ГЛАВА 7

ГЛАВА 7

Воспоминания не придали особой бодрости. Сон был или не был… Проснувшись, я протер глаза и поплелся на кухню. Хотелось пить. Открыв холодильник, прилип губами к литровой банке знаменитого, воспетого Серафимычем МБК. Стало легче.

Дверь в кухню, скрипнув, отворилась. Судя по физиономии Серафимыча, он уже долго бодрствовал, тем более что зашел не один. С ним был какой-то парень. Сразу стало понятно, что он подчиненный. Со своими поездками в Китай, в Японию и так далее Серафимыч вышел на какую-то начальственную должность в речпорту.

Садись, Серега, — хлопнул он меня по плечу.

Из холодильника появились чьи-то кости, какие-то консервы и большая бутылка водки. Однако чувствовалось: веселья не будет. Парень был расстроен давно и привычно. Святодух тоже для приличия хмурился.

Сынок мой, — кивнул он в мою сторону.

Саша, — вздохнув, произнес молодой человек. Я тоже слегка покивал, прихлебывая чай.

Ну, Сашуня?.. — рявкнул Серафимыч.

Они налили по полстакана. Мне мой отчим даже не предлагал, знал — бесполезно, — давно махнув на меня рукой. Саша что-то хотел сказать, но Серафимыч, оттопырив губы, тряхнул головой.

А, понимаю, — сказал его подчиненный.

"Интересно, что он понимает?" — подумал я. Мне было тошно, но из кухни уходить не хотелось. Нужно, чтобы кто-то был рядом, а они, я понял, не собирались говорить о тайном. Я тихонечко попивал свой священный зеленый чай. Правда, этот китайский чай почему-то был грузинским, но все же нормальным чаем.

Тут я услышал разговор, который встревожил. Опять неприятное ощущение чьей-то беспомощности, когда знаешь — помочь можешь больному человеку, но мешает что-то, глубоко сидящее внутри собственного тела. Как подступиться, как избавиться от дурной извилины в голове?

Уже тогда я знал главную тайну трав. Любая болезнь, говорил Учитель, является болезнью интеллекта. Поэтому ни в коем случае не нужно ставить диагноз, ни в коем случае не сосредоточиваться на приготовлении трав…

Есть такая работа. Сложная, требующая полной концентрации внимания, полной расслабленности тела, потому что только такой человек, влившись в колебания окружающего, может составить сбор. И, конечно же, секрет трав невероятно прост, хотя величием своим равен самому Космосу. Травы, собранные когда луна в полной своей силе тянет соки на себя, вверх. За ними выходят на заре, чтобы через некоторое время на ярком солнце «объявить», выпалить все ненужное, а потом в тени дать им дойти. Какими же чудесными становятся эти правильно собранные травы! С опасной и огромной силой они тянутся к составителю, забирая его энергию, силу, мысль и состояние. Каким же чистым и здоровым должен быть человек… А какое спокойствие должно протекать по его живому телу, наполняя жадно впитывающую жизненные соки траву…

Можно подобрать сбор под человека, для того чтобы вычистить его. Есть травы, способные выбросить из больного то, что он накопил за долгие годы, совершая ошибки. После этого легко разобраться, что с больным. Ведь любой орган, страдающий от накопления грязи, начинает звучать по-своему. Человек просто сам ощущает, где он больше разрушен. Потому что не кто-то иной, а он сам себе говорит об этом, выбрасывая то лавину желчи, то слизи, песка и даже груду черных непонятных камней.

Но все это ничтожно, детский лепет по сравнению с той непостижимой силой, которую нужно приложить, чтобы вымолить у больного эти действия.

Если назвал себя целителем, значит, ты можешь вылечить любую болезнь. Уметь вылечить — это ничто, уметь вылечить — это самое примитивное действие того, кто лечит. Высшее умение — убедить больного делать все, что говорит врач. Чтобы больной не упрощал, не улучшал, не изменял, как ему кажется, в лучшую сторону, а просто выполнял то, что ему говорит лечащий. Какой же силой убеждения нужно обладать, чтобы заставить человека сдвинуться с места! Чтобы он изменил хоть немного свой привычный, монотонный образ жизни. Ведь если заболел, значит, что-то нарушил в этой жизни, перестал быть единым целым. Лечащий — это все, ибо он заставляет открыть глаза. И только тот, кто может взять, вновь возвращается в мир, с которым он уже начал прощаться.

