ГЛАВА 17

ГЛАВА 17

Пройдя тренировочную площадку со станками, мимо огромного абрикоса мы подошли к дому, возле которого стоял длинный стол и такие же лавочки, вкопанные в землю.

Смотри, Серега, — сказал Игорь, — вот за этим столом сидят все, кто может ворваться в нашу загадочную страну. Андреича начали потихоньку признавать ученые, врачи приезжают из разных стран. Но пока еще это тяжело. У него много учеников. Если б не они, то ни ему, ни гостям нечего было бы есть. Разве на зарплату физкультурника прокормишь детей, жену и такую кучу гостей?

У него еще и дети? — изумился я.

Да, — подтвердил Игорь. — Целых трое.

Ну, дает!

Ну, так мастер!

Игорь подошел к двери и постучал кулаком. Дверь распахнулась, и из нее шагнул крепкий кудрявый мужчина и сжал в объятиях Игоря.

Ну, здравствуй, бандит! — ласково сказал он.

Андреич, я тебе подарок привез!

Да ну! — удивился тот. — Думаю, что не этого лопоухого. Лопоухий засмущался.

Что за школа? — повернулся ко мне Андреич.

Корейская, — выпалил я.

Интересно! Вот чего уж не было давно, так это ее! — Мастер внимательно посмотрел на меня. — И конечно же, не тхэ-квондо. Небось, что-нибудь родовое. Судя по рукам, да?

Я кивнул в ответ головой.

Школа? — снова спросил он.

Ссаккиссо.

Дракон… — задумчиво повторил Андреич. — Так это ж Юнг, Ням! Ничего ж себе подарочек! — потер он ладони. — А ну, пойдем, мальчик! — И он буквально потянул меня на площадку.

В нашей стране люди, относящиеся к кунг-фу, я имею в виду настоящих кунгфуистов, знакомятся так всегда. Они просто невероятно устали от разговоров, от абсурдной философии и человеческой глупости.

Неплохо! — сказал Андреич. — Но мало. Мало работал с мастерами из рук в руки.

Да уж! — кивнул я головой, потирая свои руки. Подвигались мы немного, но у

меня было впечатление, что по рукам аккуратно, можно даже сказать, любя, но все же прошлась монтировка.

Не переживай! — сказал Андреич. — Дам мазь — и к утру ничего не будет.

Руки, медленно пульсируя, превращались в сплошную гематому.

Слушай, как тебя зовут?

Сергей, — потирая руки, ответил я.

Серега, ты ведь дракон, а я тигр. Ты знаешь эту легенду? Когда сразились тигр с драконом, почему никто не победил? Это был единственный бой дракона, где дракон сразился на равных. А вообще-то дракон всех научил: и тигра, и змею, и птицу — да, всех, кто на нашей Земле! Но только тигр обозначился как сила Инь, а дракон — как сила Ян. Ян создал Инь, дракон создал тигра как свою противоположность. Знать эту легенду — это значит знать стихии и законы, по которым они действуют. Учитель рассказывал?

Нет, — беспомощно пожал я плечами.

Ну, ничего, расскажет.

А может, вы? — жалобно попросил я.

— А может, и я, — усмехнулся Андреич. — Ну, а сейчас пошли пить чай. Да, а лопоухого как зовут?

Саша, — пискнул лопоухий.

Ну, пошли чай пить, Саша.

Мы зашли в дом.

