Глава IV. Греция невидимая. — Деметра и Персефона

Глава IV. Греция невидимая. — Деметра и Персефона

Греческий гений во все времена и вплоть до апогея своего развития имел стихийную направленность близких и прямых отношений, существующих между внешней жизнью мира и внутренней жизнью души. Он не отделяет человеческую душу от Космоса и понимает их как органическое целое. Зрелище универсума пробуждает его внутренний мир, обрамляющий понимание и объяснение Вселенной. Из него исходят несравненное обаяние и глубина мифологии, в которых грандиозные вымыслы развиваются, играя с более трансцендентными истинами.

Несмотря на это ощущение тождества природы и души, во времена более отдаленные в Греции существовали две различные религии: Олимпийская с небесными богами (Зевс, Гера, Аполлон, Паллада и др.) и хтоническая, адских богов (Деметра, Персефона, Плутон, Геката, Дионис). Первая является официальной религией и соответствует миру внешнему и видимому; вторая — это религия Мистерий, соответствующая внутреннему миру души. Это в какой-то мере религия из-под вещей, подземной реальности, так сказать, внутреннего мира, из которого открывается дверь в мир незримый и потусторонний. Первая учила почитать Богов согласно ритуалам и священным законам, вторая вводила в их грозные тайны и закаляла душу мистикой первичных истоков. Отсюда и название «Великие Богини», относившиеся только к Деметре и Персефоне, Современные ученые отказываются признавать, что эта религия Мистерий была в Греции не только наиболее священной, но и наиболее древней. Они рассматривают ее как поздний и искусственный продукт, привитый на чисто натуралистическую мифологию. Против этой доктрины торжественно свидетельствуют не только поэты, Гомер и Софокл, но еще и наиболее почитаемые историки — Геродот и Страбон, и два великих греческих философа — Платон и Аристотель. Все они говорят о Мистериях как о религии наиболее возвышенной и священной, все они возводят ее к доисторическим временам и говорят об античной жреческой религии, господствовавшей во Фракии задолго до Гомера, а также находят в ней легендарные, красноречивые и знаменательные имена Фамирида, Амфиона и Орфея. Произвольные теории современных историков и мифологов, рассуждающих под ярмом предвзятых материалистических идей не могут взять верх над такими авторитетами. Они еще сопротивляются чудесной и показательной поэзии, возникающей из этих древних мифов, если отважиться рассматривать их в лицо и вдохновляться их нерушимой магией.

Деметра, которую еще называют божественной Матерью, всеобщей Матерью, была наиболее древней из греческих богинь, так как уже аркадские пеласги почитали ее в образе богини с головой лошади, держащей в одной руке голубя, а в другой — дельфина, символизирующих одновременное создание ею и земной фауны, и небесных птиц и морских рыб. Она соответствовала, следовательно, тому, что мы называем Природой. Когда сегодня человек произносит слово «Природа», то, если это образованный человек, он имеет в виду панораму моря, деревьев и гор; если это ученый, он видит физические и химические инструменты, телескопы и перегоночные трубы, он представляет движение звезд и соединения атомов, он расчленяет труп Космоса и выносит из него только механическую концепцию, идею смерти, и тормошит свой прах. Совершенно другое чувство посещало греков, находящихся перед лицом живого мира. Ни грубые идолы пеласгов, ни абстрактное слово «природа» не могут нам дать идею наводняющих чувств, захвативших эллинскую душу одним только именем — Деметра. Это не только природа с ее видимыми образами, это вся тайна силы творца и его вечных порождений, которые пробуждало в нем сакральное имя. Оно звучало в ее сердце как эхо глухого голоса глубокой пещеры и продвигалось, подобно речным волнам. Деметра была той силой, которая воплощается в земной поверхности с великолепием ее зелени; Деметра вдохнула жизнь в плавающий легион моря; небесная Деметра, оплодотворенная Ураном, даже в звездном небе блистала миллионами глаз. — Не она ли была всеобщей и благотворной Матерью? Человек чувствовал себя ее законным сыном. Не ему ли она давала земные фрукты и зерна пшеницы? Не ему ли она давала в чередовании времен года земледельческие обряды и священные законы домашнего очага? Культ Деметры восходит к первобытным временам арийской расы, когда три, сегодня раздельные, потока — Религия, Наука и Искусство — формировались как единое целое и действовали на человека как единая сила. Эта сила пересекала тогда душу человека потоком всеобщей жизни и придавала ему свое чувство чистоты. Единая цивилизация, в которой все возможности соединились в религии. Эта религия заливала лучами все проявления жизни. Это была могучая религия, ибо она придавала силы и творила формы. Религия и Искусство составляли единое, ибо Искусство было культом и существовало вместе со своей матерью, Религией. И эта Религия сильно воздействовала на людей; была глазами ритуалов, ушами жрецов и наукой Богов, пробужденной в сердцах людей. Вот почему, когда первобытная Греция под ясным небом возлагала на алтарь Деметры сноп пшеницы и венок из диких цветов, она ощущала себя играющим ребенком, которого мать взяла себе на колени, и который наслаждается ее любящими глазами и пьет жизнь из ее трепещущей ласки и нежности.

Но первобытная Греция знала также, что великая Деметра была рождена таинственной девушкой, бессмертной Девой. И эта Дева была ни чем иным, как человеческой Душой, испускающей небесный свет на многочисленные образования и внешние метаморфозы. Греция знала, отделяя свою Мать от неотвратимой фатальности и воли Богов, что она была предназначена периодически соединять через лабиринты смерти и возрождения свои многочисленные путешествия с неба на землю и с земли на небо, Она знала это глубоким чувством, она порою настойчиво придерживалась этого видением своей чистой объективной души, отраженной как в зеркале. Из этого появился волнующий миф о Персефоне, который можно назвать изначальной драмой, трагедией Души, разделенной между землей, адом и небом, и объединяющей все человеческие трагедии в трех захватывающих актах: рождение, смерть и воскресение. Вновь вспоминались пожирающее пламя желания, мрак и страхи забвения, душераздирающее великолепие божества и исчерпывались все страдания, все игры земной и сверхмировой жизни.

