Тибет, 1741 год
Тибет, 1741 год
Первое занятие началось, когда солнце едва позолотило вечные снега Гималаев.
Нестарый ещё монах, с пронзительным взглядом и сединой на висках, стоял перед нами, группой из шести ребят, где я был самым младшим, и к тому же новичком. Мы расположились на ступенях, ведущих к огромной ступе, и, окинув нас взглядом, наш Наставник начал:
- Сегодня среди нас новичок, и я буду милосерден к вашим познаниям. Кто из вас, Бхикшу, будет столь учён, что скажет мне: что есть оковы, привязывающие человеческое естество к иллюзии?
Сидящий передо мною долговязый юноша со смешными оттопыренными ушами встал, поднёс к груди руку с раскрытой ладонью, большим пальцем вверх, поклонился и стал говорить:
- Благословенный Наставник, благословенные Бхикшу. Слышал я, что стремления человеческого духа могут быть обращены к земле или к небу. Если обращены к небу, то он в этой жизни коснётся стопами своими лона нирваны, потому что ничто не может удержать стремящийся к совершенству дух. Но если взгляд его прикован к земному, то цепь рождений и смертей, страданий и возможной гибели мыслящего принципа при неблагоприятных условиях – вот его удел.
Наставник кивнул в знак согласия, и ученик продолжил:
- Восемь бедствий есть те оковы, что приковывают человеческую душу к иллюзии, порождая страдания и смерть. Вот они:
Kamaraga. Желание чувственных наслаждений, рабство своих страстей. Душа, порабощённая злобным демоном Kamaraga, не трепещет, и не дышит, и испускает дух свой подобно тому, как во время великой засухи дикие животные погибают у сухого источника, не в силах напоить себя и своё потомство. Дабы избежать этого препятствия на пути ищущего конечного освобождения, следует внимательно следить, чтобы вечное не замещалось конечным, чтобы даже тень страстей не проникла в покои души. Уже тень их убивает чистое, а потому следует содержать душу свою в чистоте, чтобы высокие образы из высших миров смогли бы отразиться на одеяниях духа.
Paligha. Отвращение ко всему, что заключено в некрасивые формы. Эти оковы присущи всем, кто ценит внешние правила и отличия, кто желает быть выше и лучше других, а потому такие чураются носящих грязные одежды. Потому в грядущей жизни самые грязные одеяния достанутся тем, кто брезговал помочь нуждающемуся в помощи лишь потому, что одежда его была грязна и сам он некрасив.
Наставник жестом остановил поток его красноречия. Казалось, юноша выучил наизусть и проговаривает текст, даже не задумываясь. Наставник спросил:
- Скажи, шравака, как собираешься ты содержать душу в чистоте от страстей?
- Учитель, она чиста от страстей, важно её не загрязнять!
- Но кто очистил её, разве ты сам смог сделать это?
- Мой отец благородных кровей, и потому он всегда учил меня, что содержание души в чистоте есть отличительная особенность благородного рода, чтобы никто из низших слоёв не смог сказать: «Смотрите, вот был бы достойный продолжатель своего рода, если бы душа его была чиста!»
Наставник закрыл глаза рукой и несколько секунд помолчал. Затем обвёл глазами остальных:
- Кто из вас укажет молодому шраваке источник его бедствий?
Отвечающий дёрнулся что-то ответить, уши его стали бордовыми.
Сидящий слева от меня встал, также приложил руку открытой ладонью слева к груди и сказал:
- Считать свой род благородным - значит считать его лучше других, а следовательно, это можно приравнять к Paligha. Но более всего здесь я вижу Mana, что есть Закостенелость в личной гордыне и невежестве. Невежеством будет считать себя лучше других, и гордость от осознания своей принадлежности к высокому роду ничем не лучше самомнения браминов, но именно за это и ругал их Благословенный лев Благого Закона, Будда. Прости, брат шравака, мои слова неприятны тебе, но лучше я умру, чем позволю тебе пребывать во тьме невежества в отношении твоего состояния в этом мире.
