе с Арнаутом Бернаром и еще несколькими храбрецами я ходил от двери к двери и просил милостыню, чтобы собрать тридцать тысяч марок серебром, которые Симон де Монфор потребовал после второго восстания; эти пожертвования спасли город от разграбления. Мне повезло: ночью, когда Петр с двумя приятелями спрыгнул ко мне в сад, намереваясь завладеть Аудой, я убил всех троих, прежде чем они подняли шум, и зарыл у подножия лаврового дерева. Не знаю, покоятся ли они с миром. Лавр продолжает расти. Судьба отвернулась от меня в тот день, когда, распластавшись на кровле, я послал стрелу в Симона де Монфора: он выходил из церкви Сент-Этьен и неосмотрительно задержался на пороге. Меня отделяло от него не более пятидесяти метров. Я был уверен в своем выстреле. Тайная сила отвела мою стрелу, ибо время еще не пришло.

Когда каждому жителю вышел приказ под страхом смерти сложить перед дверью своего дома все имевшееся у него оружие, я организовал в подвалах мастерские, где ковали новые мечи и строгали древки для копий. Во время третьего восстания я сражался среди тех, кто сумел оттеснить Симона де Монфора и его солдат в Нарбоннский замок. Был я и в числе семи делегатов, отправившихся к Монфору претерпеть унижение. Мы стояли на коленях и слышали, как епископ Фолькет просит Монфора казнить нас. Он скинул свою обычную маску лицемерия, и из-под ногтей у него не сыпался перец: вызывать слезы более не требовалось. Лицо его пылало великой ненавистью, и он не считал нужным скрывать ее. В сущности, семь коленопреклоненных мужчин были для него песчинкой в пустыне. Он жаждал гибели всего еретического города и со всем пылом красноречия доказывал необходимость осуществить свое желание. Клялся, что Господь вдохновил его, что Господь хочет этой жертвы[21]. Пока он говорил, я ощутил колебания воздуха, а следом звук, исходивший ниоткуда, но обладавший загадочными модуляциями, напоминавшими звуки, которые иногда по вечерам самозабвенно издавала Ауда. Может, это была ее молитва, тайным волшебством проникшая в души злых людей и повлиявшая на них? Солдат, заполнивших площади и уличные перекрестки в ожидании приказа начать погромы, внезапно отозвали за пределы города, а мы, семь посланцев Тулузы, невредимыми покинули Нарбоннский замок, изумляясь, что остались живы.

Бывали ночи, когда Ауда переставала дышать, и я боялся, что она умрет. Тогда я выглядывал в окно и смотрел, не видно ли где-нибудь языков пламени занимавшегося пожара: Белые давно грозились поджечь город. Как-то раз я заколол человека, натаскавшего ко входу в дом Роэкса хвороста и уже подносившего к нему горящий факел. Однажды на кладбище возле площади Сен-Сернен я услышал доносившиеся из-под земли глухие звуки, но так и не понял, были ли это шаги мертвецов, или же это землекопы, посланные Фолькетом, делали подкоп под собор.

Здоровье вернулось к Ауде, и Тулуза выжила. Вместе со своими рыцарями Симон де Монфор покинул город и отправился воевать на берега Роны. Дома в Тулузе осели, глубоко погрузив фундамент в почву древнего города. Укоренились лишенные убранств башни. Я собственными глазами видел, как развалины крепостных стен сами собой разрастались и вширь и ввысь. На добрых пару метров подросла колокольня Дальбад.

Солнечным сентябрьским днем, впервые после долгой болезни, моя сестра Ауда спустилась в сад и набрала букет цветов. И сразу же произошло чудо: густой туман, каких в это время года никогда прежде не было, опустился на город, скрыв грядущие события от солдат Монфора и предателей. Особенно плотной пеленой затянулись воды Гаронны, омывавшие окраины Тулузы, где находился брод Базакль. Через этот брод граф Раймон VI Тулузский, оставшийся сеньором Тулузы в сердцах ее жителей, около пяти часов вечера переправился через Гаронну. Справа от него шел Рожер Бернар де Фуа, слева Бернар де Комменж, а за ними — отважные и непобедимые воины.

Я первым бросился навстречу графу и, зайдя в воду по колено, подхватил под уздцы его коня. Потом произнес все необходимые по такому случаю речи, ибо, разволновавшись, Этьен Карабордес и Понс Барбадаль плакали, а Пейре де Роэкс, которому в Нарбоннском замке вырвали язык за то, что он якобы дурно отозвался о Господе, испускал только нечленораздельные крики. Когда ворота Базакль открылись, я играючи схватил огромный букцинум и единым выдохом извлек из него громкоголосый звук, оповестивший всех о возвращении настоящего сеньора Тулузы. В ту же секунду двести тысяч жителей прилипли к окнам, а фундаменты домов содрогнулись, вновь ощутив свое каменное бессмертие.

Услышав торжествующий глас трубы, Аликс де Монфор и несколько солдат-северян, сумевших спастись от гнева жителей Тулузы, без промедленья укрылись в Нарбоннском замке[22], и Аликс, стуча зубами от ужаса, приказала поднять все четыре подъемных моста.

А вечером, возвращаясь в город, я слышал, как повсюду, на всех уличных перекрестках, горожане обсуждали нос Аликс де Монфор. Нос этот всегда был необычайно длинным и некрасивым. И все в один голос твердили, что, когда профиль Аликс показался в окне Орлиной башни, нос ее выглядел во много раз длиннее, чем обычно.