Глава седьмая

Глава седьмая

Степа Басенок сидел перед зеркалом в театральной гримерной. Из зеркала на него смотрел губастый мужчина, кудрявый брюнет с наглым лицом жизнелюбивого вымогателя и любимца женщин. Позади него, тоже отражаясь в зеркале, стоял Игорь Баркалов и едва сдерживал смех.

— Чудесный грим, — с завистью посмотрел на коробку с гримом Гера Капыч, шестидесятилетний театральный гример, — жаль только, что не мой.

— Да вы его себе оставьте, Гера Капыч, — лукаво свеликодушничал Степа Басенок, — а я, если надо, буду изредка заходить на маскировку.

Гера Капыч не мог о себе сказать, что он всю жизнь посвятил театральному гримированию, потому что всю жизнь провел в ожидании встречи с уголовным розыском. В 1968 году Гера Капыч, то есть Базлай Сергеевич Шаповалов, был не заметным миру учетчиком склада готовой продукции таганрогского кожевенного завода. Как-то раз он неправильно ориентировал его в пространстве: вместо того, чтобы отправить в братскую Болгарию, он выписал сопроводительные документы в еще более братскую Грузию. Узнав об этом, директор завода сурово посмотрел на Базлая Сергеевича, открыл сейф, достал оттуда паспорт и протянул его подчиненному:

— Держи. Недавно у нас один прикомандированный из Казахстана утонул. Смотри, — он показал Базлаю Сергеевичу на фотографию, — вылитый ты. Прописан в степи под Карагандой в юрте номер восемь по ходу южно-восточного ветра — зимой и северо-западного — летом. Вот тебе пять тысяч и десять накладных на отгрузку со склада сырьевой лайки для отправки в Польшу. Оформляй их, подписывай, бери деньги и ударяйся в бега, я на тебя в розыск подам.

Базлай Сергеевич убежал в Ленинград и двадцать пять лет, под видом обаятельного казаха Геры Капыча, проработал сначала помощником гримера, затем гримером, а затем и главным гримером на студии «Ленфильм», где и проживал в павильоне для экзотических съемок среди картонных пальм. К старости он потерял страх и вернулся на родину. Издали посмотрел на свою жену и двух тридцатипятилетних сыновей, сплюнул и пошел сдаваться в уголовный розыск.

— Да тебя никто не искал, придурок старый, — любезно сообщили ему в уголовном розыске. — Да и вообще, знать не знаем такого, пошел отсюда.

Но все-таки кое-что выяснилось. Помог Самсонов.

— А-а, ну да, помню. Хотели сначала тебя посадить, но посадили директора. Он молодец, тебя не подставил, в смысле подставил, конечно, но неудачно, пришлось самому сесть. Тебя искали в Казахстане, но разве там кого-нибудь найдешь среди казахов, так и бросили.

Самсонов неожиданно для себя проникся судьбой русского кожемяки, ставшего казахом и театральным гримером высшего класса. Он снял трубку, позвонил директору театра и выяснил, что тот спит и видит в штате своего театра гримера, гримировавшего саму Алису Фрейндлих и самого Басилашвили.

— А где он жить будет? — напористо поинтересовался Самсонов.

— Найдем! — пообещал директор театра.

Так Гера Капыч остался казахом и стал жить в бывшей дворницкой таганрогского театра имени Чехова, работая там же гримером и чувствуя себя по гроб жизни обязанным уголовному розыску.

— В Питере, но сути, — объяснял он любопытным, — холодно, да и «Ленфильм», по сути, — настаивал он, — гикнулся.

— Ну, Степа, — сказал Игорь Баркалов, — ты теперь альфонс и шулер в одном лице. Тебя же интеллигентные женщины по библиотекам и филармониям затаскают.

— Ну уж нет. — Степа Басенок с удовольствием рассматривал себя в зеркало. — Я сам себя лучше по кабакам затаскаю.

Переживания и страхи Мурада Версалиевича закончились сразу же после того, как он пришел к мысли: «Три миллиона денег заработаю и продам бизнес, даю слово». Дал он слово себе и какой-то, абсолютно ему не ведомой, силе, видимо, имеющей полномочия бестелесного нотариуса…

Дело в том, что Шлыков, которому Мурад Версалиевич неосторожно предоставил долю в своем бизнесе, сразу же после того, как впервые в жизни подержал в руках пачку стодолларовых банкнот в количестве пятидесяти тысяч, моментально пришел к мысли, что все это время, сорок семь лет прожитой жизни, его нагло и подло обманывали. Он почти мгновенно превратился в прагматика, понял современные веяния, перестал осуждать Чубайса за приватизацию и США за двойные стандарты в политике. Метаморфоза была потрясающей.