Конечно, кажется, что личная сила целителя должна быть невероятной, магической. Да, это именно так. Только вот в чем беда. Люди ждут не силы и магии, все почему-то ждут абсолютную чушь Магия и сила — среди нас, и гот, кто лечит, владеет обычной человеческой маги ей. Не ждите, от вашего спасителя не повалит дым и огонь, но вслушайтесь, возьмите — и вы увидите настоящую великую силу и спасение. Силы стояли рядом и ждали, когда вы заметите их. Вот это и есть та удивительная загадка травника, которую люди, очевидно, для собственного ложного успокоения и еще большей веры облекли в покровы невероятных тайн. Лечащий заставляет увидеть, он убеждает, что нужно уничтожить звериные инстинкты, глупость. Все соглашаются, но побеждают глупость и зверя единицы. И чем больше сила убеждения у лечащего, тем более сильный он маг.

Но не дай Бог навредить Тогда тысячи исцеленных не будут стоить ничего. Если хотя бы одному стало хуже, тогда он не Мастер и маг, а обычный преступник. Но у Мастера это исключено, хотя у него есть еще больший страх. Он не причиняет вреда, но твердо знает чем меньше он убедил, тем ниже его мастерство.

Я услышал простую и неприятную историю Потом, когда начал лечить и приобрел больше опыта, то именно такое встречалось чаще всего «Оно» съедало человека до самых костей, оставляя измученный дрожащий скелет и безумные, ничего не понимающие глаза. И эта болезнь, как мне кажется, пугала людей больше всего Ее совершенно никто не мог лечить Само же лечение отличалось от понимания мира в обществе, вырастившем меня Далеко не каждый больной соглашался лечиться и делать то, что ему предлагали. Не каждый принимал спасение. Мне казалось, эго не моя вина — сам Создатель хочет, чтобы эти люди в невероятных мучениях оставили Землю

Да поймите же вы, — слушая рассуждения Серафимыча и парня, не выдержав, гаркнул я. — Ведь умрет он скоро. Осталось совсем недолго. Пойми, Саня — легко, очень легко спасти твоего отца. Лишь бы только он слушал да делал то, что я буду говорить.

А кто вы? — выдавил из себя обалдевший парень.

Да никто, — выдохнул я. — Просто неудачник, знающий законы жизни и смерти.

У Серафимыча полезли глаза на лоб. Непонятно, каким чудом из открытого рта не вывалилась куриная нога.

Да кто ты такой? — вдруг взревел он, плюнув этой ногой в меня. — Ты ты ты… — как из автомата, сыпалось из открытого рта. — У человека горе Мы всем портом не знаем, как помочь. Где только не лечили, куда только не возили его отца, — и он грохнул кулаком о стол.

Парень вертел головой, глядя на нас. В широко открытых глазах светилось то, что всегда мне давало силы. Это была вспышка веры, веры в меня.

Кто я? Компрессорщик-разрядник… И еще тот, кто знает многое. По крайней мере о вас. О вашей печени — Я вдруг стал спокойным и даже ехидным. — Все знаю, да. Даже то, как вы один раз в три дня корчитесь на унитазе, кусая себе локти, а потом запихиваете обратно свой вывалившийся геморрой. Знаю, как вы хватаетесь за печень, которая вас толкает изнутри. А еще, — наступал я на него, — знаю, как просыпаетесь по ночам и испуганно стонете оттого, что не чувствуете рук. В них только через час возвращается кровь Что, еще? — не унимался я. — Может быть, то, что вчера вы не могли разогнуться в течение часа, ползая на четвереньках на работе? Вы боитесь, чтобы этого не узнала моя мать. Не бойтесь, она вас не бросит. Она умеет любить. Она хорошая, несмотря на свои вопли. А левый глаз у вас затягивает пленка, которая может держаться и день и два… Но скоро это будет дольше. Ну так что, папа? — вдруг взорвался я. — Что ты мне скажешь теперь? И, кстати, не "Мочу Больного Корейца" я пью, а пью то, что не дает мне стать таким, как вы, — испуганной развалиной, огромной и волевой, но потерявшей веру в здоровье. Наверное, даже вам становится смешно при виде маленьких белых таблеток. На этикетке пузырька бессовестно и нагло написано, что они сделают вашу печень такой же, какой она была когда- то в молодости. Зачем что-то менять? Пей их — и будешь здоров Как прекрасно и просто!

