Глава 2. Лагерь

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 2. Лагерь

Андрей вылез из спальника, потянулся, вдохнул свежий, чистый лесной воздух. Потом сделал несколько легких пассов. Над поляной, просвечивавшейся между деревьями, клубился густой белёсый туман. В лесу, под нависающими низко ветвями, было темно и тихо, и только-только начинали просыпаться первые птицы. Босиком, ощущая холодную влагу росы, Андрей неспешно подошел к потухшему костру. Было прохладно.

Вокруг костра кучковались палатки, хозяева которых, будучи праведниками, сейчас ещё спали легким, приятным сном. Вскоре, конечно, первым встанет сам «эс эс». Неспешно разогреет крепкий утренний чай с добавлением мелиссы и перечной мяты, и потянется по лесу легкий сизый дымок. И сейчас Андрей, решив «пособить» Сан Санычу дровами, заранее натаскал охапку сухих веток и сложил ее около потухшего костра.

Уже манила к себе река, горная, прохладная, стремительная, поначалу обжигающая своим холодом, купание в которой бодрит, а после него по телу разливается приятная теплота. Андрей знал неподалёку довольно глубокую лагуну с очень чистой и прозрачной до самого дна водой, в которой водилась шустрая рыбка-форель с красными плавниками.

Захватив в палатке свою вездесущую холщовую сумку с длинной ручкой через плечо, он стал спускаться вниз по склону, затем пересёк по узкой тропинке небольшой лесочек, прошёл заросшее высокой травой поле и вышел на грунтовую дорогу. Слегка пригладив непослушные волнистые волосы, доходящие до плеч, и шёлковистую длинную светлую бороду, он бодро, быстрыми бесшумными шагами, устремился вперёд.

Выйдя к знакомому месту на реке, Андрей сразу разделся и, зайдя в воду, сразу шумно нырнул в холодную воду и купался довольно долго. А потом ещё дольше сидел и смотрел, как восходит солнце. С этого места на берегу открывалась широкая панорама: спускающаяся ниже по камням-терраскам речка, деревянный мостик через неё, следом за ним — посёлок. Вдали синели невысокие лесистые горы. Вода уносила его мысли куда-то вдаль, погружая сознание в далёкие, ушедшие образы…

…Когда-то он был поэтом. Нет, он никогда не публиковал своих стихов. Он ведь не работал поэтом — нет такой профессии. Он им БЫЛ. И, как все поэты, он был одинок, мечтал о чем-то недостижимом и далеком, материально не обладая практически ничем. Он относился к окружавшим его глупым компаниям легко и непритязательно и внешне казался человеком, не знавшим горя. С равнодушием встречающим сонмы «укусов судьбы», о которых говорит в оригинале Гамлет, и имеющим слишком мало для того, чтобы бояться терять. Человеком, предпочитающим пить чай вприкуску с мыслями, вычитываемыми из книг, говорящим со звёздами по ночам, размышляющим и чувствующим. Он жил в своем собственном, замкнутом мире — и казалось, дышал только им, миром своих иллюзий. Но изолированных миров не существует. Реальность врывается даже в сны самых скрытных людей, неприкрытая реальность страшного мира, готовая разорвать, раскромсать в клочья их маленькие уютные мирки. А поэты обычно бывают особо ранимы и чувствительны, и хотя порой и затыкают уши, чтобы не слышать обыденной пошлости и блевотной банальной фальшивости общественных стад, но всегда чётко осознают все звуки и дыхания мира. Они живут как люди с ободранной кожей, впитывая как губкой внутрь себя боль окружающего пространства.

Любой поэт долго не может выносить такое состояние повышенной эмоциональной чувствительности. Рано или поздно поэты полностью уходят в иной, нереальный, ими созданный мир, уже почти не соприкасающийся с миром пресловутой реальности — но порой и разума. Или же умирают. По нормальным меркам других людей это происходит вроде бы от других причин, и всегда слишком рано. Поэт может либо свихнуться или умереть, либо полностью переродиться, становясь «в лучшем случае» философом или прозаиком. А в худшем… Сердце поэта покрывается грубой коркой, налётом пошлости, а сам человек скатывается в пропасть праздных чувств и грубых развлечений. «Дети индиго»… Странный термин. Такие люди были всегда, если прочитать внимательней биографии поэтов прошедших времён.

