Глава 36 Интерес Бабаджи к Западу

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 36

Интерес Бабаджи к Западу

– Учитель, вы когда-нибудь встречали Бабаджи?

Была тихая летняя серампурская ночь, я и Шри Юктешвар сидели рядом на балконе второго этажа его дома, огромные звезды тропиков мерцали у нас над головой.

– Да, – учитель улыбнулся моему прямому вопросу, глаза его выразили почтение. – Три раза я был благословен лицезрением бессмертного гуру. Наша первая встреча произошла в Аллахабаде на кумбха мела.

Религиозные праздники, устраиваемые в Индии с незапамятных времен, известны как кумбха мела, они постоянно сохраняли духовные цели в поле зрения масс. Миллионы набожных индусов собираются раз в двенадцать лет для того, чтобы встретиться с садху, йогами, свами и аскетами всякого рода. Есть много отшельников, которые никогда не покидают своих уединенных убежищ, исключая лишь посещение мела (ярмарки), чтобы даровать свое благословение мирским мужчинам и женщинам.

"Во время первой встречи с Бабаджи я еще не был свами, – продолжал Шри Юктешвар, – но уже получил посвящение в крию от Лахири Махасая. Он надоумил меня посетить мела, собиравшуюся в январе 1894 года в Аллахабаде. Я впервые видел кумбха и был немного ошеломлен шумом и гомоном толпы. Ищущим взглядом озираясь по сторонам, я не заметил ни одного лика озаренного учителя. Перейдя через мост, на берегу Ганга я заметил одного знакомого, стоящего поблизости и протягивающего чашу нищего.

«О, этот базар не что иное, как хаос шума и нищих, – разочарованно подумал я. – Я не удивлюсь, если западные ученые, терпеливо расширяющие границы своего познания для практического блага человечества, милее Богу, чем эти бездельники, исповедующие религию, но больше всего думающие о подаянии».

Мои размышления по поводу социальных реформ были прерваны голосом саньясина, остановившегося предо мной.

– Господин, – сказал он, – вас зовет один святой.

– Кто он?

– Подойдите и посмотрите сами.

Не без колебания последовав этому лаконичному совету, я вскоре оказался около дерева, ветви которого укрывали гуру с небольшой группой учеников. Необычный с виду учитель, светлый, с темными, но яркими глазами, поднялся при моем приближении и обнял меня.

– Добро пожаловать, свамиджи, – нежно сказал он.

– Господин, – настойчиво возразил я, – я не свами.

– Те, которым я божественно указал даровать титул свами, никогда не отвергают его.

Святой обратился ко мне просто, но в словах его звучала глубокая уверенность истины, и я был тут же охвачен волной духовного блаженства. Улыбнувшись внезапному возвышению в древний монашеский орден[1], я склонился у стоп явно великой и ангельской сущности в образе человека, воздавшего мне такую честь.

Бабаджи – а это был именно он – жестом показал мне на место под деревом рядом с собой. Он был крепок и молод и походил на Лахири Махасая. Хотя я часто слышал о необычайном сходстве внешности двух учителей, оно не поразило меня. Бабаджи способен воспрепятствовать возникновению любой конкретной мысли в уме человека. Видимо, великий гуру хотел, чтобы я чувствовал себя непринужденно в его присутствии и не был одержим благоговейным страхом, узнав, кто он.

– Что ты думаешь о кумбха мела?

– Я весьма разочарован увиденным, господин, – сказал я и поспешно добавил: – Пока не встретился с вами. Святые и эта суета как-то не подходят друг другу.

– Дитя мое, – сказал учитель, хотя на вид я был в два раза старше его, – за ошибки многих не осуждай всего. Все на земле смешанной природы, как смесь сахара с песком. Будь как мудрый муравей, который отбирает лишь сахар, а песок оставляет нетронутым. Хотя многие садху, находящиеся здесь, еще блуждают в иллюзии, тем не менее мела благословлена немногими осознавшими Бога.

Ввиду своей собственной встречи с этим возвышенным учителем я охотно с ним согласился.

– Господин, – заметил я, – мне думалось о людях науки Запада, намного превосходящих разумом большинство из собравшихся здесь, они живут в далекой Европе и Америке, исповедуя разные веры и не ведая о подлинном значении такого мела, как теперешний. Это люди, которые могли бы извлечь огромную пользу из встреч с учителями Индии. Но, несмотря на высокие интеллектуальные достижения, многие представители Запада преданы неприкрытому материализму. А другие, знаменитые в науке и философии, не признают единую основу разных религий. Вера их служит непреодолимым барьером, грозящим отделить их от нас навсегда.