Во мне вспыхнул какой-то огонь. Школа, община, Учитель, мастера — все отошло в сторону. Может, в тот миг так было и надо.

Я встал из-за стола, подошел к кухонной двери, медленно и не спеша, как лист бумаги, проткнул ее насквозь открытой ладонью, вогнав руку по локоть.

Вопросы есть? — спокойно спросил — Если есть, не стесняйтесь, Георгий Серафимович, спрашивайте.

Святодух тяжело дышал, выпучив глаза Внутри него раздавался какой-то клокочущий звук.

Ну поймите же, — тихо и спокойно продолжал компрессорщик, — каждый должен заниматься своим делом. Все дела необходимы на этой Земле. Но кто дал вам право, вам, из машинного отделения, давать советы, останавливать и учить меня? Когда я плюну на все, то приду к вам, и вы научите меня, что делать с пароходами.

У меня машина возле подъезда, — срывающимся голосом прошептал парень.

Ну так поехали. — И мы направились к двери. На «Жигулях» катили долго, в другой конец города.

Расскажи все по порядку, — приказал я.

Да рассказывать нечего, — как бы извиняясь, ответил парень. — Веселым мой батя был всегда. Деятельный, даже очень, — как бы о чем-то вспоминая, хмыкнул он. — А здоровья сколько… Это не передать. Пятьдесят девять лет, а что вытворял. Даже удивительно. Пил часто, но умело. Куда там мне! И половины не осилю! Пятьдесят девять лет. И знаешь, ведь у него, ну это, любовница была, молодая. Представляешь?

Ну, — буркнул я.

Да что "ну"! — вздохнул он. — Почти девять месяцев, ни с того ни с сего температура. Вот так…

Какая? — спросил я.

Меньше тридцати восьми не бывает. А так — и под сорок. Когда как. Знаешь, — вдруг быстро заговорил он, — куда только не возили… И в Харьков, и в Киев, даже в Москву, вот.

Саша, — не выдержал я, — объясни мне, какая разница — Харьков, Киев, Москва?

Ну как же, — пожал он плечами. — Ну это, ну…

И что "ну"?

Да сейчас вижу. Но что сделаешь? А денег истратили… Последний раз всем портом сбрасывались.

Да уж! — сказал я. — Ведь медицина-то бесплатная.

Да ну ее! — махнул он рукой. — Пока не грянет, все так думают. Только слышишь, — Саша повернулся ко мне, — Серафимыч, того, он хороший мужик.

Да уж, — ухмыльнулся я. — Конечно, хороший.

Сережа. — Он долго молчал. — Туг вот что. Не верит мой батя уже никому.

Да, я знал — это одна из основных проблем.

Все будет хорошо, — я хлопнул его по плечу.

Выехав за город и немного прокатив по земляной дороге, мы подъехали к частному дому, двор которого начинался с огромных железных ворот.

Приехали, — тревожно вздохнул парень.

Дверцы машины хлопнули, ворота заскрипели, и мы направились к дому. Мне стало страшно. Это был мой первый больной, а рядом — ни Юнга, ни мамы, ни Учителя.

Саша тихо отворил дверь.

Может, спит, — шепотом сказал он.

Пройдя через прихожую, он зашел в первую комнату. Я сел на стул, наблюдая, как мой новый знакомый роется в какой-то здоровенной коробке, набитой всякими бумажками и таблетками.

