17. Стоящий противник

17. Стоящий противник

Вторник, 11 декабря 1962 года

Мои ловушки были совершенны; они были правильно установлены; я видел кроликов, белок и других грызунов, куропаток и птиц, но в течение всего дня я не поймал ничего.

Когда мы выходили из дома рано утром, дон Хуан сказал, что сегодня мне нужно ждать «дара силы» — исключительного животного, которое может попасть в мои ловушки и чье мясо я смогу высушить в «пищу силы».

Дон Хуан, казалось, колебался. Он не сделал ни одного замечания или предложения. К концу дня он наконец сказал:

— Кто-то вмешался в твою охоту.

— Кто? — спросил я с искренним удивлением.

Он взглянул на меня, улыбнулся и недоверчиво покачал головой.

— Ты ведешь себя так, будто не знаешь — кто, — сказал он. — А в течение всего дня ты знал, кто это.

Я собирался возразить, но понял, что нет смысла это делать. Я знал, что он скажет «Ла Каталина», и если это было то знание, о котором он говорил, то он был прав. Я знал — кто.

— Мы или пойдем сейчас домой, — продолжал он, — или подождем до темноты и используем сумерки, чтобы поймать ее.

Казалось, он ждет моего решения. Я хотел уйти. Я уже начал сворачивать тонкую веревку, которой пользовался, но, прежде чем я успел выразить свое желание, он остановил меня.

— Сядь, — сказал он. — Уйти прямо сейчас было бы простым и более трезвым решением, но это особый случай, и я думаю, что мы должны остаться. Это представление как раз для тебя.

— Что ты имеешь в виду?

— Кто-то вмешивается в твои личные дела, поэтому все это становится твоим представлением. Я знаю, кто это, и ты тоже знаешь, кто это.

— Ты пугаешь меня, — сказал я.

— Не я, — ответил он, смеясь. — Тебя пугает та женщина, которая находится поблизости.

Он замолчал, как бы ожидая эффекта от своих слов. Я вынужден был признать, что перепуган.

Больше месяца назад у меня произошло ужасное столкновение с колдуньей по имени Ла Каталина. Я встретился с ней, рискуя жизнью, потому что дон Хуан убедил меня, что она покушается на него и он не может отразить ее атак. После того как я вошел с нею в контакт, дон Хуан открыл мне, что в действительности она никогда не представляла для него опасности и все это было хитростью, но не жестокой шуткой, а способом заставить меня действовать.

Я был в ярости на него, настолько неэтичным показался мне его метод.

Выслушав мои сердитые слова, дон Хуан стал напевать какие-то мексиканские мелодии. Он имитировал популярных певцов, и его подражание было настолько комичным, что в конце концов я стал смеяться как ребенок. Он развлекал меня очень долго. Я никогда не подозревал, что у него такой богатый репертуар идиотских песен.

— Позволь мне кое-что сказать, — сказал он после этого. — Если нас не дурачить, мы никогда не научимся. То же было со мной и будет со всяким. Искусство бенефактора состоит в том, чтобы вывести нас на край. Бенефактор может только указать путь и применить трюк. Я уже применял к тебе трюк раньше. Помнишь, как я возродил твой охотничий дух? Ты готов был делать массу вещей, чтобы стать охотником. Вещей, которых ты не стал бы делать для того, чтобы узнать что-то о растениях. Теперь ты должен делать намного больше для того, чтобы выжить. Он посмотрел на меня и расхохотался.

— Но это безумие, — сказал я. — Мы же разумные существа.

— Ты разумное, — ответил он. — Я нет.

— Как же нет? — сказал я. — Ты один из самых разумных людей, которых я когда-либо встречал.

— Хорошо! — воскликнул он. — Не будем спорить. Я разумен, и что из этого?

Я втянул его в спор относительно того, было ли необходимо для двух разумных существ действовать таким безумным образом, как мы действовали с этой ведьмой.

— Ты разумен, хорошо, — сказал он яростно. — А это означает, что ты веришь в то, что знаешь очень многое о мире. Не так ли? Но действительно ли ты знаешь? Ты видел только поступки людей. Твой опыт ограничен тем, как поступают люди по отношению к тебе и другим. Ты ничего не знаешь об этом загадочном неизвестном мире.

Он дал мне знак следовать за ним к моей машине, и мы поехали в небольшой мексиканский городок поблизости.

