Глава первая

Глава первая

В центре Москвы, в глубине дворика, окруженного строительными площадками, живет Агапольд Витальевич Суриков, тридцатилетний москвич с внешностью человека, которому хочется доверить не только сокровенные мысли, но и содержимое своего кошелька вместе с оформленной доверенностью на право снятия денег со счета в банке. То есть, Агапольд Витальевич — профессиональный мошенник. Он был учеником великого одесского «Капитана» Гулько Гарольда Смитовича, основателя дворянского направления в пестром, как подмосковная свалка, мире российских уголовных профессий. У него талантливая внешность коренного москвича, прекрасная память на лица, имена и ситуации, непреодолимая тяга к изобретательности, завораживающая коммуникабельность и умение заводить знакомства, невзирая на лица и социальные места обитания этих лиц. Агапольд Витальевич не страдал угрызениями совести, знал четыре респектабельных иностранных языка, владел всей мощью языковой живописности народов Кавказа, Средней Азии, говорил на идиш и, плюс к тому, в совершенстве изучил портово-матросский слэнг международно-матерного эсперанто. Если добавить к этому, что Агапольд Суриков закончил финансовую академию и неоднократно работал коммерческим директором в некоммерческих проектах Москвы, то можно только удивляться, что в 10 часов утра Агапольд Витальевич открыл окно своей спальни и спросил у человека с внешностью премьер-министра среднего европейского государства, стоящего с видом обманутого любовника на дорожке, ведущей к подъезду:

— Антип, сколько у тебя без захода домой денег на кармане?

«Премьер-министр» Антип, не поднимая головы, засунул руку во внутренний карман пиджака, вытащил бумажник и, достав из него сто долларов и две кредитные карточки, помахал ими в воздухе.

— Сколько на карточках? — вяло поинтересовался Агапольд Суриков.

— Пять и восемнадцать тысяч, — проворчал Антип. — Совсем уже в Облом Обломовича превратился?

— Да и вы не лучше, Антип Рафаилович. — Из подъезда вышла женщина сочно-живописного возраста с таксой на поводке. — Обещали, что обанкротите компанию Бардхобекова, которая начала строительство возле нашего дома, а они по-прежнему строят.

— Я их обанкротил. — огрызнулся Антип. — Вы, Леонила Альбертовна, лучше бы добили «Систему» и строительный концерн «Арабеска». Барджобеков продал бизнес, и теперь за стройку платят другие. Центр Москвы, что вы хотите. Я же не могу обанкротить все компании, затеявшие строительство возле нашего дома.

— Банкротить зачем? — выглянул из окна четвертого этажа солидный мужчина в майке. — Можно сменить мэра и правительство Москвы…

— Сидел бы и не дергался, Поликарпыч! — Через маленькую калитку в заборе из мрамора, окружавшем хитрый дворик, вошла старушка лет семидесяти пяти с молочным бидончиком в руке и розово-белых джинсах «Корона-блюз». — Весь дом предлагал тебе стать мэром на прошлых выборах. Почему ты отказался? Тебе, видишь ли, скучно заниматься политикой. — Она подошла к белому эмалированному желобу при входе в подъезд и вылила в него молоко из бидончика для окруживших ее ухоженных породистых дворовых кошек. — Тебе, видишь ли, дороже комфортная известность, чем беспокойная власть над Москвой.

— Я в те дни плохо себя чувствовал, Сигуровна, — начал оправдываться мужчина. — У меня же хронический псориаз. Куда мне в большую политику, да и вообще, у нас в доме полно других кандидатур.

— Этим салагам еще рано в мэры. — Старушка Сигуровна снисходительно посмотрела сначала на Антипа, а затем на впавшего в добродушную депрессию лени Агапольда Витальевича, чуть не задремавшего на своем подоконнике. — Да и остальные еще молоды, ты единственная, в самом соку, кандидатура.

— Ну ладно, — уныло кивнул головой Поликарпыч. — Я что, пожалуйста, — как двор решит, так и будет.

— Псориаз — это что? — лениво спросил сверху Агапольд Суриков.

— Чесотка во дворянстве, — объяснила ему Сигуровна.

— Так что, — поднял голову Антип, — тебе сто долларов или карточки?

— Всё, — определился Агапольд Суриков. — Напиши код и брось на столик в подъезде, я заберу, когда буду выходить на работу.

— Не смеши меня, Суриков. — Леонила Бриз, сорокавосьмилетняя журналистка, похожая на тридцатилетнюю Николь Кидман, направилась к дверце в мраморном заборе. — Если начнешь работать, даю слово, нажму все рычаги, чтобы тебя наградили орденом «За Отечество» какой-нибудь степени или своими руками подмету все дорожки во дворе.