На инвалидность хотят переводить, — сказал Саша. — А до пенсии чуть-чуть не хватило. Вот так.

Я долго с умным лицом пытался разобраться в бумаге, на которой рядом с тремя печатями корявым почерком была написана какая-то чушь. "Заболевание крови", — я разобрал только эту идиотскую надпись. С таким же успехом можно было написать: чего-то не того съел и так далее. Очень походило на насмешку злого человека либо больного на голову.

Ну как диагноз? — спросил Саша.

Что ж, — кивнул я, — все понятно.

Вылечить можно? — неуверенно спросил он.

Вылечить нельзя только двоих.

— Каких? — испугался Саша.

Мертвого и того, кто не хочет. Того, кто не хочет, и так понятно почему. А мертвому это не нужно.

Да, — почесал затылок мой новый знакомый. И вдруг с дрожью в голосе прошептал: —Лишь бы захотел.

Захочет, — сказал я и встал со стула.

Саша подошел к двери, приоткрыл ее и заглянул в комнату.

Ну, батя, — неестественно радостно сказал он, шагнув в комнату, — глянь, кого я тебе привел. Врач, да какой! Всем врачам врач!

Здравствуйте, — шагнул я в комнату.

Ничего не хочу, — рыдая, выдавил из себя человек, закрыв лицо руками.

То, что я увидел, было действительно страшно. В кресле, закрыв лицо руками, сидел дрожащий скелет. Живая мумия вдруг зарыдала, затряслась и открыла лицо — желтое, горячее, со сверкающими глазами.

Не трогайте меня, не трогайте, я устал. Дайте спокойно умереть. Убери его, Саша, убери. — Он дрожал, тыкая в мою сторону пальцем. — Меня такие смотрели, такие смотрели! — лепетал он. Нервы больного болтались на тонкой изъеденной постоянной температурой нитке.

Ну кого ты мне привел? — Он перешел на слабый крик. — Меня смотрели такие, такие смотрели! — повторял он. — Кого же ты привел мне? — плакал старик. — Посмотри, сколько же ему лет? — Это была глубокая и серьезная истерика.

Даже сейчас я жалею, что не старый и страшный, не горбатый и с бородой. Этот секрет я, наверное, не разгадаю никогда. Ну почему таким верят больше, чем молодым, здоровым и сильным? До сих пор, увидев меня, больные откровенно разочарованно тянут свое "Тю-ю!" и многие признаются честно, что знаменитого лекаря они представляли маленьким, тщедушным, трясущимся старичком.

Сидящий в кресле все говорил и говорил, дергаясь и ни на секунду не умолкая. То кричал, то рыдал, то беспомощно ахал.

Я сам себе удивился, даже не знал, что способен на такое с больным.

Заткнись, дед, заткнись! — заорал я, как сумасшедший, топнув ногой и размахивая кулаками. — Заткнись! — бесновался я.

Старик опустил руки и, открыв рот, тут же замолчал, перепугано глядя на врача, которого привел сын. Даже Саша отпрыгнул в сторону.

Послушай, дед, — грозно продолжал я. — Как хочешь, могу уйти, только запомни: когда я состарюсь и поумнею или стану трястись, как ты, тогда уже будет поздно. Понимаешь? Ты мне ответь на два вопроса — и я уйду. — Я старался не дать ему опомниться. — Скажи мне, кровь у тебя жирная?

Не знаю, — шепотом произнес он.

Хорошо, — грозно сказал я. — Сейчас все объясню. Ты всю жизнь вставал и сутра заполнял свой желудок. Нет! Молчать! Ни единого «умного» слова. Ты сразу набивал свое брюхо хлебом, яйцами, колбасой, сметаной, нажираясь до отвала. Ведь сейчас-то похудел килограммов на сорок, не меньше.

Старик молчал, уставившись на меня.