Он… умирал. Умирал честно. Маяковский, «такой большой и такой ненужный», должно быть, испытывал это. Испытывал, наверное, и Блок… «Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться»… Бывают в жизни моменты, когда, чтобы переродиться, необходимо отказаться от всего, даже от самого себя. Большинству это сделать мешает чувство собственной важности, а к смерти толкает боязнь этой самой смерти. Он не боялся. Он умирал. Сердце разрывалось от боли, грусти и тотального одиночества, голова разламывалась от переживаний былого, сотню раз проносящихся в сознании, от чего хотелось вскочить и треснуться головой о стену… Потом и это прошло. Долгие месяцы он пролёживал сутками на диване, глядя в потолок и чувствуя, что куда-то в бесконечные миры Вселенной из него вытекают последние силы. Но как раз теперь ему стало по-настоящему всё равно. Низ, самое дно. Всё, наконец, исчерпано. Изжито. И вывернуто наизнанку. Пусто. Никаких воспоминаний, никакой боли. Вот уже совсем нечего отдать. Полная апатия. Полный нереал. Взгляд уходящей души на безымянное тело, одиноко распластанное на кровати…

Это было давно. Будто бы и не с ним вовсе. Может, единственным спасением было именно то, что он вот так, до беспредела, был безразличен даже самому себе. И Судьбе стало не интересно его убивать. Он получил второе рождение. Не умирая…

Андрей вновь подошел к реке, набрал полную пригоршню воды, несколько раз умылся, и, поднявшись от реки на пригорок, запел гортанную и плавную шиваистскую мантру. Немного погодя он взглянул снова на поднявшееся уже высоко над горизонтом солнце и направился обратно, в палаточный лагерь.

Ещё вдалеке от поляны Андрей почувствовал, что природа этих мест в чём-то сильно изменилась, а затем смутно уловил неприятное напряжение, разлитое в воздухе. Подойдя поближе, он отчётливо услышал шум, отдалённый гул голосов, раздающихся со стороны тех мест, что ранее ещё не были заняты стоянками. Это означало, что ряды эзотериков вновь пополнились, и весьма значительно. До сих пор ещё и ещё прибывали новые люди. «Ну вот, теперь и официальное открытие сходки во имя спасения человечества не за горами»- мысленно усмехнулся Андрей.

Приблизившись к костру, он заметил подвешенный к широкой, полого спускающейся вниз, ветви дерева прежде отсутствовавший там огромный колокол, висевший на суровой прочной верёвке. «Именно он, вероятно, будет в дальнейшем возвещать всеобщие эзотерические сборы», — догадался Андрей. Став в стороне, но всё же на виду у многих, он демонстративно достал из своей холщовой сумки слегка мятый пряник, перекрестил его три раза, прочёл шёпотом защитную молитву и начал есть, откусывая по маленькому кусочку — так, для подкрепления бодрости духа.

Пряник этот был не простой. Хороший человек ему вчера встретился по дороге в местный магазинчик за продуктами, и Андрей, по своему обыкновению, разговорился со случайным попутчиком. Тот оказался человеком местным, жителем посёлка, ещё дальше затерянного в горах, и этот местный рассказал ему несколько смешных баек про лесников, заблудившихся в лесу туристов и домашнее вино, а напоследок угостил этим самым пряником.

«Интересно, откуда этот «гад в хорошем смысле этого слова», как сказал однажды о совсем другом человеке один из странных моих знакомых, свежие пряники здесь берёт, хотя ближайшая пекарня — километрах, эдак, в шестидесяти отсюда? Из праны их ваяет, что ли? Но тогда это просто «праник» какой-то», — подумал Андрей, задумчиво жуя.

В лагере тем временем слышалось звяканье кастрюль и мисок, стук камня по колышку — это ставились новые палатки. Всюду были набросаны кучи рюкзаков и сумок. Из-под каждого куста в ответ на приветствие Андрея раздавалось всё новое и новое «здравствуйте». Кто-то только расчехлял колышки для растяжек, а кто-то уже складывал внутрь красиво и ровно поставленной палатки одеяла и остальные вещи. Заглянув к себе в палатку, Андрей не обнаружил ночевавшего там вместе с ним паренька, своего знакомого, которого здесь теперь все называли Ареем. Не было парнишки и у костра: по-видимому, недавно проснувшись от шума вновь прибывших, он решил куда-нибудь прогуляться.