Я не спрашивал, что мы собираемся делать. Он велел мне поставить машину у ресторана, а затем мы прошли мимо автобусной остановки и универмага. Дон Хуан шел справа, ведя меня. Внезапно я осознал, что кто-то еще идет рядом со мною слева. Но, прежде чем я успел повернуться, чтобы посмотреть, кто это, дон Хуан сделал быстрое внезапное движение. Он наклонился вперед, как если бы хотел поднять что-то с земли, а затем, когда я чуть не споткнулся о него, схватил меня под руки. Он потащил меня к машине и не отпускал мою руку даже для того, чтобы позволить мне отпереть дверь. Секунду я возился с ключами. Он мягко толкнул меня в машину, а затем сел сам.

— Поезжай медленно и остановись перед универмагом, — сказал он.

Когда я остановился, дон Хуан кивком дал мне знак выглянуть. Ла Каталина стояла на том самом месте, где дон Хуан схватил меня. Я невольно отшатнулся. Женщина сделала пару шагов к машине и угрожающе замерла. Я внимательно разглядел ее и пришел к выводу, что она очень красива. Она была смуглой, а ее тело было плотным; она казалась очень сильной и мускулистой. Ее лицо было округлым, с высокими скулами и двумя иссиня-черными косами. Больше всего меня удивила ее молодость — ей можно было дать не больше тридцати с небольшим.

— Позволь ей подойти ближе, если она хочет, — прошептал дон Хуан.

Она сделала три или четыре шага к машине и остановилась метрах в трех от нее. Мы поглядели друг на друга. В этот момент я не чувствовал ничего грозного в ней. Я улыбнулся и помахал ей рукой. Она хихикнула, как маленькая застенчивая девочка, и прикрыла рот. Отчего-то я почувствовал удовольствие. Я повернулся к дону Хуану, чтобы прокомментировать ее внешний вид и поведение, но он испугал меня чуть не до смерти криком.

— Не поворачивайся к этой женщине спиной, черт возьми! — с силой сказал он.

Я быстро повернулся, чтобы взглянуть на женщину. Она сделала еще пару шагов к машине и остановилась в каких-нибудь полутора метрах от дверцы. Она улыбалась. Зубы у нее были большие, белые и очень чистые, но в ее улыбке было что-то жуткое. Улыбка не была дружественной; это была гримаса. Улыбался ее рот, а глаза были черными и холодными; они пристально смотрели на меня.

У меня по телу прошла дрожь. Дон Хуан стал смеяться — его смех походил на ритмичное покашливание. После короткого ожидания женщина медленно попятилась и исчезла в толпе.

Мы поехали прочь, и дон Хуан стал говорить о том, что если я не подтяну свою жизнь и не буду учиться, то она раздавит меня, как беззащитного жука.

— Она и есть стоящий противник, которого я нашел тебе, как и обещал, — сказал он.

Дон Хуан сказал, что нам следует подождать знака, чтобы узнать, что делать с женщиной, которая вмешивается в мою охоту.

— Если мы увидим или услышим ворону, мы будем знать наверняка, что можно подождать, и мы будем знать, где ждать, — добавил он.

Он медленно повернулся на триста шестьдесят градусов, оглядывая окрестности.

— Это не место для ожидания, — сказал он шепотом.

Мы пошли к востоку. Было уже совсем темно. Внезапно две вороны вылетели из-за каких-то высоких кустов и исчезли за холмом. Дон Хуан сказал, что холм — то, что нам нужно.

Как только мы пришли на холм, он обошел его и выбрал у подножия место, открытое с юго-востока. Он смел сухие ветки, листья и прочий мусор с круглого пятна примерно двух метров в диаметре. Я попытался помочь ему, но он движением руки дал понять, что не нуждается в моей помощи. Приложив палец к губам, он дал мне знак молчать. Закончив, он подтолкнул меня к центру круга и заставил повернуться лицом к югу, в сторону холма, прошептав мне на ухо, что я должен подражать его движениям. Он начал своего рода танец, ритмично притопывая правой ногой; танец состоял из семи ударов, следующих через равные промежутки и перемежающихся серией из трех быстрых ударов.

Я попытался приспособиться к его ритму и после нескольких неудачных попыток стал более или менее способен воспроизводить те же движения.

— Зачем это нужно? — прошептал я ему на ухо.

Он сказал мне тоже шепотом, что я топаю, как кролик, и рано или поздно преследователь будет привлечен звуком и появится, чтобы посмотреть, что происходит.