Ученик склонился перед обладателем лопоухих малиновых ушей и застыл. Тот чуть не плакал, хотел злиться или ругаться, доказывать свою правоту, говорить о знатности своего рода – это читалось в его осанке, и даже более того. Но бессилие перед лицом неопровержимых аргументов и, главное, понимание бескорыстности, незлобивости и искренности чувств брата останавливали его, и эта борьба была столь очевидна для всех, что, в конце концов, он сел на ступени и расплакался. Он рыдал горько и громко, и не от обиды или поражения были эти слёзы, вовсе нет. То было некое подобие очищения от скверны вчерашнего дня, где он был человеком, ведь теперь он был Бхикшу, а значит, не имел права на человеческие слабости и иллюзии. Сыны Благословенных идут по земле как львы Благого Закона. И вот на наших глазах это человеческое, наносное выходило из него слезами. Удивительно было наблюдать эту драму человеческой жизни в её очищающем действе, я застал момент перехода от человеческого к божественному в самый его сокровенный час, когда Бодхисаттвы затихают и стараются не дышать, чтобы не спугнуть этот священный момент.
Стоявший второй ученик сел рядом и просто, по-братски обнял брата как равного и любимого. И в этой трогательной заботе и любви было столько чистоты, что я сам почувствовал, как слёзы стали застить мне веки. Что-то такое трепетное было в атмосфере, окутавшей этих людей, что доносило смысл всех движений их душ до моей души в прозрачном и незамутнённом виде. Как чувствовал себя я сам, так чувствовал и их, и не было разделения между нами.
Помедлив несколько секунд, лопоухий также обнял брата, и так они и сидели, лили тихие слёзы, по-братски обнявшись.
Я задумался. Неужели чужие друг другу люди, совсем ещё мальчишки, могут испытывать такие братские чувства, что, когда один прямо говорит другому нелицеприятные вещи, оба плачут от любви друг к другу? Это не укладывалось в моей голове, а между тем Наставник продолжил занятие.
- Ну вот, молодые шравака выучили главный урок жизни: важно суметь пожертвовать своей гордостью ради брата, тогда на земле возможен мир такой, как его знают Бодхисаттвы на небесах. Важно не применять меры земли к небесам, но уметь применять меры небес к земле. А потому ещё одни оковы должны быть сброшены устремлёнными Бхикшу – это Bhawaraga, желание неба как продолжения здешней жизни. Не приносить на небеса свои представления о них должны мы, это будет невежеством. Но приносить на землю свои познания о жизни на небесах – вот цель благородного Бхикшу, когда все восемь оков сброшены и пять духовных совершенств стали его достоянием.
Завтра мы продолжим изучать Учение Благословенного об оковах.
С этими словами Наставник повернулся и пошёл в глубь монастыря.
Это короткое занятие поразило меня в самое сердце. Красота Учения Благословенного, практическое применение Учения в жизни ещё никогда не были так глубоко поняты мною, как за эти короткие минуты, проведённые среди этих, как оказалось, необычных людей. Неужели такое возможно? Неужели все люди могут так вот оставлять ветхие одежды своих заблуждений и менять их на мир и свет учения Будды, мгновенно преображая свою жизнь и жизнь окружающих, да так, что Бодхисаттвы, глядя на землю, радовались бы этим святым переменам? Удивительное утро! Так много узнано и понято за столь короткое время…
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОКЧитайте также
Шигацзе, 1741
Шигацзе, 1741 Мой первый урок - и одновременно испытание - ничем, в принципе, не отличался от того, как его проходил мой старший брат два года назад (он успешно завалил его, был признан негодным для занятий буддизмом; старый Лама наотрез отказался его учить, заявив, что такого
Шигацзе, 1741
Шигацзе, 1741 Я стал видеть синее небо, незнакомые горы, квадраты полей на склонах, расположенные уступами, - совсем как в наших краях, небольшую деревню. Людей не было видно, и только одинокий буйвол с мальчиком спокойно бороздили поле.Эта картина была видна мне как бы с