Вспомним гомеровский гимн к Деметре. Она оставила свою дочь Персефону на лужайке, на берегу Океана в компании нимф, душ простых, изначальных и чистых как она сама. Деметра запретила ей срывать затмевающий своим неистовым ароматом небесные воспоминания нарцисс, цветок искушения, созданный опасным Эросом, скрывающим под своей звездной белизной острое желание. Несмотря на мольбы нимф, Персефона искушается магическим цветком, который протягивает к ней свои снежные лепестки и открывает ей свое золотое сердце. Она срывает его и долго вдыхает опьяняющий бальзам, отягощающий чувства и помрачающий зрение. В этот момент разверзлась земля, из нее вышел Плутон, схватил деву и увез ее в своей колеснице, запряженной драконами. Быстрая колесница летит над поверхностью Океана. Растерявшаяся Персефона видит отдаляющуюся землю, море и небо, затем ее вместе с похитителем поглощает расщелина Тартар. Яркое изображение души, теряющей божественную память через воплощение[107]. Эта сцена, большими штрихами описанная в гомеровском гимне, в сокращенной форме представлялась с древних времен в осенний период. Затем женщины отправлялись на высокий мыс на берегу моря и предавались похоронным стенаниям об утрате Персефоны и ее спуске в ад. Клан Эвмолпидов, основатель которого Эвмолп был, вероятно, посвящен в Египте, основавший Элевсинские мистерии и по наследству сохраняющий привилегии на протяжении более тысячи лет, завладел этой деревенской мистерией и развил ее, организовав серию церемоний и драматических представлений. В роли Деметры выступала великая жрица, женщина-иерофант, а Персефону изображала юная девушка, избранная специально для этого празднества. Деметра была основным персонажем и обращалась с сакральными словами только к иерофанту, который представлял Зевса, роль Персефоны исполнялась пантомимно — бессловесно, но выразительно. Как в позднейших трагедиях, в сакральной драме важное место занимали священные хоры, хоры нимф, демонов, теней и блаженных душ.

В последующих актах представлялось отчаяние по Деметре, ее тщетные поиски, до момента, когда Геката, богиня метаморфоз, раскрывает с согласия Зевса судьбу этой девушки. Наконец, видят Персефону, пленницу Тартара, восседающую рядом с Плутоном среди демонов и призраков и, в конце концов, ее возвращение к своей матери, в олимпийские жилища, под звуки гимна, прославляющего героев.

Перед этими сценами у Элевсинских зрителей смешивались человеческие и божественные чувства, поочередно потрясающие их и волнующие. Магия слова и музыки, вызывающая Незримое пластическими формами, красота украшений и впечатляющих движений извлекали из цветущего ковра земли алый мрак Ахеронта и прозрачный эфир уранической сферы. Созерцая бледную королеву смерти, в венце из нарциссов, бледную под своей фиолетовой вуалью, с открытыми большими глазами, полными слез, и с распростертыми руками, бессознательно ищущими отсутствующую мать, и, затем, вновь падающую на свой трон, под жезл своего ужасного супруга, зачарованную, побежденную, пьющую из черной чаши гранатовый сок, непреодолимо связывающий ее чувства с внешним миром, — Греция верила, что видит чистую душу и чувствовала ностальгию по потерянному ясновидению, по прямой связи с Богами.[108]

С чувством искреннего восторга и бесконечной нежности Греция представляла Персефону, бессмертную Душу, как оставшуюся бесконечно чистой в своих надмировых миграциях, несмотря на объятия Плутона и огонь его дьявольской страсти, окружавшей ее, но не развратившей. Плутон любил наслаждаться красной мякотью граната, символизирующего плотское желание и который, вкушенный однажды, вызывает бесконечные возрождения его огромных сил; он любил сжимать Персефону в своих черных руках и обжигать ее одеяния огнем, она жила с Непроницаемым и Неосязаемым так, что сохранила в самом сокровенном божественную печать, росток своего финального освобождения, священный образ, воспоминание о своей матери. Вот почему Персефону, ту, которая проникает сквозь бездны, называют также Сотейрой, той, которая спасается.

Мы встречаем неопределенное отражение этих возвышенных эмоций перед Элевсинским барельефом, сохраненным в музее в Афинах, репродукция которого находится в Школе Изящных Искусств в Париже. Степенная Деметра вручает юноше Триптолему, первому эпопту Элевсинского храма, хлебное зерно, символизирующее бессмертие, в то время как целомудренная Персефона, разместившаяся за ней и вооруженная светочем Мистерий, показывает указательным пальцем на макушку своей увенчанной головы, где размещается божественная воля. Все религиозное в этих образах так благородно под их архаическими складками, спокойное величие матери Богов, умиленный профиль ее дочери, возрождение взволнованной и достойной молодой богини. Простота здравого смысла указывает, что мы свидетели сцены посвящения. Говорят однако, что она пребывает в мифологиях, в которых Деметра представляется только богиней земледелия и ее дочь — ребусом весны![109]. Слава Богу, сегодня предполагают, что Элевсинские мистерии — это нечто иное, чем агрикультурный конкурс, приукрашенный выступлением префекта и избирательной демонстрацией, предоставляющей без сомнения идеальную цивилизацию для тех, кто хотел бы извлечь из нее чувство божественного.