Там было пусто. Жена и дети были у родственников. Как потом выяснилось, в те моменты, когда Григория Андреевича начинала доставать Советская власть, он своих отправлял подальше. Приходили какие то люди, начиная от участкового и заканчивая непонятными в штатском. Все чего-то нудили, чего-то хотели, разговаривали как-то загадочно. Но скорее всего, у них была простая задача — завербовать, ведь столько людей вокруг. Это бывало часто, по несколько раз в год. И каждый раз гости уходили, покачивая, а иногда тряся головой. Им было непонятно, почему невозможно запугать, морально подавить этого на вид простого мужичка, вокруг которого почему-то всегда такая огромная толпа. Посадить, наверное, могли давно. Но, очевидно, чувствовали, что там он будет еще более опасен. Да и толку там от него не будет никакого. Законов Андреич не нарушал, страшного ничего не сотворил, но количество людей вокруг него пугало власти. Не что сейчас беспокоило мастера. В те далекие годы у него в доме произошло удивительное совещание, в котором участвовал и я. Мне начало везти безмерно, наконец-то! Чувствовалось, что жизнь изменилась к лучшему.

Попивая чаек, Игорь наконец-то решился и спросил у Андреича, почему он его так срочно вызвал.

Дело в том, ребятки, — сказал Григорий Андреич, прихлебывая чай, — что есть тут городок, совсем рядом с нами. И, как вы знаете, на фабрику прибыла большая партия вьетнамцев. Война-то у них кончилась. И кушать стало нечего.

Да, тот период в стране был очень интересным. Многие не понимали, почему появились огромные толпы маленьких узкоглазых людей, которые по двадцать, а то и по тридцать человек бродили из магазина в магазин и скупали все, что могли. Каждый скупал по десятку тазиков, мясорубок, ножниц, мисок — да в общем, всякую мелочь, пугая этим продавцов. Они совершенно не понимали по-русски, были очень говорливы, но говорили шепотом и, тесно прижавшись друг к дружке, ходили, озираясь, по городам.

Очередная ошибка нашей страны, которую она вот так, по-идиотски, бездарно пыталась исправить. Вьетнамцев сперва боялись, потом начали ненавидеть, а потом — просто гонять. И великая древняя страна, страна мудрости и джунглей, бродила по городам, пугаясь больших домов и больших наших людей, став просто «чурками», как с «любовью» их называли наши соотечественники.

Можно бесконечно рассказывать о подвигах вьетнамского народа, о том, как их никто никогда не мог сломить, о том, что этот маленький народ — самый воинственный народ в мире. Можно рассказывать о войне, она сожгла всю страну, но не поработила ее, о тех уникальных подземных ходах буквально под всем Вьетнамом, благодаря которым партизаны появлялись внезапно. Враги пытали стариков, женщин и детей, но никто не вырвал из них ни слова о подземных ходах. Они молчали, хотя все прекрасно знали, где эти артерии, дающие спасение и ведущие к победе. Две великие страны не смогли уничтожить горящие джунгли. Две страны отступились от них, а потом каждая по-своему замаливала грехи. Наша страна замаливала их особенно оригинально. Вот таким способом.

Так вот, — продолжал Андреич, — сунулись несчастные каратисты однажды, увидев какого то вьетнамчика, тренирующегося в посадке недалеко от своего общежития. И, если это не сказки, то работает он разводным.

А как это? — поинтересовался Игорь.

То-то и оно! Живет он в общежитии, в маленькой комнатенке, но с женой! — Андреич поднял вверх указательный палец. — Уже интересно! С чего бы это — с женой? Поутру, когда нужно идти на фабрику, высовывает голову из двери и громко кричит в коридор: "На работу!"

Собравшись, ему стучат в дверь и говорят, что готовы. Он их отводит на фабрику, а фабрика в пяти метрах. В конце работы забирает.

Да, хорошая работа — разводной! Мне б такую! — хихикнул Игорь.

И слушаются, говорят, его — ну прямо как в сказке! — добавил Андреич. — Да, так вот про наших каратистов. Тупоголовые такие! — вздохнул он. — Ничего, кроме как позориться, не умеют.

Ну, так наглые, у себя дома, — вставил я.

Пришла толпа, человек десять, и заявила: "Что-то дергаешься ты, чурка, очень. Давай с каждым по отдельности поработаешь". Спаррингеры узколобые! А они ж простые, эти вьетнамцы. Да и барьер языковый — ого-го какой! Да и времени, говорит, нету: забирать своих с работы надо. Вот он на свою голову и предложил за счет экономии поработать сразу со всеми.

