11

11

Дон Хуан не отправил меня домой после того, как я выполнил его поручения, как он делал последнее время. Он сказал, что я могу остаться, а на следующий день, 28 июня 1969 года, как раз перед полуднем, сообщил, что я буду курить снова.

— Я должен буду снова видеть стража?

— Нет, с этим все. Это нечто другое.

Дон Хуан спокойно наполнил свою трубку курительной смесью, зажег ее и вручил мне. Я не испытывал опасений. Приятная сонливость сразу же охватила меня. Когда я докурил полную чашечку смеси, дон Хуан взял трубку и помог мне встать. Мы сидели лицом друг к другу на двух соломенных циновках, которые он положил в центре комнаты. Он сказал, что мы направляемся на короткую прогулку, и убеждал меня идти, слегка подталкивая. Я шагнул, и мои ноги подогнулись. Я не почувствовал никакой боли, когда мои колени ударились в пол. Дон Хуан взял меня за руку и снова помог мне встать на ноги.

— Ты должен идти, — сказал он, — тем же способом, каким вставал в прошлый раз. Ты должен использовать свою волю.

Я, казалось, прилип к земле. Попытавшись шагнуть правой ногой, я чуть не потерял равновесие. Дон Хуан поддержал мою правую руку возле подмышки и слегка толкнул меня вперед, но ноги не держали меня, и я бы упал лицом вниз, если бы дон Хуан не схватил меня за руку и не удержал от падения. Он держал меня под правую руку и наклонял к себе. Я ничего не чувствовал, но был уверен, что моя голова лежит на его плече — я видел комнату в наклонной перспективе. Он протащил меня в этом положении вокруг веранды. Мы обошли ее дважды с большим трудом; наконец, я полагаю, мой вес стал таким большим, что он был вынужден опустить меня на землю. Я знал, что он не мог сдвинуть меня. Это было так, как если бы часть меня намеренно хотела стать тяжелой, как свинец. Дон Хуан не делал никаких усилий, чтобы поднять меня. Я попытался улыбнуться ему, и он засмеялся; затем он наклонился и похлопал меня по животу. У меня возникло необычное ощущение. Оно не было болезненным, или приятным, или чем-нибудь, о чем я мог подумать. Это было скорее толчком. Дон Хуан немедленно начал переворачивать меня. Я ничего не чувствовал; я заключил, что он переворачивает меня, потому, что вид веранды смещался в соответствии с круговым движением. Когда дон Хуан привел меня в положение, в которое хотел, он отступил назад.

— Встань! — сказал он мне повелительно. — Встань, как ты делал это в прошлый раз. Не занимайся пустяками. Ты знаешь, как вставать. Теперь встань!

Я настойчиво пытался вспомнить действия, которые выполнял в таких случаях, но не мог ясно думать — словно у моих мыслей была собственная воля, как я ни старался взять их под контроль. Наконец мне пришло в голову, что если я скажу «вверх», как делал раньше, то непременно встану. Я сказал «вверх» громко и отчетливо, но ничего не случилось.

Дон Хуан посмотрел на меня с явным неудовольствием, а затем пошел мимо меня к двери. Лежа на левом боку, я полностью видел пространство перед его домом; я лежал спиной к двери, поэтому, когда он обошел вокруг меня, я немедленно заключил, что он ушел в дом.

— Дон Хуан! — позвал я громко, но он не отвечал.

У меня возникло непреодолимое чувство бессилия и отчаяния. Я хотел встать и говорил «вверх» снова и снова, как будто это было магическое слово, которое заставило бы меня сдвинуться. Ничего не случилось. Потом я расстроился и разозлился; хотелось биться головой о землю и плакать. Прошло несколько мучительных моментов, в течение которых я пытался двигаться или говорить, но не мог сделать ни того, ни другого. Я был полностью неподвижен, парализован.

— Дон Хуан, помоги мне! — сумел я, наконец, промычать.