В провинции главврач психиатрической больницы воспринимается почти так же, как и пациент этой больницы, которого по какому-то странному недомыслию надо считать образованным человеком, принимать в обществе и здороваться при встрече. Шлыков был не такой. Он сколотил при больнице банду санитаров, вел интенсивную переписку с Союзом психиатров СНГ, поддерживал связи с ветеранами советской психиатрии. И эксплуатировал больных на полную катушку. Вскоре больница приобрела вид секретного коттеджа, спаренного с военной и такой же секретной лабораторией. Мощный высокий каменный забор окружил Дарагановский психиатрический стационар. По его периметру была натянута колючая проволока. Внутри, на территории, возникли две сауны, на стене больничного корпуса появилась несанкционированная мемориальная доска: «Здесь жил, творил и умер художник-археологист Леня Светлогоров, автор картины „Черный квадрат Малевича. Вид сзади“, которую приобрела Французская республика и выставила в Лувре». Все чаще и чаще к Шлыкову стали наезжать из Союза психиатров, в саунах больницы были замечены ученые-медики из НИИ судебной экспертизы имени Сербского. Мурад Версалиевич ужаснулся, когда узнал, что в среде профессиональных психиатров бывший директор ДК железнодорожников котируется как «грамотный и опытный психиатр». Впрочем, «Наука против приворота» давала солидный доход, и Мурад Версалиевич перестал ужасаться. Схема была отлаженной и по большому, впрочем, как и по малому, счету преступной: заказ клиентки на возвращение мужа, любовника, захват объекта, помещение объекта в стационар, медикаментозная блокада, фармацевтическо-спецслужбовское гашение памяти у объекта, временная импотенция объекта и возвращение его к разлучнице. Через некоторое время дама покидает не способного на любовь мужчину, а все остальные женщины, впрочем, как и мужчины, обходят его стороной, пока не приходит законная жена или преданная любовница и не уводит его домой, выхаживать, водить к докторам, то есть к одному доктору Левкоеву, который делает объекту инъекцию «витаминчика», и все в порядке — любовь и секс торжествуют.

Все бы ничего, но богатые дамы все как-то запутали своими деньгами в деятельности салона белой магии. Они чаще указывали не на ушедшего мужа или друга, а на приглянувшегося чужого, до этого знать не знавшего их мужчину, и «Наука против приворота» за триста тысяч рублей бросала его к их ногам. Если возникала необходимость, процесс повторялся несколько раз, пока несчастный плейбой не смирялся в объятиях богатой женщины, теряясь в догадках, благодаря медикаментозной системе «Шлыков-Хрущ-Левкоев», почему у него ни с кем не получается, а с дамой постбальзаковского возраста, невесть откуда свалившейся на его голову, все как во времена гиперсексуальной юности.

— Значитца, так, — Игорь Баркалов внимательно взглянул на себя в зеркало, — я не китаец.

В кабинет оперуполномоченных тихо вошел Николай Стромов, сел за свой стол, и, достав из кармана литровую бутылку виски «Белая лошадь», коротко сообщил Игорю:

— Эта взятка была дана мне во время исполнения мною служебных обязанностей, и я ее взял.

— Ай-ай, — покачал головой Игорь и взял бутылку за горлышко, разглядывая этикетку. — Как тебе не стыдно, Коля? Ладно, — он понес бутылку к сейфу, — изымаю как вещдок. — Открыв сейф, поставил туда бутылку и, пока опомнившийся Стромов мчался к нему, переворачивая стулья, закрыл его. — Ша! — осадил он подбежавшего оперативника. — Никуда не ускачет твоя лошадь, это потом. Сегодня вечер большой охоты, ловим крокодила на живца. Живцом, — Игорь поднял указательный палец вверх, — назначен старший инспектор уголовного розыска Басенок.

— Да его весь город знает, — скептически хмыкнул Николай Стромов, — какой из него живец.

— Такого Степу город не знает, и вообще. — Игорь достал из кармана ключи, открыл сейф и, вытащив оттуда два стакана и полбутылки водки, уточнил: — Выпить надо.