Шигацзе, 1741
Шигацзе, 1741 Странная чёрная большая лодка без мачты вдруг пролетела довольно быстро от деревни к полю.Из неё скинули сеть точно на мальчика.У меня перехватило дыхание. У меня бред? С каких это пор лодки стали летать, и почему она такая объемная, почти круглая, и почему
Шигацзе, 1741
Шигацзе, 1741 Старик Лама Кагчен-Дьянг-мо из монастыря Таши-Лум-по был известен всей округе не потому, что был самый учёный, или самый старый, или самый… ну, в общем, главный среди служителей монастыря. Вовсе нет - он был далеко не самый лучший, и не самый прозорливый, и не самый
Шигацзе, 1741
Шигацзе, 1741 Благословенный смотрел мне в глаза, и взгляд его как бы излучал нечто такое, от чего сердце моё трепетало в торжественности и замирало в ожидании чего-то чудесного.Взгляд Римпоче был необыкновенный. Он смотрел на меня всего несколько мгновений, но за это
Тибет, 1741. Шигацзе
Тибет, 1741. Шигацзе Старик Лама Кагчен-Дьянг-мо заговорил:- Ты должен научиться понимать смысл небесных видений. Сейчас я буду показывать тебе видения, и ты должен будешь не просто увидеть их, но – понять, какие из них настоящие, а какие – лишь волнующиеся волны Майи.- Но как
Шигацзе, 1741
Шигацзе, 1741 На следующее утро я пришёл к заветной двери, после недолгого ожидания появился старик Лама.Он опять повёл меня не в комнату с Зеркалом Правды, а к Ниг-лунг Римпоче.Сердце моё тут же наполнилось радостью от предстоящей встречи.Благословенный стал для меня чем-то
Тибет, Шигацзе, 1741
Тибет, Шигацзе, 1741 Утро занималось туманной дымкой, и всё говорило о том, что день будет жаркий. Трава уже была выжжена солнцем до белесого состояния, и в обеденное время все искали убежища в тени. Но благословенным утром ещё не было этого палящего зноя, и молодой упасака
Тибет, 1741
Тибет, 1741 Проснувшись, я понял, что очень отчётливо помню свой сон. Это было видение жуткой, демонической личности ужасного великана, смотрящего мне в глаза. Там я понимал, что это – воспоминание, и чувства - не мои, но того мальчика - захватили меня.Была как бы некая стена
Тибет, 1741
Тибет, 1741 Ранним утром, проснувшись в потаенной комнате монастыря, я долго не мог понять, где нахожусь, ведь раньше мне не приходилось ночевать вне стен родного дома. Сообразив наконец, что заснул в комнате с Зеркалом Правды, я успокоился и направился на улицу. Первым, кого
Тибет, 1741 год. Разговор с Учителем
Тибет, 1741 год. Разговор с Учителем Вечер уже погасил лучи солнца, тени ушли куда-то вдаль и растворились, я сидел на улице у входа в храм Цзон-Ка-Пы.Учитель всё не шёл, а я предавался размышлениям, но вопросы каждый раз ставили меня в тупик, не давая мыслям литься рекой,
Тибет, 1741 год
Тибет, 1741 год После разговора с Учителем я вернулся домой и, отдав свиток матери, уснул счастливым сном праведника. Каково же было моё удивление, когда утром родители устроили мне пышные проводы! Казалось, что они всю ночь готовились, – так всё было продумано и
Тибет, 1741 год
Тибет, 1741 год Первое занятие началось, когда солнце едва позолотило вечные снега Гималаев.Нестарый ещё монах, с пронзительным взглядом и сединой на висках, стоял перед нами, группой из шести ребят, где я был самым младшим, и к тому же новичком. Мы расположились на ступенях,
Тибет, 1741 год
Тибет, 1741 год Второе занятие началось только час спустя. Наверно, первое должно было продолжаться в это время, но все мы были настолько переполнены чувствами, что Наставник дал нам время на переживания. На самом деле, все были потрясены и взволнованы, и самое лучшее в такое
Тибет, 1741 год
Тибет, 1741 год Монастырь Таши-Лум-по располагался на склоне невысокой горы. В самой высокой части монастыря находилась фестивальная стена, справа от неё – небольшая, выложенная камнем площадь, далее – храмы и комнаты для занятий с учениками.После занятий я перелез через