Как только я скопировал ритм, дон Хуан перестал топать, но велел мне продолжать, показывая скорость движениями своей руки.

Время от времени он внимательно прислушивался, слегка склоняя голову вправо и следя за звуками в чапарале. Один раз он сделал мне знак остановиться и замер в крайне настороженной позе — словно он готов был распрямиться как пружина и броситься на неизвестного невидимого противника.

Затем он сделал мне знак продолжать, а через некоторое время остановил меня снова. Каждый раз, когда я останавливался, он прислушивался с такой концентрацией, что его тело, казалось, готово было порваться от напряжения.

Внезапно он прыгнул ко мне и прошептал мне на ухо, что сумерки уже в полной силе.

Я оглянулся. Чапараль был темной массой, как холмы и скалы. Небо было темно-синим, и я уже не видел облаков. Весь мир казался однообразной массой темных силуэтов, которые не имели каких-нибудь видимых границ.

Я услышал вдали жуткий крик животного — койота или, может быть, ночной птицы. Он раздался так внезапно, что я не обратил на него внимания, но тело дона Хуана слегка дернулось. Я ощутил его вибрацию, поскольку он стоял рядом.

— Вот так, — прошептал он. — Топай опять и будь готов, она здесь.

Я начал бешено топать, но дон Хуан наступил мне на ногу и сделал отчаянный знак, чтобы я расслабился и топал ритмично.

— Не отпугни ее, — прошептал он мне на ухо. — Успокойся и не теряй головы.

Он опять стал задавать ритм моим движениям, и, когда он остановил меня во второй раз, я снова услышал тот же крик. На этот раз он показался мне криком птицы, летящей над холмом.

Дон Хуан еще раз заставил меня топать. Остановясь, я услышал странный шуршащий звук слева. Такой звук могло производить большое животное, пробираясь через сухой кустарник. Мне в голову пришла мысль о медведе, но затем я сообразил, что в пустыне нет медведей. Я схватился за руку дона Хуана, и он улыбнулся мне, приложив палец к губам в знак молчания. Я начал вглядываться в темноту слева от себя, но он знаком велел мне перестать. Несколько раз он указывал прямо вверх, а затем заставил меня медленно повернуться к темной массе холма и пальцем указал точку на нем. Я остановил глаза на этом месте, и внезапно, как в ночном кошмаре, на меня прыгнула темная тень. Я вскрикнул и упал на спину. Секунду темный силуэт закрывал темно-синее небо, а затем пронесся дальше и приземлился в кустах за нами. Я услышал звук падения тяжелого тела в кусты, а затем пугающий вскрик.

Дон Хуан помог мне подняться и провел меня в темноте к месту, где я оставил свои ловушки. Он велел мне собрать их вместе и разобрать на части, а затем разбросал их во все стороны. Все это он выполнил, не говоря ни слова. По дороге к дому мы молчали.

— Что ты хочешь от меня услышать? — спросил дон Хуан после моих неоднократных просьб объяснить события, свидетелем которых я был несколько часов назад.

— Что это было? — спросил я.

— Ты отлично знаешь, что это было, — сказал он. — Не размазывай все это своим «что это было». Кто это был, вот что важно.

Я уже выработал устраивающее меня объяснение. Фигура, которую я видел, очень походила на воздушного змея, которого кто-то запустил с холма, а кто-то другой, находящийся за нами, притянул его на землю — отсюда и темный силуэт, пронесшийся по воздуху пятнадцать или двадцать метров.

Он внимательно выслушал мое объяснение и смеялся до тех пор, пока слезы не потекли по его щекам.

— Перестань ходить вокруг да около, — сказал он. — Отвечай на вопрос прямо. Разве это была не женщина?

Я должен был признать, что когда я упал и посмотрел вверх, то увидел темный силуэт женщины в длинной юбке, прыгнувшей через меня очень медленным движением. Затем что-то, казалось, притянуло ее темный контур, и она пролетела надо мной с большой скоростью, обрушившись затем в кусты. Именно это движение и вызвало у меня образ воздушного змея.

Дон Хуан отказался обсуждать инцидент дальше.

На следующий день он ушел по каким-то загадочным делам, а я отправился навестить друзей-индейцев из племени яки в другой деревне.