— Придется, — вяло отреагировал Агапольд Суриков. — Капитан позвонил.

— Да-а, — выронила из одной руки сложный ключ от дверцы в заборе, а из другой поводок с таксой Леонила Бриз, резко поворачиваясь и с недоверием разглядывая Сурикова. — Капитан?

— Ты серьезно? — дрогнувшим и охрипшим от волнения голосом спросил Антип, сразу же утративший весь свой премьер-министерский лоск, ибо стал похож на профессионального афериста, потерявшего все свои деньги в результате чьих-то обманных комбинаций.

— Ну вот, значит, и сподобились, — почему-то облизнулась Сигуровна и нервно прошлась руками по джинсам «Корона-блюз». — Ох, и закружу же я напоследок, авось. Господь, меня и помилует.

— Эй, Суриков, — Поликарпыч посмотрел вниз, — что Капитан-то сказал, по какому рангу работаем?

— Эх, — тяжело вздохнул Агапольд Витальевич. — Общий сбор и полная боевая готовность: уводим активные деньги у трансконтинентальных нефтяных корпораций.

— Ух ты! — восхищенно воскликнул Поликарпыч.

— Ура! — четко и веско произнесла Леонила Бриз и уточнила: — Трижды.

Дом под номером двадцать один, окруженный высоким мраморным забором, насчитывал всего-навсего один подъезд четыре этажа и девять квартир, по три, на трех этажах. Первый и то, что в обычных домах называется подвалом, занимал банный мраморный зал, с бассейном посередине и кабинками, с русским, влажно-боярышниковым, и финским, корректно-проникающим, паром. Этот дом был спроектирован архитектором Лувзиным в 1937 году, в том же году и построен для высших чинов НКВД, а затем перепроектирован и на много порядков улучшен в 1990 году ныне покойным отцом Агапольда Сурикова Виталием Константиновичем. Суриков-старший преподавал в МИСИ и в инженерно-строительных кругах пользовался репутацией честнейшего и талантливейшего специалиста в своем деле, хотя в действительности он был профессиональным плутом, сподвижником, другом и названным братом великому Гулько Гарольду Смитовичу, Капитану, и вместе с ним стоял у истоков ныне набравшего силу и международность «дворянского» течения в обширном море российского мошенничества.

Кроме банного зала, на подвально-первом этаже был так называемый «красный уголок», нелегально оборудованный ФАПСИнской эксклюзивной системой спутниково-международной связи правительственного уровня. Кроме этого, подвал был оборудован новейшей системой автономного отопления и шестислойной батареей «Ноев ковчег», способной обеспечивать дом достаточной энергией без подзарядки в течение пяти лет. Через каждые пять лет батарею подзаряжали. Одним словом, домик был еще тот…

— Как бы вам сказать, — обратилась полковник Грунина к профессору Мушке, — поточнее. Одним словом, пришло время провести для «Альфонсов» практические занятия.

— Понятно, — почтительно кивнул головой Ладан Семенович. — И какие же задачи нам поставлены?

— Скромные, — успокоила его полковник Грунина. — Необходимо убедить Москву и всю Россию, что матерью русских городов был Итиль хазарский, это во-первых, а во-вторых, это нужно доказать научно.

— Зачем? — рявкнул на Степаниду Исаковну ошеломленный неожиданным заданием Ладан Семенович. — Ведь это не соответствует действительности.

— Неважно, — оборвала профессора полковник Грунина. — Нам-то какая разница? Это практическое занятие курсантов, которые в будущем станут профессиональными разведчиками-дезинформаторами. И вообще. Мушка, — полковник Грунина с недоумением посмотрела на профессора, — вы предполагали, что первое практическое занятие «Альфонсы» начнут со сбора компромата на крупных предпринимателей, соблазняя их жен, секретарш и заместителей в массовом порядке?

— Нет, конечно, — смутился Ладан Семенович. — Но с дезы начинать страшновато. К этому заданию трудно найти сексуальные подходы.

— Найдите гомосексуальные, — рассмеялась полковник Грунина, но тут же взяла себя в руки. — В том-то и уникальна сила разведчиков класса «Альфонс», что всю свою огромную сексуальную привлекательность они должны направлять на решение как простых, так и сложных политических задач СВР и ФСБ России.

— Да знаю я, знаю, — возмутился профессор Мушка, с негодованием глядя на Степаниду Исаковну. — Но при чем тут Итиль, черт бы меня побрал? Выбрали бы Керчь или, на худой конец, Сочи, я бы туда изучать местность перед проведением занятий поехал.