Дон Хуан вернулся и, смеясь, сел передо мной. Он сказал, что я стал истеричным и что все, что я переживаю, не имеет значения. Он поднял мою голову и посмотрел прямо на меня, сказав, что на меня напал притворный страх. Он велел мне не беспокоиться.

— Твоя жизнь усложнена, — сказал он. — Избавься от всего, что заставляет тебя выходить из себя. Оставайся здесь, успокойся и приведи себя в порядок.

Он положил мою голову на землю. Он шагнул через меня, и все, что я мог воспринять, было шарканьем его сандалий, когда он уходил.

Моим первым импульсом снова было беспокойство, но я не мог собрать энергию, чтобы втянуться в него. Вместо этого я перешел в необыкновенное состояние ясности; чувство легкости окутало меня. Я знал, какая сложность была в моей жизни. Это был мой маленький мальчик. Я хотел стать его отцом больше всего на свете. Мне нравилась мысль о формировании его характера и о том, что я мог бы брать его на прогулки и учить его, «как жить», и все же я очень не хотел, чтобы его жизнь стала похожей на мою, — но это было именно то, что я должен был бы сделать, подчинить его силой или набором искусных аргументов и поощрений, которые мы называем пониманием.

«Я должен отпустить его, — подумал я, — я не должен цепляться за него. Я должен оставить его в покое».

Мои мысли вызвали ужасную меланхолию. Я заплакал. Мои глаза наполнились слезами, и вид веранды расплылся. Внезапно у меня появилась большая потребность встать и найти дона Хуана, чтобы рассказать ему о моем маленьком мальчике; следующее, что я понял, — что смотрю на веранду стоя. Я повернулся к фасаду дома и обнаружил перед собой дона Хуана. Очевидно, он стоял позади меня все время.

Хотя я не чувствовал своих шагов, должно быть, я подошел к нему, потому что я двигался. Дон Хуан приблизился ко мне, улыбаясь, и подхватил меня под руки. Его лицо было очень близко ко мне.

— Хорошо, отлично, — сказал он ободряюще.

В это мгновение я осознал, что происходит что-то необычное. Сначала у меня было чувство, что я только вспоминаю событие, которое случилось несколько лет раньше. Однажды в прошлом я видел лицо дона Хуана очень близко; я курил его смесь, и у меня тогда было чувство, что лицо дона Хуана погрузилось в бак с водой. Оно было огромным, светящимся и двигалось. Видение было таким недолгим, что я не успел «ухватить» его. На этот раз, однако, дон Хуан держал меня, его лицо было на расстоянии не более фута от моего, и у меня было время рассмотреть его. Когда я встал и повернулся, то определенно видел дона Хуана; «дон Хуан, которого я знаю», определенно подошел ко мне и держал меня. Но когда я сфокусировал глаза на его лице, то не увидел дона Хуана, как привык его видеть; вместо этого я увидел перед глазами большой предмет. Я знал, что это было лицо дона Хуана, но все же это знание не вытекало из моего восприятия; это было скорее логическое заключение с моей стороны; в конце концов моя память подтвердила это мгновением раньше: «дон Хуан, которого я знаю», держал меня под руки. Поэтому необычный светящийся предмет напротив меня должен был быть лицом дона Хуана; в нем было что-то знакомое, однако он ничуть не напоминал то, что я назвал бы «настоящим» лицом дона Хуана. То, на что я смотрел, было круглым предметом, который имел свое собственное свечение. Каждая часть в нем двигалась. Я воспринимал сдержанное, волнообразное, ритмическое течение; это было так, словно его текучесть заключалось в нем самом, не выходя за его пределы; и все же объект перед моими глазами медленно тек в любом месте своей поверхности. У меня мелькнула мысль, что это медленно течет жизнь. Действительно, он был таким живым, что я втянулся в разглядывание этого движения. Мерцание было гипнотизирующим. Оно все больше и больше поглощало меня, до тех пор, пока я уже не мог больше различать, что это за феномен перед моими глазами.