В обед… — продолжал я. — Впрочем, какой там обед: ты был полон сил и ел постоянно, с утра до вечера, запихиваясь борщом, молоком, сметаной, яйцами, свежим белым хлебом, все это заедая салом. Ты жрал и жрал, потому что это было главной радостью, счастьем и одним из высших наслаждений в твоей жизни. А сейчас ведь ничего не лезет? — грозно спросил я. — Так ответь: кровь у тебя жирная?

Жирная, — кивнул старик, продолжая с открытым ртом смотреть на меня.

Говори, дед, что будет, если взять стакан сметаны, она ведь тоже жирная, и поставить в холодильник? Что с ней будет?

Больной перестал даже дрожать. Он напряженно думал.

Что с ней будет? — снова спросил я

Станет холодной, — пробормотал он

Думай, дед, пришло твое время

Загустеет, — вырвалось у него.

Умница, — подбодрил я. — А если эту сметану поставить на солнце?

Скиснет, — жалобно прошептал он.

Да когда же ты начнешь думать? — рассвирепел я окончательно.

Станет жидкой, — поправился старик.

Умница. — Я от удовольствия захлопал в ладоши. — Так вот слушай. Ты — доелся. У тебя такая жирная кровь, что она не в силах бежать своим путем, она загустела, и может стрястись что угодно. Она может закупорить какую-нибудь тонкую вену, может образоваться густой кусок. Жирная она, понимаешь, жирная… А помнишь, что происходит со сметаной в холодильнике? Так вот, твоя центральная нервная система… Тьфу ты черт! — выругался я. — Твоя башка, — я постучал по своей, — так перепугалась… А она, как ты знаешь, дед, руководит всем, и с ней нужно дружить. Так вот, башка повысила общую температуру тела. Помнишь, что происходит со сметаной на солнце? Она разжижается. Вот и кровь твоя бежит сейчас нормально, только так продолжаться долго не может, и если обезжирить кровь, то необходимости в такой температуре не будет. И ты, дед, снова станешь нормальным человеком. Фух! — выдохнул я и вытер потный лоб.

Старик затрясся снова, с трудом встал и взял мои руки в свои раскаленные.

Обезжирь, сынок, — шепотом попросил он и заплакал.

Обезжирь, — эхом отозвался его сын.

Старику действительно повезло. Был как раз тот чудесный месяц, когда можно собирать травы, ведь того, что я привез с собой, нужно было добавить ничтожно мало. Лечить можно только той травой, среди которой живет больной, — и никакой другой. Хотя почему-то у всех существует глупая вера в чужое.

Я поехал сам далеко за город, чтобы не разочаровывать ни отца, ни сына. Они бы точно никогда не поверили, что самые простые, свободно растущие травы могут хоть чем-то помочь. Это было выше их понимания.

Вот таким был мой первый больной, которого я убедил оригинальным способом. И, клянусь, больше я так старался не делать.

Болезнь со стороны казалась ужасной. На самом деле лечить ее было легче легкого. Меньше чем через два месяца полностью нормализовалась температура. И отец Саши стал выздоравливать. Вот и принес я в дом свою первую благодарность за спасенную жизнь — большую литровую бутылку самогона. То ли они все потратили на Харьков, Киев и Москву, то ли еще на что-то. Ко мне люди всегда приходят выжатые до конца после долгих скитаний. И эта проклятая нищета преследует до сих пор.

Есть правило, по которому больным нельзя говорить, сколько с них за лечение, а сами они почему-то не спрашивают. По этим правилам в наше время не проживешь. Но еще по законам лечения просто необходимо, чтобы больной расплатился. Только так прерывается космическая связь зависимости. Никогда больной не вылечится, если не расплатился. Расплачиваясь, он прерывает нить зависимости. Многие, забыв это сделать, удивляются, винят лечащего — болезнь неизменно возвращается. А ведь плата может быть любой. Даже катушка ниток, подаренная за спасение жизни, обрывает зависимость. Каждый дает столько, сколько может, но лишь поблагодарив от души, человек выздоравливает. Но самое удивительное: настоящий целитель практически обречен на голодную смерть, а ложный — на смерть сытую.