— Итиль всегда при чем и при всем, — рассеянно проговорила Степанида Исаковна, думая о чем-то своем. — С одной стороны, его как бы нет. А следовательно, нет привязки к местности и какому-либо народу, а с другой стороны, там хазары жили, а это, я вам скажу. Ладан Семенович, не дрова, заготовленные на зиму.

— О нет, нет, не дрова! — поспешно согласился профессор Мушка, окончательно запутавшийся в определениях последней фразы полковника Груниной.

— Видите ли, молодой человек. — Алексей Васильевич обошел вокруг Саши Углокамушкина, лежащего на высокой медицинской кушетке посредине кабинета нейрохирургического сканирования в секретном блоке Центральной клинической больницы. — Для того, чтобы проделать с вашим телом и психикой те нейрохирургические манипуляции, на которых настаивает Грунина и на которые вы уже дали согласие, я должен буду остановить ваше сердце и мозг. Ничего страшного, не беспокойтесь, молодой человек. — Он вытащил руку из кармана и ободряюще похлопал дернувшегося Углокамушкина по плечу. — Не дергайтесь, не мешайте сканированию…

Саша был крепко «прикован» фиксаторами к электронной кушетке для обследования. Фактически в данный момент производилась расшифровка его генетического кода, «читался» дневник его наследственности, принималось послание от предков.

— Я не беспокоюсь, — проблеял Саша и поинтересовался: — Это больно?

— Умирать? — удивленно посмотрел на него Алексей Васильевич. — На этот вопрос вам никто не ответит, но я попробую. Это не столько больно, хотя и не исключено, сколько ужасно. Ведь никто в момент смерти точно не знает, хороший он был человек или плохой. Если в последнее мгновение жизни и первое мгновение смерти ты ощутишь невыносимую боль, дрожь и непроизвольное мочеиспускание с пульсообразными всплесками постепенно пресекающейся жизни и проявляющейся смерти, значит ты был плохим человеком. Или хорошим, — пожал плечами Алексей Васильевич, — кто знает. Тебя это не должно волновать, у тебя будет искусственное прерывание жизни, то есть ты умрешь, но твоя жизнь останется в моих руках, я ее не отпущу в смерть. Понятно?

— Нет!

— Видишь ли, по какой-то совершенно не понятной до этого времени причине, — Алексей Васильевич уселся в кресло перед экраном Стетфорда, медицинского аналога визуального экрана «Рубикон», — в мире иногда рождаются люди с необыкновенными способностями, которые не совсем уместны и даже некорректны по отношению к миру. Вот я, например, гений всех времен и народов, ни до меня, ни после равноценного мне не будет, потому что я создал из электроники и биологии новую органику, фактически слепил новую форму жизни. Я создал «дешифратор», который добудет и расшифрует всю твою генетическую информацию, систематизирует ее и выдаст сюда, — он кивнул на экран Стетфорда, — твое безошибочное психодосье, то есть, ни в уме, ни в душе ты ничего уже держать не сможешь, никаких «камней за пазухой», все будет известно вашим кадровикам из нашего СВР, но…

— А если вас, — перебил его от страха обретший мужество Саша Углокамушкин, — положить на ваш же «дешифратор», он вас тоже систематизирует?

— Вопрос интересный, даже очень. Вы, молодой человек, как бы это поточнее выразиться, — пощелкал пальцами в воздухе Чебрак, — не просто разведчик-камасутрист, но, как говорится, не из пальца высосаны.

— Аа! — радостно воскликнул директор инвестиционного департамента, член совета директоров ЦБ России. — Байбак! Какими судьбами в Москве, толстяк великолепный?

— Да так, — пожал плечами Сергей Иванович Байбаков, — москвич я по паспорту…

Директор инвестиционного департамента был другом Сергею Ивановичу без особых на это причин. Сергея Ивановича многие считали своим другом без каких-либо усилий с его стороны. Во всем виновато природное и, по большому счету, опасное для окружающих обаяние Байбака. Он им пользовался на всю катушку. Там, где другому понадобились бы для карьерного роста годы учебы, обрастания связями, репутация классного специалиста, порядочного и ответственного человека, Сергею Ивановичу достаточно было только появиться, поулыбаться, поговорить, сморозить какую-нибудь простодушную чушь, выдав ее за плод долгих усилий разума, и все — он занимал то место, за обладание которым губили свои души, унижаясь и изощряясь, десятки действительно грамотных и действительно заслуживающих всяческого уважения специалистов.

— Я по делу. — улыбнулся Байбак. — Нужна информация по одному человеку, Гулько Гарольду Смитовичу. Своим помощникам и телефону я не могу доверять выяснение этого вопроса. Вы же знаете, Антон Кузьмич, что я отвечаю за наши деньги, а они, в связи с неожиданной трансформацией таганрогского «Баф-Банка» в трансконтинентальную финансовую группу «Глобализация», обрели по девять нолей после трехзначной цифры. Вы же, как мне сказал Контролер, отвечаете за благонадежность партнеров, привлекаемых нашей группой к работе с нашими, — он сделал ударение на «нашими», — деньгами.