Я ощутил внезапный толчок; светящийся предмет стал размытым, как будто что-то трясло его, и затем потерял свое свечение и стал плотным и твердым. Потом я увидел знакомое темное лицо дона Хуана. Он спокойно улыбался. Вид его «настоящего» лица сохранялся мгновение, а затем оно снова приобрело свечение, блеск и переливчатость. Это был не свет, каким я привык ощущать свет, и даже не сияние; скорее это было движение, неправдоподобно быстрое мерцание чего-то. Светящийся предмет снова начал подскакивать вверх и вниз, и это разрушало его волнообразную целостность. Свечение уменьшалось как бы толчками до тех пор, пока он снова не стал «плотным» лицом дона Хуана, таким, каким я видел его в обычной жизни. В этот момент я смутно понял, что дон Хуан трясет меня, даже говорит мне что-то. Я не понимал, что он говорит, но, поскольку он продолжал трясти меня, я, наконец, услышал.

— Не смотри на меня. Не смотри на меня, — говорил он. — Отведи взгляд. Убери свой взгляд. Переведи свои глаза.

Сотрясение моего тела заставило меня отвести взгляд; очевидно, когда я не всматривался в лицо дона Хуана, то не видел светящегося предмета. Когда я отвел глаза от его лица и смотрел на него, так сказать, краешком глаза, то мог ощущать его плотность; то есть я мог ощущать трехмерного человека; практически не глядя на него, я мог воспринимать все его тело, но когда я фокусировал взгляд, лицо сразу становилось светящимся объектом.

— Не смотри на меня вообще, — сказал дон Хуан серьезно.

Я отвел глаза и уставился в землю.

— Не фиксируй свой взгляд ни на чем, — повелительно сказал дон Хуан и шагнул в сторону, чтобы помочь мне идти.

Я не чувствовал шагов и не понимал, как мне удается идти, однако с помощью дона Хуана, державшего меня за плечо, мы прошли весь путь к задней стороне его дома. Мы остановились у оросительной канавы.

— Теперь вглядись в воду, — велел мне дон Хуан.

Я посмотрел на воду, но не мог вглядеться в нее. Почему-то ее движение отвлекало. Дон Хуан шутливо убеждал меня упражнять мою «способность пристального созерцания», но я не мог сосредоточиться. Я снова уставился на лицо дона Хуана, но свечение больше не появлялось.

Я начал испытывать необычайный зуд во всем теле, будто все оно затекло; мускулы моих ног начали подергиваться. Дон Хуан столкнул меня в воду, и я упал на дно. Он, по-видимому, держал мою правую руку, когда толкнул меня, и когда я ударился о мелкое дно, он вытянул меня обратно.

Мне потребовалось долгое время, чтобы восстановить контроль над собой. Когда мы вернулись через несколько часов к дому, я попросил его объяснить мои переживания. Переодеваясь в сухое, я возбужденно описал ему то, что я воспринимал, но он отбросил весь мой отчет, сказав, что в этом не было ничего важного.

— Большое дело! — сказал он насмешливо. — Ты видел свечение. С ума сойти.

Я хотел объяснений, но он встал и сказал, что должен уйти. Было почти пять часов пополудни.

На следующий день я опять стал настаивать на обсуждении моего необычного переживания.

— Это было виденье, дон Хуан? — спросил я.

Он был спокоен и таинственно улыбался, в то время как я продолжал требовать ответа.

— Можно сказать, что виденье до некоторой степени походит на это, — сказал он наконец. — Ты глядел на мое лицо и увидел его сияющим, но это было все же мое лицо. Просто дымок заставляет каждого смотреть таким образом. Это пустяки.

— Но каким способом отличить виденье?

— Когда видишь, то в мире больше нет привычных черт. Все является новым. Все никогда не случалось прежде. Мир становится неописуемым!