Екатерина Семеновна Хрущ встречала в офисе центра «Семьи и брака» клиентку, от которой за версту несло большими деньгами и высоколиквидной сексапильностью. О встрече они условились заранее, дама хотела вернуть в свои объятия ушедшего от нее к другой мужчину, которого она охарактеризовала как «кристаллообразного долгоэрегированного мачо, на которого никаких денег не жалко». Екатерина Семеновна была опытной женщиной с психиатрическим уклоном, и поэтому ее что-то смущало в клиентке. От таких мужчины не уходят никогда, тем более в хронически эрегированном состоянии. Она усадила клиентку в кресло напротив себя, приказала секретарше приготовить кофе и взглянула на монитор компьютера. Увидев там лаконичный лозунг «Да!», она отбросила все свои тревоги и превратилась в саму любезность. Таким образом Левкоев сообщил ей из своего кабинета, что клиентка произвела полную предоплату — сто тысяч долларов за секретность, точность и гарантированность выполнения.

— Можете не сомневаться, Скорика Мунаковна, — солидно и авторитетно уверила клиентку Екатерина Семеновна. — Этот барбос через две недели будет стоять перед вами на четвереньках и выполнять все ваши желания, млея от восторга. Данные и фото вы приготовили, как уговаривались? Мы хотели бы видеть вашего барбоса в профиль и фас.

— На четвереньках я его не хочу видеть, — брезгливо покривилась женщина, — лучше мертвым, а еще лучше — пусть возвращается ко мне таким, каким ушел. Если у вас это получится, моя душечка, — женщина вдруг наклонилась вперед и потрепала Екатерину Семеновну по начавшему проявляться второму подбородку, — то я вам лично выдам премию в такую же сумму, что уже заплатила.

— Хи-хи-хи, — от неожиданности захихикала Екатерина Семеновна, но тут же взяла себя в руки и сделала ответный ход, тоже перегнулась через стол и энергично потрепала леди за куда более эстетичный подбородок. — У нас все получится, доченька, — ласково уверила она ошеломленную ее выпадом женщину. — Я даже знаю, куда потрачу эти, так кстати идущие мне в руки, сто тысяч долларов. Я куплю себе красную «фелицию».

— Дай-то Бог, — восхищенно посмотрела на нее дама и, потрогав себя за подбородок, как это делают мужчины, пропустившие удар, уточнила: — А за мной не заржавеет, получите сполна.

Скорика Мунаковна на самом деле не была Скорикой Мунаковной. Майор Шифра Евгеньевна Щадская была двоюродной сестрой Капитолины Витальевны Щадская и старшим оперуполномоченным ростовского уголовного розыска, расследующей смерть журналиста из «Ночной газеты» и странную аккордность несчастных случаев со смертельным исходом вокруг его трупа…

Электронную почту центра «Семьи и брака» начали просматривать еще до убийства журналиста. Оперативники отдела «Р» проверяли деятельность всех центров такой направленности в регионе, и центр Мурада Версалиевича Левкоева не стал исключением. В первую очередь, это было связано с тем, что людей, собирающихся за деньги помогать другим людям, необходимо проверять как можно чаще, ибо сама постановка такого вопроса несет в себе классические элементы мошенничества. Во вторую очередь, проверка центров и прочих салонов, с магическим и психологическим уклоном, носила сугубо прагматический характер, в этой проверке первую скрипку играла налоговая инспекция, а уголовный розыск, как говорится, был на подхвате, ибо бизнес на магии невозможно представить без ухода от налогов и дачи взяток должностному лицу.

Шифра Евгеньевна помнила тот момент, когда, зайдя на сайт центра «Семьи и брака», она увидела, что кроме обычной услуги была еще одна подловато-прогрессивная, носящая вывеску «Наука против приворота». Шифра Евгеньевна, один из лучших оперативников Ростовской области, кончиками пальцев, соприкасающихся с клавиатурой, почувствовала за этой вывеской преступление и с этого момента приступила к более детальной проверке таганрогского центра «Семьи и брака», да и вообще всего пользующегося услугами компьютера Таганрога.