Грозное и всесильное имя Контролер заставило собеседника Сергея Ивановича сделать соответствующее моменту выражение лица — оно стало благоговейным.

— Конечно, — кивнул директор инвестиционного департамента, — благонадежность партнеров в моем ведении, но там, где девять нолей после трехзначной цифры, я должен проконсультироваться с самим Контролером.

— Эх, — испуганно выдохнул Байбак и слегка побледнел. — А сам не справишься, вдруг он усомнится в нашей компетентности и отстранит от участия в деле?

— Таков порядок, — с тоской проговорил Антон Кузьмич и соединился с Контролером, начальником маленького и мало что значащего отдела стратегии и оптимизации процентных ставок ЦБ России, к которому, по слухам, иногда заходил поговорить о делах сам Председатель накопленных страной денег. — Добрый день. — Антон Кузьмич облизнул вмиг пересохшие губы и бросил на Сергея Ивановича предостерегающий взгляд. — Это Енин. Взгляните, как у нас южнорегиональный «Баф-банк» выполняет свои соглашения с концерном Гулько Гарольда Смитовича, стоит ли их продлевать и на каких условиях? — Антон Кузьмич разговаривал с Контролером начальственно, то есть по давно обговоренной конспиративной схеме внутрибанковского общения. Сергей Иванович знал об этом. — Даже так? — вскинул брови Антон Кузьмич. — Хорошо, я сообщу об этом Байбакову. — Он положил трубку и облегченно вздохнул. — Гулько Гарольд Смитович пользуется доверием и уважением Контролера, следовательно, и всей нашей группы. Так что начинайте работать. Связь только через меня. Такова воля Контролера.

Сергей Иванович Байбаков даже в страшном сне не смог бы представить, что перед ним только что в главном здании ЦБ буквально в нескольких десятках метров от кабинета Контролера и приемной Председателя Центробанка, был разыгран спектакль. Антон Кузьмич Енин, жилец странного дома под двадцать первым номером в центре Москвы, не соединялся с Контролером, он был «музыкантом» другого оркестра, которым дирижировал великий одесский Капитан. Сразу же после того, как Сергей Иванович стал интересоваться Капитаном, его обаяние перестало действовать на Антона Кузьмича. Так что Байбак был одурачен почти моментально и, главное, надолго. Ему бы даже в голову не пришло, что кто-то из их внутрибанковской группы может работать ради каких-то других целей и на кого-то другого, посягнувшего на авторитет Контролера…

Так Капитан сделал первый ход в своей грандиозной афере, откликнувшись на предложение Аскольда Борисовича Иванова, своего ученика, вполне удовлетворительно и грамотно обрисовавшего ему ситуацию и представившего схему увода денег из-под носа Байбака и внутригосударственной мошеннической финансовой группы. Но там, где Аскольд Борисович рассчитывал вернуть свое и наказать тех, кто наказал его, Гарольд Смитович увидел нечто большее и далеко простирающееся, как и положено Капитану.

— В принципе, — Аскольд Борисович провел кончиками пальцев по щеке Капитолины Витальевны, — мы можем вскоре вернуть полмиллиона долларов этому мальчишке Углокамушкину. Они хотя и мои, но все-таки больше его. Я уже и в команде, и в системе, и в игре, то есть богат.

— Понимаешь. — Капитолина Витальевна подошла к зеркалу. — Ты сейчас очень легко и бездумно трижды акцентировался на своем «Я». Видимо, думаешь, что мое «Я» слабее твоего?

Зеркало заиграло бирюзово-морским цветом вокруг отобразившегося в нем Капиного лица. Аскольд Иванов невольно вздрогнул.

— Извини, — смущенно проговорил он, — мы с тобой уже в команде, уже в системе, и мы с тобой богаты.

— Я знаю, — улыбнулась ему Капитолина Витальевна из зеркала. — Об Углокамушкине не беспокойся. — Она взглянула на стенные часы, отобразившиеся, как и она, в зеркале «Клип». — Он сейчас мертвый, а когда оживет, это уже будет как бы и не Углокамушкин.

— Чудно. — Аскольду Борисовичу было наплевать на Углокамушкина, его сейчас занимали лишь два чувства — любовь к этой женщине и ненависть к бывшим соратникам. — Я люблю тебя. Капа Щадская.

— Ну и ладно, — радостно отвернулась от зеркала Капитолина Витальевна и прижалась к Аскольду. — Люби.