— Почему ты говоришь — неописуемым, дон Хуан? Что делает его неописуемым?

— Нет больше ничего знакомого. Все, на что ты глядишь, становится ничем! Вчера ты не видел. Ты пристально смотрел на мое лицо, и, так как я нравлюсь тебе, ты заметил мое свечение. Я был не чудовищем, вроде стража, а красивым и интересным. Но ты не видел меня. Я не превратился в ничто перед тобой. Однако ты добился успеха. Ты сделал первый настоящий шаг к виденью. Единственным недостатком было то, что ты сосредоточился на мне, а в этом случае я для тебя ничем не лучше стража. Ты не выдержал в обоих случаях и не видел.

— Вещи исчезают? Как они становятся ничем?

— Вещи не исчезают. Они не пропадают, если это то, что ты имеешь в виду; они просто становятся ничем и тем не менее остаются здесь.

— Как это может быть, дон Хуан?

— У тебя чертовское пристрастие к разговорам! — воскликнул дон Хуан с серьезным лицом. — Я думаю, что мы неправильно определили твое обещание. Может, в действительности ты обещал никогда не прекращать болтовни?

Тон дона Хуана был строгим. Выражение лица было озабоченным. Я хотел засмеяться, но не посмел. Я думал, что дон Хуан серьезен, но это было не так. Он захохотал. Я сказал ему, что если я не говорю, то становлюсь очень нервным.

— Тогда пойдем гулять, — сказал он.

Он привел меня ко входу в каньон у подножия холмов. Это было примерно в часе ходьбы. Мы отдохнули короткое время, и затем он повел меня через густой пустынный подлесок к источнику, то есть к месту, где, как он сказал, был источник. Оно было таким же сухим, как любое другое место в округе.

— Сядь в центре источника, — велел он мне. Я повиновался и сел.

— Ты тоже собираешься здесь сидеть? — спросил я.

Я увидел, что он устраивает место, чтобы сесть, метрах в двадцати от меня, около камней на склоне горы.

Он сказал, что собирается наблюдать за мной оттуда. Я сел, прижав колени к груди. Он поправил мою позу, велев, чтобы я поджал левую ногу под себя, а правую согнул, подняв колено вверх. Моя правая рука должна была упираться кулаком в землю, а левая рука наискось лежала на груди. Он велел мне повернуться лицом к нему и оставаться в этом положении, расслабясь, но не «теряя себя». Затем он вынул беловатый шнур из своего мешка (он выглядел, как большая петля), обернул его вокруг своей шеи, туго натянул левой рукой и дернул натянутый шнур правой. Тот издал монотонный вибрирующий звук.

Ослабив натяжение, он посмотрел на меня и сказал, что я должен выкрикивать особое слово, если почувствую, что ко мне что-то приближается, когда он дергает шнур.

Я спросил, что должно было напасть на меня, и он сказал, чтобы я заткнулся. Он показал рукой, что собирается начать, но не начал; вместо этого он дал мне еще одно предостережение. Он сказал, что если нечто очень угрожающе приблизится ко мне, я должен буду принять боевое положение, которое он показывал мне несколько лет назад; оно заключалось в том, что я танцевал, постукивая по земле носком левой ноги, одновременно энергично хлопая ладонью по своему правому бедру. Боевое положение было частью оборонительной техники, которая использовалась в случаях крайней необходимости и при опасности.

У меня появилось мрачное предчувствие. Я хотел спросить, зачем мы пришли сюда, но он не дал мне времени и начал дергать шнур. Он делал это различными способами, с постоянным интервалом в двадцать секунд. Я заметил, что когда он дергал шнур, то увеличивал натяжение, и ясно видел, что его рука и шея дрожат от напряжения. Звук стал более ясным, и тогда я понял, что он добавлял странный выкрик каждый раз, когда дергал шнур. Одновременное звучание натянутого шнура и человеческого голоса производило странный сверхъестественный звук.