– Я видел, что Запад тебя интересует так же, как и Восток. – На лице Бабаджи отразилось одобрение, – Я чувствовал, как сердце твое болит за всех людей, восточных или западных. Именно поэтому я и призвал тебя сюда. Восток и Запад должны найти золотую середину – путь активности в соединении с духовностью, – продолжал он. – Индии есть чему поучиться у Запада в отношении материального прогресса, в свою очередь, Индия может научить Запад универсальным методам, благодаря которым он будет в состоянии упрочить религиозные убеждения на неколебимых основах йоговской науки. Ты, свамиджи, должен сыграть определенную роль в наступлении гармоничного взаимообмена между Востоком и Западом. Через несколько лет я пошлю тебе одного ученика, которого ты сможешь обучать для распространения йоги на Западе. Вибрации множества духовно ищущих душ оттуда текут ко мне. Я чувствую потенциальных святых в Америке и Европе, ожидающих пробуждения".

В этом месте рассказа Шри Юктешвар обратился ко мне и, посмотрев в глаза, сказал улыбаясь в свете луны:

– Сын мой, ты и есть тот самый ученик, которого несколько лет назад Бабаджи обещал мне послать.

Я был счастлив узнать, что Бабаджи направил мои стопы к Шри Юктешвару, но мне все-таки было трудно представить себя на далеком Западе, вдали от любимого гуру и простого мира его уединенного жилища.

"Потом Бабаджи заговорил о Бхагавадгите, – продолжал Шри Юктешвар, – к моему удивлению, несколькими словами похвалы он показал, что ему был известен факт написания мною толкования Гиты.

– По моей просьбе, свамиджи, сделай, пожалуйста, еще одно дело, – сказал великий учитель, – Не напишешь ли ты небольшую книгу о единой основе Христианского и Индусского Писания? Покажи параллельными ссылками, что вдохновенные сыны Божии говорили одни и те же истины, не затуманенные сектантскими разногласиями людей.

– Магарадж[2], – неуверенно возразил я, – в состоянии ли я буду выполнить это указание?

Бабаджи тихо засмеялся.

– Сын мой, к чему сомнение? – уверенно сказал он. – Чьих рук все это дело и кто свершитель всех действий? Что бы Господь ни побудил меня сказать, это обязательно претворится в жизнь как Истина.

Я счел себя уполномоченным на это благословением святого и согласился написать книгу. Чувствуя, что пора уходить, я неохотно поднялся со своего сиденья из листьев.

– Ты знаешь Лахири? – спросил учитель, – Он великая душа, не правда ли? Расскажи ему о нашей встрече. – Затем он передал мне весть для Лахири Махасая.

Когда я скромно преклонил колени, прощаясь, святой по-доброму улыбнулся.

– После того как книга будет закончена, я навещу тебя, – пообещал он. – А пока до свидания.

На следующий день я оставил Аллахабад и сел на поезд в Бенарес. Придя домой к моему гуру, я без промедления рассказал историю о чудесном святом на кумбха мела.

– О, неужели ты не узнал его? – В глазах Лахири Махасая играли смешинки. – Я вижу, что ты не мог узнать, так как он воспрепятствовал тебе. Он и есть мой несравненный гуру, небесный Бабаджи!

– Бабаджи! – повторил я, охваченный благоговейным трепетом. – Йоговский Христос Бабаджи! Видимый невидимый спаситель Бабаджи! О, если бы я мог вернуть прошлое и еще раз побыть в его присутствии, чтобы ощутить блаженство у его лотосных стоп!

– Ничего, – утешительно сказал Лахири Махасая. – Он же обещал повидать тебя вновь.

– Гурудев, божественный гуру просил передать вам весточку: «Скажи Лахири, что запас силы на эту жизнь истощается, он почти кончился».

Едва я произнес эти загадочные слова, тело Лахири Махасая затрепетало, как от электрического разряда. В один миг все в нем стихло, улыбающееся лицо стало невероятно суровым. Тело побледнело и стало как деревянная статуя, сидящая мрачно и недвижно. Я был смущен и встревожен. Никогда в жизни я не видел, чтобы это радостная душа являла такую суровость. Другие присутствующие ученики со страхом впились в него глазами.

Три часа прошло в молчании. Потом Лахири Махасая вернулся к своей естественной бодрой манере поведения и тепло обратился к каждому из чела. Все облегченно вздохнули.