— Красота и внешность, — Шлыков был одет в мечту своей юности, белый костюм за две тысячи триста пятьдесят долларов, который приобрел у режиссера, известного в узком кругу профессионально-глубокомысленных кинодокументалистов, — в женщине третичны, душа на первом месте…

Шлыков стоял на палубе новенькой шестиместной белой яхты, купленной им у вдовы недавно уехавшего и не вернувшегося из Нью-Йорка директора таганрогского пивзавода за восемьдесят пять тысяч долларов.

— На втором месте, само собой, у женщины должна быть чувственно-артистичная тяга к мужчине и домашнему очагу. — Он резко повернулся к своей собеседнице и от неожиданности чуть не упал за борт. На месте девушки, к которой был обращен его монолог, в шезлонге сидела Екатерина Семеновна Хрущ, до этого дремавшая в каюте, и с пониманием смотрела на него.

— Юная дама ушла к себе в каюту, — объяснила она бывшему директору клуба железнодорожников и нынешнему главврачу психиатрической больницы Дарагановка, — а я вот вышла подышать воздухом. Шлыков, — Екатерина Семеновна окинула партнера скептическим взглядом, — ты в этом костюме похож на ананас в марле, хотя бы причесался, что ли. Или это у тебя не волосы, а свежая поросль кустарниковых рогов?

— Ну, в чем дело? — наконец-то пришел в себя Шлыков. — Что надо?

— Мне ничего не надо, — печально улыбнулась Екатерина Семеновна, подставляя лицо легкому вечернему бризу, — кроме уютно-обеспеченной старости. А посему готовься, Шлыков, к работе, которая тянет на пятьдесят тысяч. Купишь себе артистично-чувственную женщину на эти деньги, с первичными признаками души и с третичным совершенством лица и зада. Она будет готовить тебе борщ из водорослей, стирать раз в месяц твой носовой платок и сушить его на твоих рогах.

— Оставь в покое мои виртуальные рога. — Шлыков оперся о борт яхты. — Все прекрасно, а с Леной у нас серьезно, мы любим друг друга. Давай лучше о деле.

— Давай, — легко согласилась Екатерина Семеновна, покидая шезлонг, — поговорим. Видишь эту рожу? — Она вытащила из сумочки фотографию. — Надо его вернуть в постель одной тусовочной лав-щепке, с ярко выраженными третичными и конкретно — вторичными половыми признаками.

— Знаю я эту рожу. — неожиданно заявил Шлыков, внимательно разглядывая фотографию. — Это наш бывший, сейчас мы таких не берем, пациент, офицер-десантник, воевал в Афгане. У него, по-моему, блочный психоз, он глаза себе завязывает платком и видеть никого не хочет.

— Дай сюда, — смутилась Екатерина Семеновна, выхватывая фото у Шлыкова. — Это не та рожа, это мой садовник на трудовую книжку фото принес. Вот, — она сунула в руку Шлыкова другую фотографию, — это нужная рожа.

— Это еще не рожа, — Шлыков с некоторой опаской посмотрел на свою бывшую начальницу, — это еще ваш садовник, но только голый и ниже пояса, лица не видать.

Шлыков и сам стал пороть чушь, настолько его испугало выражение, появившееся в глазах Екатерины Семеновны.

— А я что говорю, — выхватила она фото из рук коллеги и партнера. — Это новые трудовые документы по найму, фото во всех ракурсах.

Екатерина Семеновна нервно хихикнула и неожиданно для себя и Шлыкова пихнула его обеими руками в грудь так, что тот улетел за борт.

— Караул! — облегченно закричала она во весь голос. — Человек за бортом!

И сняв с борта спасательный круг, швырнула его прямо на вынырнувшего и отфыркивающегося Шлыкова, ничуть не беспокоясь за него. Таганрожцев можно обвинить в чем угодно, но только не в неумении плавать.

Экипаж и гости яхты «Единственная», услышав клич Екатерины Семеновны, выскочили на палубу. Если быть точным, то экипаж — штурман, рулевой, моторист и ответственный за ветер в парусах в одном лице — палубу не покидал, а находился в рулевой рубке. «Экипаж» высунулся оттуда и крикнул Екатерине Семеновне:

— Эй ты, тетка психиатрическая, зачем хозяина за борт выпихнула?

Это был старый браконьер, старый моряк, хронически непредсказуемый и навсегда обрусевший грек Петя Апостолаки.

— Помолчи, Петр, — крикнула ему в ответ Екатерина Семеновна и посоветовала: — Стопари машину, я же крикнула, что человек за бортом.