Я не чувствовал ничего, что приближалось бы ко мне, но вид дона Хуана и производимый им жуткий звук привели меня почти в состояние транса.

Дон Хуан ослабил натяжение шнура и посмотрел на меня. Играя, он стоял спиной ко мне и лицом на юго-восток, как и я; расслабившись, он повернулся ко мне лицом.

— Не смотри на меня, когда я играю, — сказал он. — Но не закрывай глаз. Ни за что. Смотри на землю перед собой и слушай.

Он снова натянул шнур и начал играть. Я смотрел в землю и концентрировался на звуке, который он производил. Никогда прежде в жизни я не слышал такого.

Я был очень напуган. Жуткий звук наполнил узкий каньон и начал возвращаться ко мне эхом от всех его стен. Дон Хуан, должно быть, заметил это и увеличил натяжение своего шнура. Хотя он изменил высоту тона, эхо, казалось, стало тише, а затем словно сконцентрировалось в одной точке на юго-востоке.

Дон Хуан уменьшал натяжение шнура постепенно, до тех пор, пока я не услышал заключительный глухой звук. Он положил шнур в мешок, подошел ко мне и помог мне встать. Тогда я заметил, что мускулы моих рук и ног одеревенели, подобно камню; я был буквально пропитан потом. Я не подозревал, что вспотел так сильно. Капли пота набежали мне в глаза, и их защипало.

Дон Хуан практически поволок меня прочь. Я пытался сказать что-нибудь, но он зажал мне рот рукой.

Вместо того чтобы покинуть каньон тем же путем, каким мы пришли, дон Хуан пошел в обход. Мы поднялись по склону горы и вышли к холмам очень далеко от устья каньона. К его дому мы шли в полном молчании. Когда мы дошли, было уже темно. Я попытался заговорить снова, но дон Хуан опять зажал мой рот рукой.

Мы не ели и не зажигали керосиновой лампы. Дон Хуан положил мою циновку в своей комнате и указал на нее подбородком. Я понял это как знак, что должен лечь спать.

— Я хочу предложить тебе сделать одну полезную вещь, — сказал мне дон Хуан, как только я проснулся на следующее утро. — Ты начнешь ее сегодня. Времени не так уж много, ты знаешь.

После очередной долгой неловкой паузы я почувствовал себя обязанным спросить:

— Что ты вчера проделывал со мной в каньоне? Дон Хуан захихикал, как ребенок.

— Я просто коснулся духа того источника, — сказал он. — Дух такого типа может быть вызван, когда источник высох и дух удалился в горы. Вчера я, можно сказать, пробудил его ото сна. Но он не имел ничего против этого и указал тебе удачное направление. Его голос исходил из этого направления. — Дон Хуан указал на юго-восток.

— Что это был за шнур, на котором ты играл, дон Хуан?

— Ловец духов.

— Могу я посмотреть на него?

— Нет. Но я сделаю тебе такой же. Или, еще лучше, ты сам сделаешь его себе когда-нибудь, когда научишься видеть.

— Из чего он сделан, дон Хуан?

— Мой — это дикий кабан. Когда у тебя будет свой, ты поймешь, что он живой и может научить тебя различным звукам, которые ему нравятся. Постепенно ты узнаешь своего ловца духов так хорошо, что вместе вы будете производить звуки, исполненные силы.

— Почему ты взял меня к духу источника, дон Хуан?

— Ты очень скоро узнаешь это.

Около 11.30 того же дня мы сидели под его рамадой, где он приготовил для меня свою трубку.

