Две байки у костра

Две байки у костра

— Я тогда только начинал вести раскопки, — рассказывал один из заросших парней. — Однажды по глупости пошел на место раскопок под вечер один. Когда возвращался, уже ночь была. И вот иду я по дороге и вижу, что вокруг меня. сорок второй год! Люди, окопы, блиндажи, машины. Даже лес другой. До лагеря дошел нормально, но все равно страшно было. Или вот одна девушка вечером раскапывала бойца. И вдруг к ней мужчина в военной форме подходит, останавливается и смотрит. Она внимания особого сразу не обратила — отрядов тут много стоит, многие в форме ходят. А он и говорит ей: «Ты, как его раскопаешь, вот здесь покопай, тут еще один лежит. И вон около той осины тоже. А вот здесь, под елкой, я умер!» Девчонка, конечно, падает без сознания. Потом, когда пришла в себя и все рассказала, пошли проверили это место — во всех местах, на которые указал этот мужик, нашли останки. И под елкой тоже нашли. Среди костей — пуговицы со звездочками. Наш, значит, был.

— Это ладно, — заметил другой, — ая вот помню, лет тринадцать назад подхватил меня дальнобойщик, который постоянно мотался этой трассой. И рассказал: «Работа у нас, сами понимаете, не из легких — сутками за рулем. Вот и тут, еду мимо Мясного часиков в десять вечера. А я перед этим не спал почти трое суток, и все вроде бы нормально, но в сон так клонит. Сам не заметил, как заснул. Очнулся от громкой фразы: «Эй, братишка, подъем!!! Ты это. аккуратней, что ли.» И вроде как по плечу кто-то стучит. Глаза открываю — никого. Смотрю: а машина по обочине уже едет. Вырулил и — по тормозам. Остановился, вышел, осмотрелся: вокруг ни души, и только метрах в пятидесяти позади заметил памятник погибшим в Мясном Бору. Если бы не голос, точно в него врезался бы.»

Наверное, минимум неделю потом я по вечерам просто тупо ходила по улицам, не глядя на прохожих и окружающие пейзажи. Единственное, что подмечала, — это выбоины и щербины от пуль и снарядов на стенах зданий. Вернувшись к себе на Марата, утыкалась в военную хронику и воспоминания тех, кто подыхал от голода в нашем городе, но не сдавался. В общем, депрессия была полная, черная, неприятная и почти что беспросветная!

С Китом мы обсуждали этот поход несколько раз. Первые два дня ходили с выпученными глазами и на предположение, что можем туда еще раз приехать, нервно посмеивались и говорили: НИ ЗА ЧТО! Это реально был самый тяжелый поход, и вовсе не в физическом плане.

Никто не знал, что я в городе, потому как вернуться я должна была еще дня через четыре. Тем более странным оказался звонок в половине второго ночи от Йолки:

— Мася. Танюш, ты можешь сейчас к Смольному приехать?

— Нет, не могу. Я в депрессии.

— Приезжай! Тут такое. — тут старухи лысые митинг устроили.

— Йол, ну, если вы там нажрались до лысых бабушек, это ваши проблемы. Не поеду.

— Да, блин, я израильтосов выгуливаю. Не веришь про бабок — смотри, я тебе эмэмэску кину.

ММС — ряды бритых старушек.

Шевельнулся слабый интерес: флешмоб? Прикольно.

— Ок, еду!

Приезжаю, вижу хвост очереди бритых старух, входящих в подъезд дома № 4 по Смольной улице.

Спрашиваю бабку: «Ты на кой брилась?..» Рука проходит насквозь. Приплыли. Опять. Начинается. И тут я даже не рассмеялась, а просто разоржалась совершенно неприлично. Паноптикум полный: белые как снег израильтосы, бритые старухи, Йолка и я! Успокоиться не могла долго. А старушки к тому времени уже ушли.

Домой мы, понятное дело, вернулись уже засветло. Йолкины приятели пребывали в полнейшем шоке и, заикаясь, все переспрашивали: «А часто у вас тут такое бывает?»

Мы хихикали и нагнетали еще больше ужаса и страха, а потом все же признались, что такие явления — редкость, и увидеть их — большая удача. Но ведь не зря же Петербург называют мистическим городом. Вот хоть Синдаловского почитайте.