Глава II. Первобытный Атлант. — Единение с природой и стихийное видение — Рай грез и господство богов

Глава II. Первобытный Атлант. — Единение с природой и стихийное видение — Рай грез и господство богов

Атлантический период, по которому мы прошли, отмечая геологические этапы, представляет в истории, грубо говоря, переход от обезьяны к человеку, одним словом первое выделение осознанного «я», откуда наивысшие стадии развития человечества начали произрастать, подобно цветку из почки. Во всяком случае, с физиологической точки зрения, первобытный Атлант был более близок к животному, чем к современному человеку, но и не будем представлять его как умственно опустившегося дикаря. Разумеется, анализ, разум и синтез, т.е. наши завоевания, существовали, у него только в начальной стадии. Но с другой стороны, он занимал более высокую ступень по некоторым психологическим возможностям, атрофировавшимся у последующих поколений: инстинктивное восприятие души вещей, второе зрение в состоянии бодрствования и сна и вместе с ним поразительная острота чувств, чудесная память и импульсивная воля, с которыми действия совершались магнетическим способом над всеми живыми существами, иногда даже над вещами.

Первобытный Атлант, использовавший стрелы с каменными наконечниками, имел стройное тело, намного более эластичное и менее плотное, чем у современного человека, члены более гибкие и чувствительные. Его глаз, блестящий и точный, как у змеи, способный пронзить землю, проникал под кору деревьев и в души зверей. Его ухо слышало колыхание травы и движение букашки. Его ускользающий фас, его лошадиный профиль делают его похожим на некоторыеплемена американских индейцев и скульптуры перуанских храмов[33].

Природа, окружавшая Атланта сильно отличалась от нашей. Густой слой облаков покрывал тогда земной шар[34]. Солнце только начало пробиваться после атмосферных конвульсий первых катаклизмов. Лишенный солнечных районов, тогдашний человек, покоритель зверей и собиратель растений, жил в близком единении с роскошной и гигантской флорой и дикой фауной. Эта природа была в некотором роде прозрачной для него. Душа вещей представлялась ему в коротких вспышках и разноцветных парах. Вода источников и рек была намного более легкой и жидкой, чем сегодня, и в то же время более животворной. Выпив ее, он наполнялся могущественными веяниями земли и растительного мира. Звенящий воздух был горячее и тяжелее, чем наша кристально чистая лазурная атмосфера. Глухие грозы проносились иногда по вершинам гор или гребням лесов без ударов грома, но с потрескиванием, с каким огненные змеи разрывали тучи. И Атланты, ютившиеся в своих пещерах или в кронах гигантских деревьев, наблюдая это явление возгорания воздуха, верили, что оно предвещает изменение живых духов. Огонь-Принцип, протекающий в каждой вещи, оживлял тогда атмосферу тысячами метеоритов. Наблюдая за ними, Атланты обнаружили свою власть над ними, свою способность призывать тучи, наполненные скрытым огнем для отпугивания лесных чудовищ, больших хищников и птеродактилей, этих крылатых драконов, сохранившихся с древних времен. — Намного позже, когда черная магия осталась единственной религией большей части Атлантиды, человек должен был злоупотреблять этой способностью, которая стала чудовищным инструментом разрушения.

Итак, первобытный Атлант был наделен в некотором роде природной магией, остатки которой сохранили некоторые дикие племена. Он повелевал природой взглядом и голосом. Его примитивный язык, состоящий из имитации криков и междометий, был вызовом невидимых сил. Он очаровывал змей, покорял хищников. Его воздействие на царство растений было особенно энергичным. Он умел получать магнетически живучую силу растений. Он мог также ускорять их рост, отдавая им свою жизнь, и гнуть во всех смыслах чувствительные ветви кустов. Первые деревни Атлантов были также сделаны из умело переплетенных деревьев и составляли полное листьев место, которое служило жилищем многочисленным родам.

Когда после своих неутомимых бегов и охот Атлант отдыхал на опушках девственных лесов или на берегу больших рек, проникновение его души в эту роскошную природу пробуждало в нем некое подобие религиозного чувства. И это инстинктивное чувство виделось ему в музыкальной форме. Ибо, в конце дня, перед приходом таинственной и глубокой ночи, все шумы пропадали. Ни шороха насекомых, ни шипения рептилий. Рев потоков затихал, крики птиц внезапно умолкали. Тогда он слышал только монотонный голос рек, над которым проносился, как легкий дымок, далекий голос водопада. Эти голоса были нежны, как голоса морских раковин, которые когда-то на берегу океана блуждающие охотники подносили к своему уху. И Атлант слушал... Он слушал непрерывно... Вскоре он слышал только тишину... И тогда, он слышал другой голос становившийся звонким, как морская раковина... Он раздавался издалека и перекрывал все остальные, приходя из тишины!.. Иногда, казалось, он исходил из реки, иногда из водопада, иногда из леса, а иногда из воздуха. Этот голос выражался в двух возрастающих нотах, беспрестанно повторяющихся, пел ритмично, как голос волн, разбивающихся о берег. Эти две ноты были: «Та-О!.. Та-О!..» И тогда у Атланта появлялось смутное предчувствие, что голос принадлежит высшему Существу, живущему во всех существах — и он повторял с чувством наивного обожания: «Ta-O!.. Та-О!» Это была вся его молитва, но она заключала в одном только вздохе, предчувствие всего того, что имеет религия более глубокая и великая[35].