Он велел мне встать, когда мое тело совершенно оцепенело; я сделал это с большой легкостью. Он помог мне пройтись. Я удивился своему контролю — я дважды обошел вокруг рамады сам. Дон Хуан находился рядом, но не руководил мною и не поддерживал меня. Затем он взял меня под руку и отвел к оросительной канаве. Он усадил меня на край канавы, велел мне смотреть на воду и ни о чем больше не думать. Я пытался сфокусировать взгляд на воде, но ее движение отвлекало меня. Мои глаза и мысли начали блуждать по другим предметам вокруг нас. Дон Хуан потряс мою голову и снова велел мне глядеть только на воду и не думать вообще. Он сказал, что смотреть на движущуюся воду трудно, но нужно продолжать попытки. Я пробовал три раза и каждый раз на что-то отвлекался. Дон Хуан каждый раз терпеливо тряс мою голову. Наконец я заметил, что мои глаза и ум сфокусировались на воде; несмотря на ее движение, я погрузился в наблюдение ее текучести. Вода несколько изменилась. Она была однообразно бледно-зеленой; казалось, она стала тяжелее. Я мог видеть рябь при ее движении. Рябь была чрезвычайно отчетливой. А затем у меня появилось ощущение, что я смотрю не на массу движущейся воды, а на картину; перед моими глазами был застывший кусок текущей воды. Рябь была неподвижной. Я мог рассмотреть каждую ее деталь. Затем она начала приобретать зеленое свечение, и из нее медленно заструился какой-то туман зеленого цвета. Туман расходился волнами, и одновременно с этим его зелень сверкала все сильнее, до тех пор, пока не стала ослепительным сиянием, которое покрыло все.

Я не знаю, как долго я находился у канавы. Дон Хуан не прерывал меня. Я был погружен в зеленое свечение ряби. Я чувствовал его повсюду вокруг. Оно успокаивало меня. У меня не было ни мыслей, ни чувств. Все, что было, — это спокойное осознание, осознание сверкающей, успокаивающей зелени.

Чрезвычайный холод и сырость были следующим, что я ощутил. Постепенно я понял, что погружен в канаву. В этот момент вода попала мне в нос, и я закашлялся, проглотив ее. В носу стало зудеть, и я несколько раз чихнул, а встав, чихнул так сильно и звучно, что одновременно перднул. Дон Хуан захлопал в ладоши и расхохотался.

— Если тело пердит, оно живо, — сказал он.

Он знаком предложил мне следовать за ним, и мы пошли к его дому.

Я следил за тем, чтобы сохранить молчание. Я ожидал, что буду в отрешенном и мрачном настроении, но в действительности я не ощущал усталости или меланхолии. Я чувствовал себя жизнерадостно и переоделся очень быстро. Я стал насвистывать. Дон Хуан с любопытством посмотрел на меня и притворился удивленным; он открыл рот и выпучил глаза. Его фигура была очень забавной, и я смеялся несколько дольше, чем это требовалось.

— Ты кривляешься, — сказал он и громко рассмеялся сам.

Я объяснил ему, что не хочу привыкать к мрачному настроению после употребления его курительной смеси; я сказал, что после того, как он вытаскивал меня из канавы во время моих попыток встретить стража, я убедился, что могу видеть, если пристально смотрю на вещи вокруг себя достаточно долго.

— Виденье — это не смотрение и не сохранение покоя, — сказал он. — Виденье — это техника, которую нужно изучить. Или, может быть, это техника, которую некоторые из нас уже знают.

Он уставился на меня, как будто давая понять, что я был одним из тех, кто уже знает технику.

— Ты достаточно силен, чтобы прогуляться? — спросил он.

Я сказал, что чувствую себя прекрасно, что было правдой. Я не был голоден, хотя не ел весь день. Дон Хуан положил хлеб и несколько кусков сушеного мяса в рюкзак, вручил его мне и движением головы велел следовать за ним.

— Куда мы идем? — спросил я.

Он кивнул в сторону холмов. Мы направились к тому же каньону, где был источник, но не вошли в него. Дон Хуан полез на скалы справа, у самого устья каньона. Мы стали подниматься вверх. Солнце находилось почти на горизонте. Был прохладный день, но мне было жарко, и я задыхался. Я едва мог дышать.