— Да, Андреич! — протянул Игорь. — Видно, он сильно спешил.

То-то же! Никого не покалечил. Но катались эти герои, как бублики. В общем, ребята, сейчас придет Гончаренко, он вьетнамский хорошо знает, и мы съездим в общежитие. Больно слухи упорные. Может, что новенькое. Вьетнам — это очень интересно!

А почему, учитель? — спросил лопоухий.

А потому, что этой стране некогда расслабляться. И в виде боевого искусства она развивается постоянно. Это не танцы у-шу, Сашок! Это истинное кунг-фу, развивающееся в боевой партизанской обстановке. Вот такие там ребята!

В дверь постучали, Саша вскочил и отворил ее. Я чуть не ахнул. В дверном проеме стоял мужчина лег сорока пяти, небольшого роста и такой же в ширину. Огромная лысая голова. Маленькие звериные глазки сверкали ясным и обжигающим огнем. Здоровенные кулаки мягко свисали по бокам. Они были треугольными и похожими на страшное боевое оружие.

Приветик! — улыбаясь, но настороженно глядя то на меня, то на Сашу, произнес мужчина.

Это Шурик! — Андреич кивнул на лопоухого. — А это родовая Корея.

— Да-а… — протянул незнакомый мужчина жуткого вида.

— Только знакомиться сегодня, Колюня, ты с ним не будешь! Я уже с ним познакомился. Колюня помрачнел.

Опоздал! — хмыкнул он. — Ну и как?

Нормально, — кивнул Андреич. — Ну что, едем, Игорь?

Вперед! — с готовностью ответил тот. — Сейчас только нашему дракону руки смажу.

И еще пять часов в машине. Я начал уставать. Гудели руки. Шурик дремал. Гончаренко с Андреичем о чем-то тихо беседовали. Мелькали поля, а в голове был полный сумбур. Все казалось сказочным сном. Я попал в удивительный новый круговорот жизни. Она сжалилась надо мной.

Грязное общежитие. Пять этажей. Кучки перепуганных маленьких узкоглазых людей, быстро-быстро что-то щебечущих друг другу.

Мне нравилось быть с тремя сильными людьми. У них никогда не было проблем ни с большими коллективами, ни с отдельными людьми. Агрессивно настроенные коллективы перед ними сразу рассасывались, прямо-таки растворялись, а отдельные люди были ласковы и понятливы до чрезвычайности. Очередное чудо — непреклонный страж в общежитии, сидящий на входе, после пары слов Гончаренко бросил свой пост и, радостно улыбаясь, как своим любимым родственникам, повел нас в комнату к загадочному вьетнамцу.

Дверь открыла красавица, которая, как нам показалось, вышла прямо из гонконговского фильма. Ее удивительного нежного акцента не передать, но из пухлых губ, я понял, прозвучало:

Здравствуйте, проходите!

Мы зашли в крохотную комнату, а страж побежал на свой пост. Нет, все-таки комнатой это нельзя было назвать: слишком она напомнила тюремный карцер, в котором, поджав ноги, на полуторной кровати сидел маленький, но невероятно крепкий вьетнамец с невероятно печальным лицом. Было видно, что он очень устал от подобных визитов.

Как потом нам объяснил Ле Гун, лучше б его побили в той посадке или, может, даже убили! Каждый день толпы аборигенов ходили вокруг общежития с воплями: "Учитель!" — усердно кланялись, увидев его то в окне, то в вестибюле. Бедный Ле Гун боялся выходить уже несколько дней, и его бригада, печально щебеча, выходила и приходила сама. Он понимал, что совершил ошибку и за эту ошибку придется как-то отвечать. Мы для него оказались спасением. Потому что Игорь был первым признанным даже комсомольцами и имел удостоверение по боевому искусству на уровне всесоюзного масштаба. Андреич же пока высовываться попросту не хотел. Это была заря боевого искусства нашей страны.