Среда, 12 декабря 1962 года

Как только я прибыл в общину яки, мексиканец, владелец магазина, сказал, что он взял напрокат проигрыватель и двадцать пластинок в городе Обрегоне для «фиесты», которую он собирается устроить следующим вечером в честь Гваделупской Девы. Он уже всем рассказал, что сделал необходимые приготовления с помощью Хулио, бродячего продавца, который приезжал в селение яки дважды в месяц, чтобы собирать платежи за дешевую мануфактуру, которую он ухитрялся продавать в кредит некоторым индейцам яки.

Хулио принес проигрыватель в начале дня и подключил его к динамо-машине, которая снабжала магазин Электричеством. Он убедился, что проигрыватель работает, а затем увеличил громкость до максимума и, напомнив владельцу магазина, чтобы тот не трогал никаких кнопок, начал отбирать двадцать пластинок.

— Я знаю, сколько царапин на каждой из них, — сказал Хулио владельцу магазина.

— Скажи это моей дочери, — ответил владелец магазина.

— Отвечаешь ты, а не твоя дочь.

— Это одно и то же, потому что она будет менять пластинки.

Хулио настаивал, что для него нет никакой разницы, станет ли она или кто-нибудь еще пользоваться проигрывателем, если владелец магазина заплатит за каждую пластинку, которой будет причинен ущерб. Хозяин начал спорить с Хулио. Тот покраснел. Время от времени он поворачивался к большой группе индейцев яки, собравшихся перед магазином, и делал жесты отчаяния или замешательства, размахивая руками и корча гримасы. Очевидно, в качестве последнего выхода он требовал аванса. Это стало причиной другого длинного спора о том, что считать пластинкой, которой причинен вред. Хулио авторитетно заявил, что любая сломанная пластинка должна быть оплачена полностью, как если бы она была новой. Хозяин магазина еще больше рассердился и начал выдергивать свой шнур-удлинитель. Он, казалось, склонялся к тому, чтобы отключить проигрыватель и отменить вечеринку. Он дал понять своим клиентам, собравшимся перед магазином, что сделал все, что мог, чтобы договориться с Хулио. Секунду казалось, что вечеринка провалится, не начавшись.

Блас, старый индеец яки, в чьем доме я остановился, сделал несколько мрачных замечаний о печальном состоянии дел яки, которые не могут даже отпраздновать свой самый главный религиозный праздник — день святой Гваделупской Девы.

Я хотел вмешаться и предложить свою помощь, но Блас остановил меня. Он сказал, что, если я заплачу аванс, хозяин магазина сам разобьет все пластинки.

— Он хуже всех, — сказал он. — Пусть сам платит аванс. Он сосет из нас кровь, почему бы ему не заплатить.

После долгой дискуссии, в которой, как ни странно, каждый из присутствующих был на стороне Хулио, хозяин магазина добился условий, которые оказались приемлемыми. Он не платил ни аванса, ни залога, но брал на себя ответственность за пластинки и за проигрыватель.

Мотоцикл Хулио поднял шлейф пыли, когда он уехал к дальним домам селения. Блас сказал, что Хулио старается добраться до своих клиентов прежде, чем они придут в магазин и растратят свои деньги на напитки. Когда он это говорил, группа индейцев вышла из-за магазина. Блас взглянул на них и начал смеяться, как и все кругом. Блас сказал мне, что эти индейцы были клиентами Хулио и прятались за магазином, ожидая, пока он уедет.

Вечеринка началась рано. Дочь хозяина магазина положила пластинку на диск проигрывателя и опустила иголку. Раздался ужасающе громкий треск, затем высокий визг, а затем звуки трубы и гитар.

Вечеринка заключалась в прослушивании пластинок с помощью проигрывателя, включенного на полную громкость. Четыре молодых мексиканца танцевали с двумя дочерьми хозяина магазина и тремя другими молодыми мексиканками. Яки не танцевали. Они с явным удовольствием следили за каждым движением танцующих. Они, казалось, наслаждались просто наблюдением, попивая дешевую текилу.

Я заказал выпивку для каждого, кого знал. Я хотел избежать любых чувств недоброжелательства. Я курсировал между многочисленными индейцами, говорил с ними, а затем предлагал им выпить. Мой стиль поведения действовал До тех пор, пока они не сообразили, что я совсем не пью. Это, казалось, вызвало раздражение у всех сразу, как будто они коллективно раскрыли, что я не принадлежу к их обществу. Индейцы сделались очень мрачными и стали бросать на меня косые взгляды.