Петя Апостолаки кроме того, что был бывшим греком, моряком и браконьером, был еще и местным жителем села Дарагановка, постоянно, при всех сменах персонала и начальства, работающий завхозом в загородной психиатрической больнице.

— Вот я тебя ужо изумлю, стерва, — вспомнил пастушье детство глуховатый рулевой. — Спихнула мужика в море и довольна, как огурец в маринаде. — Он даже не оглянулся в сторону хозяина, который красно-белой точкой спасательного круга удалялся далеко в море.

Шлыков лежал спиной на безмятежности азовского штиля, смотрел на возникшую в еще светлом небе вечернюю звезду и грустно думал: «Вот и я, как эта звезда, могу загреметь лет на десять в тюрьму, и прости-прощай, жизнь молодая».

— Да ты, девка, не грусти! — продолжал веселиться завхоз, моряк и грек психбольницы Дарагановка, обращаясь к гостье, вышедшей из каюты на палубу. — Мой хозяин, ты не смотри что пузатый и лысый, из любой передряги выплывет, — орал рулевой, по большой дуге разворачивая яхту к месту выпада Шлыкова в море. — Таких не топить, а расстреливать надо на месте, хорошие люди не должны так долго жить.

Сбавив ход, яхта плавно и почти нежно подплыла к невозмутимо поджидающему ее Шлыкову, а Лена Баландина, гостья яхты, сестра погибшей от рогов троллейбуса Светы Баландиной и мимолетная подруга Саши Углокамушкина, пристально взглянула на пятидесятилетнего обрусевшего Посейдона и впервые в жизни по-настоящему почувствовала яростную, циничную страсть самки к опытному самцу.

— Такси заказывал, Александрыч? — поинтересовался морской извозчик у Шлыкова, наблюдая, как Екатерина Семеновна сбрасывает веревочный трап. — Ты только, прежде чем Катюху в рыло начнешь гвоздить, семь раз до тысячи в уме посчитай.

— Ну да, — с жалостью посмотрела на Петю Екатерина Семеновна, — он и до пяти не успеет сосчитать, как я ему вязы на шее скручу.

— Все что имеет смысл, на самом деле — бессмысленно, — изрек Петя Апостолаки, с интересом наблюдая, как Шлыков с огорчением рассматривает свой серый, некогда белый костюм. — Жизнь вообще бессмысленная штука без неожиданного падения в море, — назидательно произнес он и, равнодушно взглянув на Лену Баландину, посоветовал ей: — А ты отойди от рубки, не пялься на рулевого, у него аллергия на баб.

— А я не баба, — ничуть не обиделась Лена Баландина, — я женщина, а они для тебя уже давно в прошлом…

— Лена! — позвал ее Шлыков. — Захвати в каюте бутылку коньяка и стакан, а то я озяб что-то. Ну, — виновато посмотрел он на Екатерину Семеновну, — нашла фотографию клиента?

— Нашла. — Хрущ протянула ему цветную фотографию. — Он сейчас в доме отдыха «Красный десант» отдыхает и каждый день в город приезжает, пляски брачного марала вокруг нашей шоколадки Любочки Кракол совершает.

— Пятьдесят тысяч зелени, да? — облизнул губы Шлыков. — Здорово! Я его скоро, завтра то есть, и начну возвращать под каблук женушки. Надо же, — он еще раз посмотрел на фотографию и покачал головой, — за такое мурло и пятьдесят тысяч зелени…

— Санечка, у тебя в шкафчике не коньяк в бутылке, а розовый пятновыводитель. — Гибкая юная Леночка встала между Шлыковым и Екатериной Семеновной, держа в одной руке бутылку, а в другой узкий стакан. — Будешь пить?

— Прелесть, — умиленно-похотливо заулыбался Шлыков, — шутница прекрасная. Из твоих рук я готов пить даже авиационный керосин.

— Держи, Санечка. — Леночка плеснула в стакан на два пальца из бутылки. — Я не хочу, чтобы ты пил керосин.

— Пардон, — расшаркался перед Екатериной Семеновной и Леночкой Шлыков, предостерегающе подняв указательный палец. Он опрокинул в себя жидкость, поперхнулся и, выкатив глаза, сиплым голосом спросил у Лены Баландиной: — Что это, дорогая?

— Пятновыводитель, — с удивлением посмотрела на него Леночка, — я же тебе говорила.