— Это мы уже поработали, тучки разогнали, а то, говорят, вчера тут такая хмарь висела! — жизнерадостно сообщил человек, представившийся Анатолием, пробегая мимо дежурных. Это был энергичный лидер новой группы с Кавказа. А дежурные уже варили борщ. Полное ведро. И два котелка каши. В ход пошли и свежие, крепенькие грибочки, спозаранку собранные в окрестных местах славным грибником и знатоком леса Сан Санычем.

— Ну, влетит он в ментал, и зависнет там, как сопля. А дальше — что? — раздавался где-то за кустами чей-то назойливый голос.

Кто-то уже чавкал привезенной с собою и замоченной с вечера пшеницей, а кто-то пил у костра крепкий, заваренный Сан Санычем чай, сдабривая его изрядной порцией сахара.

— А мой учитель Эль Мория запрещает есть сахар! — строго проговорила рыжая дама пышных форм голосом пионервожатой давно забытого школьного лагеря.

«Ей, действительно, сахарку-то можно бы и поменьше»- подумал Андрей.

— А лично я — вообще-то, сторонник сыроедения. Всем нам к этому стремиться нужно. Это, по нашим временам, особенно хорошо: и дёшево, и полезно. Особенно детей надо приучать. С малых лет, — говорил Михаил из Саратова, считавшийся здесь поклонником Порфирия Корнеевича Иванова и мочелечения.

На самом краю поляны, спиной к лесу, стояла уже знакомая Андрею дама из приехавших ранее, с Сан Санычем — Галина Константиновна. Широко раскинув руки, она приговаривала:

— Красота-то какая! Благодать! А прана-то, прана! Искристая такая! Так и светится!

Только что приехавший народ потихоньку осваивался.

Матушка Мария, лидер группы из Н-ска, только что, с первым рейсовым автобусом от районного центра, а ранее поездом, прибывшая «на Поляну», вкусно ела борщ, макая в него хлебушек.

— Это ты, милочка, тарелку немытой бросила? — строго воззрилась она на худенькую девушку. Девушка Настя, с длинными чёрными волосами, привезённая сюда эзотерически продвинутой мамашей, Галиной Константиновной, уставилась ответно огромными глазищами:

— Я сейчас, матушка Мария, я хлеба отрежу, и потом ещё себе борща налью, я не ухожу.

— Разве можно столько есть! — мрачно воззрился на неё Михаил, поклонник сыроедения.

— Да что вы все на нее накинулись! У девчонки просто аппетит разыгрался на свежем воздухе, понять можно! — сказала уютная тётя Роза, весьма странно одетая для отдыха в горах: она была в цветастом махровом халате, прозванном кем-то «персидским», и домашних тапочках (только бигуди в волосах не хватало для завершения образа). Тётя Роза приехала «на Поляну» исключительно для того, чтобы похудеть, припоминая прошлогодний опыт своей подруги в этом отношении и по её совету. Сама же подруга в этом году, как сообщила тётя Роза, в последний момент перед уездом внезапно заболела и осталась дома.

— Аппетит! — проворчал Михаил, — Праной уже давно пора питаться, праной! Знаете ведь, что нам все Учителя советуют?

— Учителя! — ехидно хихикнул невесть откуда взявшийся Алексей из группы Сан Саныча, владеющий лозоискательством и работой с металлической рамкой, — А ещё, братьев по разуму вспомните! Вы побольше их всех слушайте, если жизнь не дорога! Хотите, я лучше — и прямо сейчас — проверю с помощью рамки, как работают ваши чакры? — и он извлёк откуда-то из кармана маленькую металлическую рамку, — А ещё я могу таким образом и любую вещь проверить: отрицательная у нее энергия или положительная. Без советов всяких там «братьев по разуму» и «Учителей с большой буквы»… Гнать их всех надо в шею! А то — и так Бог знает что натворили, эти ваши «Учителя» и их марионетки! Себя надо слушать, а не всяких там «братьев по разуму»! Чакры открыть все и слушать! А не петь с чужого голоса!