Мексиканцы, которые были такими же пьяными, как и индейцы, в то же самое время поняли, что я не танцую. И это, казалось, обидело их еще больше. Они стали очень агрессивными. Один из них силой потащил меня за руку поближе к проигрывателю, а другой налил полную чашку текилы и хотел, чтобы я ее выпил залпом, доказав, что я «мачо».

Я пытался отбиться от них и идиотски смеялся, как будто мне действительно нравилась ситуация. Я сказал, что хочу сначала танцевать, а потом пить. Один из молодых людей выкрикнул название песни. Девушка, отвечавшая за проигрыватель, начала рыться в груде пластинок. Она, казалось, была немного пьяна, хотя никто из женщин открыто не пил, и ей было трудно поставить пластинку на диск. Молодой человек сказал, что пластинка, которую она выбрала, не твист. Она стала возиться с грудой пластинок, пытаясь найти подходящую, и все сомкнулись вокруг нее, оставив меня в покое. Это дало мне возможность убежать с освещенного участка и из их поля зрения.

Я остановился примерно в тридцати метрах в темноте среди каких-то кустов и стал размышлять, что делать. Я был утомлен. Я чувствовал, что пора залезть в машину и ехать домой. Я пошел к дому Бласа, где стояла машина. Я решил, что, если я поеду медленно, никто не заметит, что я уезжаю.

Люди, занятые проигрывателем, все еще искали пластинку. Все, что я слышал, это гудение динамика. Затем раздались раздирающие звуки твиста. Я громко засмеялся, подумав, что они повернулись туда, где я был, и обнаружили, что я исчез.

Я увидел темные силуэты людей, идущих в противоположном направлении к магазину. Когда мы поравнялись, они пробормотали:

— Буэнос ночес.

Я узнал их и заговорил с ними. Я сказал, что вечеринка великолепна. Прежде чем я подошел к изгибу дороги, я встретил еще двух людей, которых я не знал, но все равно приветствовал. Ревущие звуки проигрывателя были на дороге почти такими же громкими, как и перед магазином. Ночь была темная и беззвездная, но отсвет огней магазина позволял мне довольно хорошо видеть окружающее. Дом Бласа был очень близко, и я ускорил шаг. Затем я заметил темную фигуру человека, сидящего на корточках слева от меня на повороте дороги. Я подумал на секунду, что это кто-нибудь из участников вечеринки, покинувший ее раньше меня. Человек, похоже, присел на краю дороги по нужде. Это показалось мне странным. Люди из селения пользовались для этой цели густым кустарником. Я подумал, что, кто бы это ни был, он, должно быть, пьян.

Я подошел к повороту и сказал:

— Буэнос ночес.

Человек ответил мне захватывающим дух, грубым, нечеловеческим завыванием. У меня в прямом смысле волосы встали дыбом. Секунду я был парализован. Затем я быстро пошел. Я бросил короткий взгляд на этого человека. Я увидел, что темный силуэт наполовину поднялся. Это была женщина. Она согнулась, наклонясь вперед, прошла в таком положении несколько метров, а затем прыгнула. Я бросился бежать, а женщина прыгала, как птица, рядом со мной и не отставала. Когда я подбежал к дому Бласа, она оказалась впереди, и мы почти столкнулись.

Я перепрыгнул через небольшую сухую канаву перед домом и вломился в двери. Блас был уже дома, и его не озаботила моя история.

— Хорошую шутку они с тобой сыграли, — сказал он. — Индейцы любят дразнить иностранцев.

Это происшествие так расстроило меня, что на следующий день я поехал к дому дона Хуана, вместо того чтобы ехать домой, как собирался раньше. Дон Хуан вернулся после обеда. Я не дал ему времени что-нибудь сказать и тут же изложил всю свою историю, включая комментарий Бласа. Лицо дона Хуана стало хмурым. Может быть, мне показалось, но я подумал, что он огорчен.

— Поменьше верь тому, что Блас говорит тебе, — сказал он серьезным тоном. — Он ничего не знает о битвах между магами. Ты должен был понять, что это серьезно, уже в тот момент, когда заметил, что тень находится слева от тебя. Точно так же ты не должен был бежать.

— Что же мне надо было делать? Стоять там?

— Именно. Когда воин встречает своего противника и противник не является обычным человеком, место встречи становится для воина стоянкой. Это единственное, что делает его неуязвимым.

— Что ты говоришь, дон Хуан?