А пока мы всего лишь вошли к Ле Гуну в комнату, и пропустить, что было дальше, просто невозможно. Вьетнамец вскочил с кровати и совсем с не вьетнамской сдержанностью зажестикулировал руками.

Не массел я, совсема не массел! И не усителя! Блигадила я! Лабоцяя я! Понимаес?

— жалобно взывал он.

Мы молча стояли, строго, без улыбки глядя на Ле Гуна. В будущем — на нашего самого близкого друга и Учителя.

Но сейчас это был измученный, перепуганный вьетнамец. Эту роль он играл великолепно.

— Холосо! Комната сто два тли. Там массел!

Мы кивнули и, ничего не говоря, пошли в сто двадцать третью комнату.

Подойдя к двери, Гончаренко подмигнул нам и зашел один. За дверью через минуту послышались дикие вопли. Она широко распахнулась, и низко кланяющий вьетнамец с круглыми от ужаса глазами что-то по-вьетнамски доказывал Гончаренко, который ржал, как конь. Все вместе мы снова пошли к Ле Гуну.

В комнате у него вьетнамец, рыдая, бил себя кулаками в грудь и трещал без умолку. На него было жалко смотреть. Ле Гун махнул рукой, и тот растворился. Сев на пол, мы долго слушали, как Гончаренко свободно, без запинки разговаривает с Ле Гуном по-вьетнамски. Я, конечно, ничего не понимал, так же как и Шурик. Было видно, что Андреич и Игорь понимают, но слабовато.

Пришло время немного расшифровать всю эту историю.

Мы прожили в общежитии несколько дней. Этот маленький напряженный вьетнамец пришел в себя, поняв, кто его окружает, он стал для нас тем, кем должен быть. Свою миссию Ле Гун выполнил полностью. И там, в грязном общежитии с потрескавшимися стенами, я узнал тайну кунг-фу.

Разве есть религии на Земле, идущие от Бога, которые говорят: кради, убивай и разрушай? Разве есть религии, которые учат совершать что-нибудь отвратительное? Почему же любовь к Христу разбилась на тысячи любовий? Почему монахи разных орденов часто вынимали из-под сутан и дряхлых хламид кинжалы и кололи друг друга? Почему каждый любит Христа по-своему и понимает его по-своему?

Древний Будда глядел печально на своих воюющих учеников, а они, чтобы отстоять свое понимание Будды, в бою становились разящими змеями, тиграми, драконами, разрывающими друг друга.

В нашей стране если и говорилось об этом, то очень просто: не могут поделить власть и все хотят быть главными. Каждый судит по себе. Ле Гун объяснил это просто и понятно. Конечно, и без стремления к власти быть не могло. Но все же в основе лежало правильное понимание Создателя.

Люди, которые понимали его по-своему, объединялись, создавая течения и школы, и каждый считал, что он понимает лучше. И каждый искренне верил, что может спасти людей, развив свое учение и отдав его людям. Не власть лежала в основе. Какая власть могла быть у нищих, голодных, странствующих по миру монахов францисканцев? Какая власть могла интересовать сбивавших ноги о камни монахов-даосов? Вера и стремление — вот что толкало на эти трудности. И от понимания этого нам тогда в маленьком общежитии стало страшно, но радостно.

Наша огромная страна потеряла все. Несколько поколений не задумывалось ни о чем. А если и задумывались отдельные люди, то их попросту уничтожали. Но рабство, гласит древняя восточная мудрость, — это самое удивительное состояние. Рабство порождает рабов и великих героев. Слишком наивно и глупо поступили с нами. Не могло это длиться долго. Не могла троица патлатых и бородатых так сразу уничтожить великую святую Троицу. Не могла Библия, выйдя из древних великих Гималаев, так просто уйти, уступив место безумным томам Ленина и «Капитала». Страшны были эти ладанки на груди у детей в виде пятиконечных звезд с непонятным кукольным образом кучерявенького божка.