Тут они бы и сцепились. Но подошла мягкая тётя Роза, заинтересованно разглядывая рамку. И сманила Алексея прямо сейчас, срочно, проверять свои развинтившиеся чакры.

А Андрей, съев свой борщ, решил, что надо бы ещё немного прогуляться. И сразу отправился, перейдя поляну, вверх, в гору, всё дальше и дальше углубляясь в лес и удаляясь всё дальше от поляны. Почти сразу после его ухода, внезапно и не вовремя, надвинулись тучи, быстро затянувшие всё небо, и начался сильный, проливной дождь. Андрей, завязнув в мокрой глине и сам мокрый до нитки, собирался было вернуться, но ливень вдруг завершился так же внезапно, как и начался, и снова выглянуло солнце, высветив краски мокрого, освежившегося леса.

Внезапно он подумал, что вскоре грядущие события затянутся в крепкий тугой кармический узел, ожидание стихийных и полностью неконтролируемых событий уже повисло в воздухе. Андрей чувствовал некое нарушение системы пространство-время, заставляющее воспринимать окружающее как нечто немножко нереальное. И такое с ним происходило обычно тогда, когда должны были последовать события, важные не внешними происшествиями, а накалом внутреннего состояния, повышенным вниманием и внутренней насыщенностью происходящего.

Затем на пути Андрея показался один из многочисленных притоков небольшой речушки с неизвестным ему именем. Поток воды был бурным и мутным после дождя, дна не было видно. Андрей, сперва прощупывая дно ногой и осторожно ступая, перебрался на другую сторону — всё равно терять было нечего, вся одежда промокла под дождём. И внезапно он подумал о том, что ему бы пригодился сейчас посох из лещины.

Чтобы не нанести урон лесу, посох надобно было вырезать из уже отмершей, но ещё прочной ветви. Следовательно, чтобы найти такую ветвь, следовало порядком поблуждать по лесу. И Андрей пошёл — то поднимаясь в гору, то следуя пересохшему руслу реки, то переходя вброд небольшие потоки. Туда, куда его «вело» — рукою леса или судьбы.

А нашёл он свой посох прямо на грунтовой лесной дороге. Новенький, блестящий, как отполированный. Он лежал неподалёку от выступающих наружу корней у самого основания крепкого, не обхватить и втроём, высокого дуба с раскидистой узорчатой кроной — будто из сказки про лукоморье. Могло показаться, что кто-то специально для него приготовил и положил сюда разыскиваемый им посох. «Будущему хозяину дома Господь посылает топор, счастливым — подкову на счастье, а странствующему путнику — посох,»- пробормотал Андрей внезапно родившуюся в голове фразу. Затем трижды перекрестил посох и поднял его. Присел под дубом, вынул из холщовой походной сумки кусок холстины, нитки и иголку, и быстро сшил простой длинный и узкий чехол, в отверстие которого, наметав по краю холстину крупными стежками, вставил средней толщины верёвку. Затем он зачехлил посох и понёс его, одев эту верёвку на плечо.

Возвращался Андрей совсем другой дорогой, описав довольно большой круг по лесу. Уже неподалёку от лагеря и в видимой близи от рощицы, опоясывающей ту поляну, которую облюбовали эзотерики, назвав её «Ромашковой» и на ней расположившись, он, чтобы сократить себе путь, пошёл наискосок через следующую за «Ромашковой» поляну, заросшую густой травой по пояс, по пересекающей её тонкой стёжке-дорожке. Эта поляна ещё сильнее заросла дикими, сильно пахнущими травами. По-видимому, местные жители ещё ни разу в этом году не скашивали их здесь на сено.

Ещё издали приметил Андрей стоявший на краю этой поляны строительный вагончик, мимо которого и проходила единственная узкая тропинка. Проходя теперь вблизи него, он увидел женщину с маленьким ребёнком, сидевшую на невысокой табуретке рядом с вагончиком, за которым стояли многочисленные ульи с пчелами. Андрей громко поздоровался.

— Здравствуйте! — с улыбкой ответила ему женщина.