— Я говорю, что у тебя была третья встреча с твоим стоящим противником. Она следует за тобой кругами, ожидая момента слабости с твоей стороны. На этот раз она чуть тебя не раздавила.

Я ощутил приступ тревоги и обвинил его в том, что он подверг меня ненужной опасности. Я пожаловался, что игра, в которую он со мной играет, жестока.

— Она была бы жестока, если бы велась с обычным человеком, — сказал он. — Но с момента, когда человек начнет жить как воин, он уже не является обычным. К тому же я не искал для тебя стоящего противника для того, чтобы играть с тобой, или дразнить тебя, или раздражать тебя. Стоящий противник может пришпорить тебя. Под влиянием противника, подобного Ла Каталине, тебе придется использовать все, чему я научил тебя. У тебя нет другого выбора.

Некоторое время мы молчали. Его слова вызвали во мне огромную тревогу.

Затем он попросил как можно точнее воспроизвести тот крик, который я услышал, когда сказал «буэнос ночес».

Я попытался воспроизвести звук и выдал такие странные завывания, что они испугали меня самого. Дон Хуан, должно быть, счел мою попытку смешной. Он смеялся почти бесконтрольно.

После этого он попросил меня вспомнить общую последовательность событий; расстояние, которое я пробежал; расстояние, на котором находилась женщина, когда я ее встретил; расстояние, на котором она находилась, когда я достиг дома, и место, с которого она начала прыгать.

— Ни одна жирная индеанка не сможет прыгать таким образом, — сказал он, выслушав мой рассказ. — Они даже не смогут столько пробежать.

Он заставил меня передвигаться прыжками. За каждый прыжок я преодолевал около полутора метров, а если мое восприятие меня не обманывало, женщина покрывала каждым прыжком по крайней мере три метра.

— Ты, безусловно, знаешь, что с этого времени ты должен быть настороже, — сказал он очень серьезным тоном. — Она постарается хлопнуть тебя по левому плечу в тот момент, когда ты будешь слаб или отвлечешься.

— Что мне следует делать? — спросил я.

— Жаловаться бесполезно, — сказал он. — Важно, чтобы с этого момента у тебя была твердая стратегия жизни.

Я совершенно не мог сконцентрироваться на том, что он говорит. Записывал я автоматически. После долгого молчания он спросил, не чувствую ли я боли за ушами или у основания шеи. Я сказал, что нет, и он объяснил мне, что, если бы я испытывал неприятные ощущения в одном из этих мест, это означало бы, что я был неуклюж и что Ла Каталина нанесла мне вред.

— Все, что ты делал прошлой ночью, было неуклюжим, — сказал он. — Прежде всего ты отправился на вечеринку, чтобы убить время, как если бы было какое-то время, которое нужно убивать. Это ослабило тебя.

— Ты хочешь сказать, что мне не нужно ходить на вечеринки?

— Нет, я хочу сказать не это. Ты можешь идти, куда хочешь, но ты должен полностью принимать на себя ответственность за свой поступок. Воин живет стратегически. Он будет присутствовать на вечеринке или на собрании подобного рода, только если это входит в его стратегию. Разумеется, это означает, что он будет в полном контроле и будет совершать все те поступки, которые считает необходимым.

Он пристально взглянул на меня и улыбнулся. Затем прикрыл лицо и тихо кашлянул.

— Ты в ужасной ситуации, — сказал он. — Впервые в жизни твой противник идет по твоему следу, и ты не можешь себе позволить действовать кое-как. На этот раз тебе придется учиться совершенно другому деланию — деланию стратегии. Думай об этом так: если ты останешься жив после нападения Ла Каталины, тебе нужно будет поблагодарить ее за то, что она заставила тебя изменить твое делание.

— Что за ужасный взгляд на вещи! — воскликнул я. — А если я не останусь жив?

— Воин никогда не потакает себе в подобных мыслях, — ответил он. — Когда он имеет дело с окружающими людьми, он следует деланию стратегии, и в этом делании нет ни побед, ни поражений. В этом делании есть только действие.

Я спросил его, что входит в делание стратегии.

— Оно подразумевает, что ты не полагаешься на милость людей. На этой вечеринке, например, ты был клоуном не потому, что твоей цели отвечало быть клоуном, а потому, что ты отдался на милость этих людей. У тебя не было никакого контроля, и поэтому ты вынужден был бежать от них.

— Что мне следовало делать?