Дон Хуан намного опередил меня и был вынужден остановиться, чтобы я смог догнать его. Он сказал, что я в ужасном физическом состоянии и что, пожалуй, идти дальше неразумно. Он позволил мне отдохнуть около часа. Выбрав гладкий, почти круглый валун и велев мне лечь на него, он расположил мое тело на камне, сказав, чтобы я вытянул руки и ноги и свободно их опустил. Моя спина слегка изогнулась, и шея расслабилась, так что голова тоже свободно повисала. Он оставил меня в этом положении примерно на пятнадцать минут, затем велел открыть среднюю часть тела, тщательно отобрал какие-то ветки и листья и наложил их на мой голый живот. Я почувствовал мгновенную теплоту во всем теле. Затем дон Хуан взял меня за ногу и поворачивал до тех пор, пока моя голова не оказалась на юго-востоке.

— Теперь давай позовем этого духа источника, — сказал он.

Я попытался повернуть голову, чтобы посмотреть на него. Он с силой удержал меня за волосы и сказал, что я нахожусь в очень уязвимом положении, ужасно ослаб физически и должен оставаться спокойным и неподвижным. Все эти особые ветки на мой живот он положил, чтобы защитить меня, и собирается оставаться рядом на случай, если я не смогу позаботиться о себе.

Он стоял у меня за затылком, и я мог видеть его, закатывая глаза. Он взял свой шнурок, натянул его, но затем понял, что я смотрю на него, закатив глаза ко лбу. Он легко стукнул меня по голове костяшками пальцев и велел смотреть в небо, не закрывая глаз и концентрируясь на звуке. Подумав, он добавил, чтобы я не стеснялся прокричать слово, которому он научил меня, если почувствую, что на меня что-то нападает.

Дон Хуан и его «ловец духов» начали с низкого звука. Он медленно увеличивал натяжение, и я начал слышать какой-то отзвук, а затем ясное эхо, которое все время приходило с юго-востока. Натяжение увеличилось. Дон Хуан и его «ловец духов» в совершенстве дополняли друг друга. Струна производила низкую ноту, и дон Хуан менял тон, усиливая натяжение до тех пор, пока нота не становилась пронзительным криком, воющим зовом. Вершиной был жуткий вопль, невообразимый с точки зрения моего опыта.

Звук отражался в горах и эхом возвращался ко мне. Мне показалось, что он приходит прямо ко мне и, должно быть, что-то делает с температурой моего тела. Перед тем как дон Хуан начал все это, мне было очень тепло и удобно, но когда звук достигал высшей точки, я замерзал: зубы непроизвольно стучали, и я действительно чувствовал, как кто-то приближается ко мне. В один момент я заметил, что небо очень потемнело. До этого я не воспринимал неба, хоть и смотрел на него. Со мной случился сильный приступ страха, и я выкрикнул слово, которое сказал мне дон Хуан.

Дон Хуан немедленно начал понижать напряжение своего жуткого зова, но это не принесло мне никакого облегчения.

— Зажми уши, — шепотом велел дон Хуан.

Я закрыл их руками. Через несколько минут дон Хуан совсем остановился и подошел ко мне сбоку. Убрав ветки и листья с моего живота, он помог мне встать и осторожно положил их на камень, где я лежал. Он сложил из них костер и, пока тот горел, растер мой живот другими листьями из своей сумки.

Он зажал мне рот рукой, когда я хотел сказать ему, что у меня ужасная головная боль.

Мы оставались там, пока все листья не сгорели. К тому времени стало совершенно темно. Мы спустились с холма, и у меня стало плохо с желудком.