По реакции учителя я понял, что весть Бабаджи, несомненно, была сигналом, по которому Лахири Махасая узнал, что тело его скоро умрет. Внушавшее ужас молчание доказывало, что мой гуру, контролируя свою сущность, отсек последнюю ниточку привязанности к материальному миру и ушел в вечно живое тождество в Духе. Замечание Бабаджи выражалось иными словами: «Я всегда буду с тобой».

Хотя Бабаджи и Лахири Махасая были всеведущи и не имели необходимости общаться друг с другом через меня или кого-либо иного, но великие часто снисходят до исполнения той или иной роли в человеческой драме. Время от времени они передают пророчества через посланцев обычным путем, для того чтобы впоследствии у широкого круга людей, узнавших об этом, осуществление этих слов могло вызвать большую веру в Бога.

Вскоре я оставил Бенарес и в Серампуре взялся за работу над книгой о Писаниях, о которой просил Бабаджи, – продолжал Шри Юктешвар. – Не успел я приняться за дело, как уже был в состоянии сочинить стих, посвященный бессмертному гуру. Мелодичные строки без усилий текли из-под пера , хотя никогда ранее я не брался за санскритскую поэзию. В ночной тиши я занялся сравнением Библии и Писаний Санатана дхармы[3]. Приводя слова благословенного Господа Иисуса, я показывал, что учения Его по существу едины с откровениями Вед. К моему утешению, книга Святая наука была закончена в короткое время, это привело меня к пониманию, что такая скорость была следствием милостивого благословения моего парамгуру[4] магараджа.

Утром, после своих литературных усилий, – продолжал учитель, – я отправился сюда на Рай гхат, чтобы искупаться в Ганге. Гхат был пуст, и я немного постоял, наслаждаясь живительным покоем. После погружения в искрящиеся воды я собрался домой. Единственным звуком в тишине было шуршание и шлепанье в ритм каждому шагу омытой в Ганге ткани. Когда я прошел мимо большого баньянового дерева у реки, какой-то сильный импульс заставил меня оглянуться. Там, в тени баньяна, в окружении нескольких учеников сидел великий Бабаджи!

– Приветствую тебя, свамиджи! – прозвучал чарующий голос учителя, убедив меня, что я не сплю. – Я вижу, ты успешно завершил работу над книгой. Как я и обещал, я здесь, чтобы поблагодарить тебя.

С бьющимся сердцем простерся я у его стоп.

– Парам-гуруджи, – умоляюще сказал я, – не почтите ли вы и ваши чела своим присутствием мой находящийся поблизости дом?

Высочайший гуру, улыбаясь, отказался.

– Нет, дитя, – сказал он, – мы люди, которым нравится тень деревьев, это место для нас вполне удобно.

Подождите пожалуйста, немного, учитель, – я умоляюще взглянул на него, – Я мигом вернусь с кое-какими сладостями[5].

Когда через несколько минут я вернулся с блюдом различных лакомств, увы, баньян более не укрывал своей тенью небесную группу. Я все обыскал вокруг гхата, но сердцем знал, что маленькая группа уже улетела на крыльях эфира.

Я обиделся до глубины души. «Если даже мы снова встретимся, то не стану с ним разговаривать, – уверял я себя. – С его стороны нехорошо было оставить меня так внезапно». Это была, конечно, обида любви, и ничто иное. Несколько месяцев спустя я посетил Лахири Махасая в Бенаресе. Когда я вошел в его маленькую гостиную, гуру, улыбаясь, сказал:

– Заходи, Юктешвар. Не встретил ли ты только что на пороге моей комнаты Бабаджи?

– Да неужели? Нет, не встретил, – удивленно ответил я.

– Иди сюда, – Лахири Махасая мягко коснулся моего лба, и я тут же увидел у двери фигуру Бабаджи, подобную цветущему лотосу.

Я вспомнил прежнюю обиду и не поклонился. Божественный гуру смотрел на меня непроницаемым взглядом:

– Я тебе неприятен? – Господин, как же мне будет приятно? – ответил я. – Из воздуха вы появились с вашей магической группой и в воздухе рассеялись.

– Я сказал тебе, что увижусь с тобой, но не говорил, сколь долго я с тобой пробуду, – тихо рассмеялся Бабаджи. – Уверяю, ты был так возбужден, что от взрыва твоего неистовства я совсем растворился в эфире.

Меня сразу удовлетворило это нелестное разъяснение. Я склонился к его стопам, всевышний гуру доброжелательно похлопал меня по плечу.

– Дитя мое, ты должен больше медитировать, – сказал он. – Взгляд твой еще небезошибочен – ты не можешь видеть меня за солнечным светом. – С этими словами, сказанными голосом небесной флейты, Бабаджи исчез в скрытом сиянии.