Рабство перешло в великую силу, порождая уникальных людей, которые, живя в абсолютной темноте, хватались за китайских мастеров, пришедших с Востока.

Мастера сперва удивлялись, а когда понимали, что не экзотика тянет людей, а тянутся они за крошечным глотком знания, и понимали тогда мастера космический смысл «великой» культурной революции, такой страшной и такой необходимой. И только в этой стране должны были возродиться Великие Знания, одряхлевшие на своей родине, не где- нибудь, а именно — в нашей стране, изголодавшейся и уставшей. Вот так культурная революция своей волной через Железный Занавес вынесла самое лучшее, что нужно было погибающей стране.

Все это не было секретом для японских, вьетнамских и лаосских мастеров. Их всегда беспокоила огромная земля без семени знания.

Заволновались мастера живых и сильных шкод кунг-фу. Но не могли они попасть в нашу страну, как удалось это китайцам. И только нам, советским людям, иногда становилось смешно, когда видели, как за одно и то же, абсолютно за одни и те же идеи и знания, воюют мастера разных школ. Они были настолько одинаковы, что мы практически не видели различий. Потому что различия заключались в традициях, а знания, которые мы брали, порождали наши собственные традиции. И быть по-другому не могло. Но все же разница в школах есть. Школы тигра, змеи, птицы — это школы подражательные. А мастера всегда стремились к стихиальным.

Наконец пришло время и вьетнамцев. Они, отвоевавшие столько лет, дошли до того, что за десять алюминиевых тазиков с радостью отдавали любую новенькую трофейную машину. В ней риса не сваришь, да и на сожженной земле его не вырастишь.

Вьетнамцам давали общежития, и за жалкие гроши они работали, где только могли. Вот так и затесался в очередную партию большой вьетнамский мастер кунг-фу. Он был первый, который должен узнать о состоянии кунг-фу в нашей стране, а самое главное — на какой философии оно базируется. Поэтому простился со своим дедом, меч которого покоился во Всевьетнамском музее. Меч старшего учителя Вьетнама, обожествленного при жизни…

Забыл сказать очень важное. Если кому-то хочется назвать это работой вьетнамской разведки, то, пожалуйста. Государство всегда считалось с мастерами кунг-фу и, не боюсь заявить, слушало то, что предлагали они. Так что Ле Гун отправился в СССР отъедаться и разбираться что к чему.

Но ажиотаж его убил наповал. Кунг-фу, каратэ были настолько популярны через книги и кинофильмы, что он уже собирался назад домой. Мы приехали вовремя. А плачущий вьетнамец — это был тот несчастный, на которого Ле Гун спихнул обязанности мастера, и он с утра до вечера рассказывал аборигенам байки. А тут вдруг Гончаренко, да еще по- вьетнамски, с коварными вопросами… Заплачешь, конечно!

Прожили в общежитии мы месяц. Я даже на время забыл о жене. Вьетнамец удивлялся нашим знаниям, периодически с уважением кланяясь Андреичу. Тогда мы и поняли крошечную разницу в стремлении передать знания у корейцев, китайцев и вьетнамцев. И чего им ссориться? Вот так в СССР рождалось великое Вселенское кунг-фу, о котором, как после оказалось, мечтал первый патриарх северной тибетской Школы! Школы, из которой вышло все.

Тибет — колыбель знаний, школ и людей. Но до него из маленькой обшарпанной комнаты было далеко. Не зная ничего этого, мы думали и думали, рассуждая, споря, а порой вступая в жесткие дружеские поединки с Ле Гуном, как внутренние, так и внешние.