Пока мы шли вдоль оросительной канавы, дон Хуан сказал, что происшедшего достаточно и мне не следует здесь оставаться. Я попросил его объяснить, что такое дух источника, но он, жестом велев мне замолчать, сказал, что мы поговорим об этом в другое время, а затем умышленно сменил тему и долго рассказывал о виденье. Я выразил сожаление, что не могу писать в темноте. Он, казалось, был очень рад, пояснив, что большую часть времени я не уделяю внимания тому, что он говорит, потому что принял решение все записывать.

Он говорил о виденье как о процессе, не зависящем ни от союзников, ни от техники магии. Маг — это человек, который мог командовать союзником и, таким образом, манипулировать силой союзника себе на пользу, но тот факт, что он командовал союзником, не означал, что он видит. Я напомнил его слова о том, что невозможно видеть, не имея союзника. Дон Хуан очень спокойно заметил, что пришел к убеждению о возможности видеть и все же не командовать союзником. Он чувствовал, что нет причин для невозможности этого, поскольку виденье не имело ничего общего с манипулятивной техникой магии, служащей только для влияния на окружающих людей. Техника виденья, с другой стороны, не воздействовала на людей.

Моя голова была очень ясной. Пока мы шли с доном Хуаном, я не испытывал усталости или сонливости, и не было больше неприятного ощущения в желудке. Я был ужасно голоден, и когда мы добрались до его дома, очень плотно поел.

Потом я попросил рассказать побольше о технике виденья. Он широко улыбнулся и сказал, что я снова стал собой.

— Как это так, — сказал я, — что техника виденья не имеет воздействия на окружающих нас людей?

— Я уже говорил тебе, — сказал он. — Виденье — это не магия. Им все же их легко спутать, потому что человек, который видит, может просто моментально научиться управлять союзником и стать магом. С другой стороны, человек может научиться определенной технике для того, чтобы командовать союзником и таким образом стать магом, и тем не менее он может никогда не научиться видеть. Кроме того, виденье противоположно магии. Виденье заставляет понять незначительность всего этого.

— Незначительность чего, дон Хуан?

— Незначительность всего.

Мы больше не говорили. Я чувствовал себя очень расслабленным и не хотел ничего говорить. Я лежал на спине на соломенной циновке. Подушкой служила моя свернутая куртка. Я чувствовал себя удобно и счастливо и писал свои заметки в течение нескольких часов при свете керосиновой лампы.

Внезапно дон Хуан снова заговорил.

— Сегодня все было очень хорошо, — сказал он. — Ты добился успеха с водой. Духу родника ты нравишься, и он все время помогал тебе.

Тогда я понял, что забыл рассказать ему мое переживание. Я начал описывать, как я воспринимал воду. Он не дал мне продолжить и сказал, что знает — я воспринимал зеленый туман.

— Как ты узнал это, дон Хуан?

— Я видел тебя.

— Что я делал?

— Ничего, ты сидел здесь и пристально смотрел на воду и наконец ощутил зеленый туман.

— Это было виденье!

— Нет. Но это было очень близко. Ты приближаешься. Это меня очень взволновало. Я хотел узнать об этом больше. Он засмеялся над моим рвением, сказав, что всякий может ощутить зеленый туман, потому что это было нечто вроде стража, нечто неизбежно ждущее там, и в этом не было особого достижения.

— Когда я сказал, что ты добился успеха, я имел в виду, что ты не беспокоился, как тогда, когда имел дело со стражем. Если бы ты потерял спокойствие, я должен был бы встряхнуть твою голову и привести тебя назад. Когда человек идет в зеленый туман, его бенефактор должен находиться при нем на случай, если туман начнет заманивать его. Ты можешь выскочить за пределы досягаемости стража сам, но сам не избежишь плена зеленого тумана. По крайней мере, не избежишь вначале. Позже ты сможешь этому научиться. Теперь нас будет интересовать другое.

— Что?

— Можешь ли ты видеть воду.

— Как же я узнаю, что я видел ее или что я вижу!

— Узнаешь. Ты путаешься, только когда говоришь.