По ночам другая жизнь начиналась для Атланта — жизнь грез и видений, путешествий по иным мирам. Его эфирное и астральное тела, менее связанные с материальным телом, чем наши, позволяли ему более легкое восхождение в гиперфизическую сферу. И. мир духов, являющейся внутренностью вселенной, вторгался в душу первобытного Атланта, зажигая свет. В состоянии бодрствования Атлант не видел ни солнца, ни планет, ни лазури, ни небосвода, которые были от него скрыты тяжелым слоем облаков, покрывающих в те времена земной шар. Во время сна он не видел их материальные формы, но его душа, отделенная от тела, купалась в душе мира, и космические силы, населяющие землю и планеты, представлялись ему в эмоциональной и грандиозной форме. Иногда он видел Ману, отца, основателя расы, представлявшегося ему в виде старца с посохом странника. Ведомый им, спящий ощущал, как откидывается крышка, удерживающая его, и чувствовал свое восхождение. Сразу же он видел себя в центре огненной сферы, вокруг которой кружил поток светящихся духов, некоторые из которых дружески протягивали ему кубок или лук. — «Ты в сердце Гения Земли», — говорил ему Ману, но были и другие Боги над ним. И сфера удивительно увеличивалась. Огненные существа, которые в ней двигались, становились такими неясными и прозрачными, что, пересекая легкую вуаль, можно было заметить пять других концентрических сфер, каждая из которых, казалось, была удалена от предыдущей на громадное расстояние и поэтому последняя сияла, как светящаяся точка. Несомый как стрела, в своем представлении Атлант погружался из одной сферы в другую. Он видел августейшие лица, огненные волосы, глаза, бесконечные и глубокие, как бездна, но он не мог достичь последней сферы, центра огня. — «Это оттуда мы все спустились», — говорил ему Ману. Наконец, божественный проводник относил на землю звездного странника, который только на мгновенье погружался в Душу Мира, где обитали Архетипы. Они пересекали паровую оболочку Земли и там проводник ему показывал звездных братьев, все еще невидимых для физических глаз, светила будущего человечества — здесь зловещая луна, поглощенная черными тучами, словно затонувший в рифах корабль — там солнце, восходящее из моря пара, словно красный вулкан.

Когда Атлант пробуждался ото сна, он был уверен, что пребывал в высшем мире и беседовал с Богами. Он хранил это в памяти, но часто путал свою жизнь во сне с жизнью наяву. Для него Боги были покровителями, товарищами, с которыми он находился на дружеской ноге. Он был не только их ночным гостем, Боги представали перед ним и днем. Он слышал их голос в ветре, в воде, он получал их советы. Его мятежная душа была так насыщена их дыханием, что иногда он чувствовал себя одним из них и им приписывал свои поступки.

Все же нам надо обрисовать себе этого дикого человека, днем охотника на мамонтов, ловкого убийцу летающих драконов, превращающегося ночью в невинного ребенка, заблудшее маленькое существо, animula vagula, blandula, уносимое потоком иного мира.

Таков рай грез первобытного человека Атлантиды. Ночью он утолял жажду водою Леты, он забывал дни, полные пота и крови. Но он приносил в свои дни остатки чудесных видений, и они продолжались еще и на охоте. Эти видения были его солнцем, лучиком света в его запутанных блужданиях по лесам. После смерти он заново начинал грезить, но уже более масштабно, переходя из одного воплощения в другое. И когда, по прошествии веков, он возрождался в колыбели из лиан, под каскадами листвы, у него оставалось от космических путешествий неясное воспоминание и как бы легкое опьянение.

Таким образом, в те первобытные времена, ночь и день, сон и пробуждение, жизнь и смерть, то и другое смешивались и перепутывались у человека в каком-то бесконечном сновидении, в какой-то движущейся панораме полупрозрачных тканей, которая уплывала в бесконечность. Ни солнце, ни звезды не пробивались сквозь облачную атмосферу, но человек, убаюкиваемый невидимыми силами, ощущал Богов повсюду.

Далекое воспоминание об этой эпохе породило все легенды о земном рае. Неясная память изменялась и преображалась из века в век в мифологиях различных народов. У египтян — это господство Богов, предшедствующее господству Схесу-Гора, солнечных или священных царей. В Библии — это Эдем Адама и Евы, хранимый Херувимами. У Гесиода — это золотой век, когда Боги «ходили по земле в воздушных одеждах». Человечество выделилось из других видов и делало новые завоевания, поколения будут сменяться одно за другим, катаклизмы приходить и уходить, земной шар изменять свое обличье, но останется неизгладимая память о том времени, когда люди непосредственно общались с силами вселенной. Эта память может менять свои формы, но она всегда сохранится, как неугасимая грусть о Божественном.