Как раз в это время из вагончика неожиданно вышел и знакомый Андрею парнишка, вместе с которым он и пришел от электрички в эти места. Паренька все здесь называли Ареем.

— О, Андрей! — увидев его, обрадовался и поспешил к нему Арей, — А я, когда проснулся и не нашел тебя в лагере, то решил прогуляться по окрестностям. Вот так сюда и вышел, искал родник, называемый здесь «Дедушкой», но случайно мимо него проскочил. Потом здесь неожиданно с людьми разговорился. Так мы и познакомились. Ну, и поговорили мы тут о многом, да и чаю тоже много выпили. Они здесь живут. В смысле, живут постоянно, а не только летом отдыхают да за пчёлами присматривают. Этот вагончик и есть их единственный пока дом. А ещё, они здесь храм строят, на ментальном уровне. Создадут его на ментальном, намолят — и, глядишь, возможно, возникнет в будущем и храм настоящий, который объединит людей. Так они говорят, и я верю им, что так и будет. Я раньше здесь, на Поляне, из отрывков чьих-то разговоров уже слышал, что кто-то на ментальном плане здесь строит храм. И те, кто обладает зрением духовным, будто даже видели уже этот будущий храм. И вот — случайно удалось самому познакомиться с этими людьми.

Новый знакомый Арея — хозяин вагончика, тоже уже вышел и поспешил к ним, желая познакомиться с Андреем. Он слышал последние слова их беседы.

— Знакомься, это — Александр, а его жену зовут Вера, — представил Арей. Андрей тоже назвался.

— Неужели, наш храм и другие люди уже ощущают? — удивился, вступая таким образом в беседу, Александр, — Мы здесь три года уже живём, в этом строительном вагончике. Другого дома у нас нет. Так жизнь сложилась. Мы надеемся рано или поздно в посёлке обосноваться. Живём пока очень бедно. Но зато воздух, природа здесь — просто чудо! Козу, даст Бог, скоро купим — маленькому молоко нужно. Травами занимаемся, мёдом… Конечно, непросто так жить. Одна радость: места здесь великолепные, все хвори здесь проходят, и многие, кто сюда попадает, здесь исцеляются.

— Каждый день мы молитвой встречаем благодарственной — за то, что живём среди такой красоты, — продолжила подошедшая к ним вслед за мужем Вера с ребёнком, — но молитвы мы читаем по-своему и всякие: и канонические, и просто от сердца идущие… Уж не знаю, правильно это или не правильно: разные люди о том разное суждение имеют. Так, с некоторых пор, стали молиться о новом храме — не знаю, был он тут когда-либо раньше или нет, но мы почувствовали и место, где он должен стоять, и то, какой он быть должен… Так и приходим туда, на это место, и молимся.

— Всегда, среди дел и трудов каждодневных, стараемся отыскать время и для молитв. Живём, с сердцем своим сверяясь, делаем, что оно подскажет. И чувствуем, что будто и дышать стало легче. Жили раньше в городе — болели постоянно оба, волнения и боль нас преследовали: как жить будем, что кушать, где работать. Здесь это всё будто отодвинулось подальше, освободив сердце и думы, а главной стала простая каждодневная жизнь с конкретными заботами. А ещё, исцелились мы здесь, и душой и телом. И как-то так само собой получается, что и мы сами молимся постоянно, и люди, в гости к нам попадающие, обязательно к молитве нашей подключаются. Так что — и вас мы милости просим… Помолимся вместе, — предложил вдруг Александр.

И почему-то это предложение не было ни натянутым, ни фальшивым, какие часто приходится слышать людям, чьи знакомые бегают в храм на каждую службу и всех окружающих желают приобщить к церкви методом устрашения. Нет, предложение Александра было вполне естественным для места и времени, быть может, из-за спокойствия и молчания, казалось, разлитого всюду, несмотря на тихое жужжание пчёл и щебетание птиц.

Там, в этом строительном вагончике, куда они вошли, средь нарисованных Александром образов они долго молились, чувствуя, как нисходит на них благодать и умиротворение. А потом каждый, по кругу, прочитал свою молитву, идущую от сердца. Именно там и была принята Андреем Молитва Молчания, которую он, чтобы не забыть, тут же записал, попросив у Веры карандаш и лист бумаги.