– Это было одно из последних моих посещений Бенареса, имевшее целью увидеть любимого гуру, – заверил Шри Юктешвар. – Как и предсказал Бабаджи на кумбха мела, воплощение домохозяина Лахири Махасая приближалось к завершению. Летом 1895 года на спине его крепкого тела появился незначительный нарыв – он перерабатывал в своей плоти дурную карму некоторых из учеников. Вскрыть нарыв он не соглашался. Наконец несколько чела стали очень настаивать, на что учитель загадочно ответил: «У тела должна найтись причина для отдыха; я соглашусь на все, что вам угодно».

Через непродолжительное время несравненный гуру в Бенаресе оставил свое тело. Мне больше не нужно было искать его в его маленькой гостиной, я убедился, что всякий день моей жизни благословен вездесущим руководством учителя".

Через несколько лет из уст свами Кешабананды[6], одного из продвинутых учеников, я услышал множество чудесных деталей, рассказанных очевидцами, об отходе Лахири Махасая.

"За несколько дней до того как гуру оставил свое тело, – рассказывал мне Кешабананда, – он материализовался передо мной, когда я сидел в своем жилище в Хардваре. «Приезжай сейчас же в Бенарес», – сказал Лахири Махасая и исчез. – Я немедленно поехал в Бенарес. У дома учителя я увидел многих собравшихся учеников. В тот день в течение нескольких часов учитель изъяснял Гиту, потом просто обратился к нам: «Я ухожу домой»[7].

Тут же разразились горестные вопли. «Утешьтесь, я еще восстану». Сказав так, Лахири Махасай трижды обернулся по кругу и, обратившись лицом на север в своей позе лотоса, славно вошел в окончательное махасамадхи[8].

Красивое тело Лахири, столь дорогое поклонникам, было кремировано с торжественными обрядами у святого Ганга на Маникарника гхате, – продолжал Кешабананда. – На следующий день в десять утра, когда я еще был в Бенаресе, мою комнату залил яркий свет. И вот предо мной стоит Лахири Махасая из плоти и крови. Тело его было такое же, как прежде, только моложе и светлее. Божественный гуру заговорил: «Кешабананда, это я. Из дезинтегрированных атомов своего кремированного тела я воссоздал его форму. Мое дело домохозяина в мире сделано, но я оставляю землю не насовсем. Я проведу некоторое время с Бабаджи в Гималаях и с Бабаджи в космосе».

С несколькими словами благословения мне трансцендентальный учитель исчез. Чудное воодушевление исполнило мое сердце от возвышения в Духе, как учеников Христа и Кабира[9], увидевших своих гуру живыми после их физической смерти.

Возвратившись в уединенное жилье в Хардваре, – продолжал Кешабананда, – я принес с собой святой пепел моего гуру. Я знаю, что он избавился от временно-пространственной клетки, птица вездесущности освободилась. Тем не менее хранение его святых останков успокаивало мое сердце".

Другой ученик, благословенный лицезрением воскресшего гуру, был святой Панчанон Бхаттачарья[10]. Я навестил Панчанона в его калькуттском доме и с удовольствием выслушал рассказ о его многолетнем общении с учителем. В заключение он рассказал мне о самом изумительном случае в его жизни:

«Здесь, в Калькутте, после кремации в десять утра мне в живом величии явился Лахири Махасая».

Свами Пранабананда – «святой с двумя телами» – также поведал мне детали собственного высокого переживания.

"За несколько дней до того как Лахири Махасая оставил тело, – рассказал мне Пранабананда во время посещения школы в Ранчи, – я получил от него письмо с просьбой сразу выехать в Бенарес. Но я задержался, ибо сразу выехать не мог. Занимаясь приготовлениями к поездке, в десять часов утра я вдруг, к своей радости, увидел сияющую фигуру моего гуру.

– Зачем спешить в Бенарес? – улыбаясь, сказал Лахири Махасая. – Ты больше не найдешь меня там.

Когда до меня дошел смысл его слов, от горя я разрыдался, думая, что вижу его лишь в видении. Учитель приблизился ко мне с утешением.

– Вот, коснись моего тела, – сказал он. – Я живой, как всегда. Не плачь, разве я не всегда с тобой?"

Из уст этих трех великих учеников выяснялась история чудесной истины: в десять часов утра, день спустя после того, как тело Лахири Махасая было кремировано у священного Ганга, воскресший учитель в разных городах в настоящем, но преображенном теле явился пред тремя учениками.

"Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертное, тогда сбудется слово написанное: «поглощена смерть победою». «Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?»[11]".