— Не ходить туда совсем или идти туда для того, чтобы выполнить особое действие. После того как ты валял дурака с мексиканцами, ты ослаб, и Ла Каталина воспользовалась этой возможностью. Поэтому она расположилась на дороге, ожидая тебя. Твое тело догадалось, что что-то не так, но все же ты заговорил с ней. Это было ужасно. Ты не должен говорить своему противнику ни единого слова во время подобных встреч. Затем ты повернулся к ней спиной. Это было еще хуже. Потом ты побежал от нее, и это было самое худшее, что ты только мог сделать. Очевидно, она неуклюжа. Маг, который стоит своего хлеба, раздавил бы тебя в ту же секунду, как ты повернулся спиной и побежал. Пока что единственной твоей защитой будет оставаться на месте и исполнять свой танец.

— О каком танце ты говоришь? — спросил я.

Он сказал, что «кроличье топанье», которому он научил меня, было первым движением танца, который воин шлифует и расширяет в течение жизни и исполняет во время своей последней стоянки на земле.

Я ощутил момент странной трезвости, и мне в голову пришла целая серия мыслей. На одном уровне было ясно, что то, что произошло между мной и Ла Каталиной в первый раз, когда я с ней встретился, было реальным. Ла Каталина была реальной, и я не мог не учитывать возможности того, что она действительно преследует меня. На другом уровне я не мог понять, каким образом она преследует меня, и это давало повод слабому подозрению, что дон Хуан, может быть, дурачит меня и сам каким-то образом производит те мистические эффекты, свидетелем которых я был.

Внезапно дон Хуан взглянул на небо и сказал, что еще есть время поехать и проверить колдунью. Он заверил меня, что мы подвергнемся очень маленькой опасности, поскольку собираемся просто проехать мимо ее дома.

— Ты должен сопоставить ее очертания с тем, что ты видел, — сказал дон Хуан. — Тогда у тебя не останется сомнений, к какому бы выводу ты ни пришел.

Мои ладони стали так сильно потеть, что я был вынужден несколько раз вытереть их полотенцем. Мы забрались в мою машину, и дон Хуан велел выехать на главное шоссе, а затем на широкую грунтовую дорогу. Я поехал по ее середине. Тяжелые грузовики и тракторы промяли на дороге глубокие колеи, и моя машина была слишком низка для того, чтобы ехать по ее левой или правой стороне. Мы медленно двигались в густом облаке пыли. Гравий, который использовали для починки дороги, смешался во время дождей с грунтом, и куски сухой грязи громоподобно стучали по металлическому дну моей машины.

Когда мы подъезжали к небольшому мосту, дон Хуан велел мне снизить скорость. Там сидели четверо индейцев — они помахали нам руками. Мы переехали мост, и дорога плавно повернула.

— Вот дом этой женщины, — прошептал дон Хуан, указывая глазами на белый дом с высокой бамбуковой оградой.

Он велел развернуться и остановиться в центре дороги, чтобы выяснить, не окажется ли женщина достаточно подозрительной, чтобы выглянуть. Мы стояли там, наверное, минут десять. Время казалось бесконечным. Дон Хуан не сказал ни слова. Он сидел неподвижно, глядя на дом.

— Вон она, — сказал он, и его тело внезапно дернулось. Я увидел темный контур женщины, стоящей внутри дома и смотрящей через открытую дверь. В комнате было темно, и это только подчеркивало черноту женского силуэта.

Через несколько минут женщина вышла из темной комнаты и, встав в дверях, посмотрела на нас. Секунду мы глядели на нее, а затем дон Хуан сказал, чтобы я ехал. У меня не было слов. Я мог бы присягнуть, что это именно та женщина, которая прыжками неслась по темной дороге.

Примерно полчаса спустя, когда мы вернулись на шоссе, дон Хуан заговорил со мной.

— Ну, что ты скажешь? — спросил он. — Ты узнал ее контуры?

Прежде чем ответить, я долго колебался. Я боялся последствий того, что скажу «да». Я тщательно обдумал свой ответ и сказал, что тогда было слишком темно, чтобы быть абсолютно уверенным.

Он засмеялся и слегка похлопал меня по голове.

— Это была она, не так ли? — спросил он.

Он не дал мне времени ответить. Он приложил палец к губам в знак молчания и прошептал мне на ухо, что говорить бессмысленно и, чтобы выжить при нападении Ла Каталины, я должен использовать все, чему он меня научил.