Я ехал домой. Карман приятно оттягивал диплом, который позволял спокойно работать тренером. Сбылись мечты. Мне нужно было набирать людей и учить их, учить думать, чувствовать, любить, а уж потом махать кулаками. Я не был полностью уверен в себе, но был счастлив. По крайней мере, мы с женой не будем голодать. Диплом был великолепный — от Академии у шу. Я мог людям давать лечебные системы и оздоравливать. Я не пользовался медицинскими препаратами, а это означало, что, если аккуратно, не высовываясь, лечить, заваривая травы, трогать меня не будут.

Огромный зал. Сто пятьдесят человек. Я оказался лучше, чем умные комсомольцы. И слава Богу! У больных были больные друзья, у всех дети. Прав был Учитель: бойся выпустить знания, которые накопил;

Они могут разрушить все — тебя и тех, кому помогаешь. Никогда ничего более тяжелого я не делал. Даже не подозревал, что так тяжело.

Самое безобразное, что есть в нашем мире, — это реклама. И я абсолютно убедился: рекламируют всегда ненужное. Началась новая эра в моей жизни, тягостная и не слишком приятная. Я стал необходим людям — больным, ищущим и страдающим; все остальные совершенно не замечали ни Школы, ни идей. Но их было мало. Они были «благополучные», усмешкой реагируя на происходящее.

В те времена страна была больше обеспокоена грядущими переменами, поэтому власти практически махнули рукой на всевозможные течения. Спать приходилось по два три часа в неделю, постоянно ожидая, что все-таки придут люди в штатском и погрузят в «воронок». Но этого не происходило. Приходили другие, приезжали издалека. И днем, и ночью стучались в квартиру, требуя, умоляя: "Если вы можете помочь, значит, вы должны!"

Деньги было брать невозможно, приходилось трудиться. Когда ты что-то можешь, тяжелее всего смотреть в глаза больному, который надеется и просит. Легко ли взять у такого деньги?

Спасибо залу. Он кормил, кормил слабо, но все таки… У Игоря тренировки заканчивались немного раньше. Он приходил ко мне, кланялся залу, тихонько садился рядом с одним и тем же вопросом:

Ну, как. Серый, тяжело? — Я устало усмехался в ответ.

Без помощи телевидения, газет и каких-либо объявлений больные начали приезжать отовсюду, со всей огромной страны. Я понял, как мало могу. Лечил по принципу ощущений и тех продуктов, которыми люди могли питаться. Но этого было очень мало Большего я не мог, потому что не знал. Начало свободы давало возможность съездить к Учителю. Ехать было необходимо, но больные, появившиеся ученики держали не менее крепко, чем когда то держала тюрьма. Ученики у Ученика! Как это было похоже, слепой ведет слепых! Но им было нужно все это. И я отдавал, как мог. А они брали, как могли.

Приезжающие ко мне верили, что я чудесный лекарь, ждали чуда. Первое разочарование наступало тогда, когда они меня лицезрели — молодого и полного сил, а не трясущегося старика. Потом второе разочарование приходило, когда больные выслушивали, что нужно им делать. Нужно было менять свой образ жизни, долго пить горький отвар трав, питаться по-другому. Многих раздражало это, иные уходили с недовольным видом. Но были и такие, готовые грызть камни. Ведь каждый человек — это индивидуальность. Я, к сожалению, не мог раздавать волшебные пилюли и не лечил прикосновением рук. Сколько раз зарекался, что лечить буду только безнадежных, но приходили и другие, ныли, а когда им объяснял все, ныли еще больше.

Так мы с женой обрастали невероятными мистическими сплетнями. Слабые люди любят молоть языком. И убедились мы с женой, что он действительно без костей. Если бы не моя жена, которая научилась мастерски составлять травы! Больных она, практически, взяла на себя. Что было бы со мной? Не знаю…

Женщина — это великая сила. Помня об этом, я не могу не кланяться тебе. Великая сила! Ничто не может так созидать и разрушать, как женщина.