Глава 23 ЮДИТ

Глава 23 ЮДИТ

Несмотря на поздний час, едва за Марой закрылась дверь и утихла разбуженная ею душевная буря, я бросился разыскивать Юдит. Уже не церемонясь, постучал к ней в избушку (она жила одна, как и я: соседку с неделю назад благополучно переправили на другую сторону подземной реки). Волнуясь, объяснил, что пришел с очень важной вестью. И был, с большой неохотой, то ли реальной, то ли нарочитой, впущен внутрь.

У Юдит оказалось очень холодно. Она была в толстом свитере ручной вязки и шерстяных носках. Открыв дверь, вернулась на диван, где сидела, укутав одеялом ноги.

— Бог мой, Юдит! У вас проблемы с отоплением?

— Видимо, да.

— Так отчего вы не скажете Лаггу? Он тут же пришлет сантехника. Днем тепло, но ночи еще холодные. Невозможно жить в таком морозильнике: вы подхватите воспаление легких.

— Было бы замечательно. Но о чем вы пришли поговорить? Тема отопления не особо мне интересна, уж извините.

В комнате не было ни стула, ни кресла, и я присел на диван, осторожно, стараясь не задеть ее ноги. Юдит выглядела изможденной и апатичной. Под глазами тени, зрачки безжизненны.

— Юдит, что с вами? Вас так расстроило путешествие в прошлую жизнь?

Она дернула ртом.

— Все то же, Норди. Ничего нового или обнадеживающего это путешествие мне не открыло.

Меня подхватила щемящая волна нежности и жалости.

— Маленькая моя… — голос дрогнул.

Юдит тут же злобно сощурилась и отодвинулась к самому краю дивана, хоть я ее не касался.

— Не маленькая и не ваша! Мне двадцать девять — вполне зрелый возраст, чтобы принимать самостоятельные решения. Вы пришли опять меня отговаривать от окончательного конца? Мне ненавистно это мироздание, и я скажу ему: «Прощай! Будь ты проклято».

— Вы заброшены в чулан мироздания. В темный, холодный, вонючий и тесный чулан. Как же можно, обитая в чулане, судить о мироздании в целом?

— Можно. Одно ваше словечко «заброшена» говорит о многом. Меня забросили — как шелудивую собачонку, как ненужную ветошь. Будь проклято мироздание, в котором есть господа и рабы, палачи и жертвы. В котором сын стреляет в отца, а отец душит дочь. И вы, с вашими уговорами, будьте прокляты!

Она показала мне средний палец (длинный и дрожащий, как струна) и вжалась в угол дивана. Серые глаза блестели яростно и враждебно.

— Уходите!

Лопух. Кажется, я умудрился окончательно испортить с ней отношения. С единственным человеком здесь, которого подпустил к сердцу. Второй промелькнувшей мыслью было: хотел бы я такую дочку? Пожалуй, нет. Злюка. Это хуже, чем бесчувственная шлюшка. Или лучше?

— Меня не задевают ваши оскорбления. — Я не тронулся с места. — И вы ошиблись, я пришел вовсе не с уговорами. Это действительно важно. Знаете, зачем Мара ищет способ уничтожить душу? Думаете, чтобы удовлетворить запросы эксцентричных пациентов вроде вас?

Юдит холодно, но уже без ярости, покосилась на меня и ничего не ответила.

— Кстати, для справки: Майер ввел вас в заблуждение. Ни единый человек, кроме вас, не пожелал прибегнуть к столь радикальной мере отмщения Творцу. Слова о четырех-пяти единомышленниках — наглая ложь. Вы одна, Юдит, оказались столь безрассудной максималисткой.

Она усмехнулась краешком губы.

— Даже если вы не врете сейчас, что из того?

— Я не вру: для лжи у меня нет мотива. А то, что из-за желания одного пациента Майер и его женушка не стали бы так стараться: закупать сложнейшее оборудование, сутками не вылезать из сети в поисках новейших открытий в физике, устраивать мозговые штурмы, проводить жестокие эксперименты.

— И?

В глазах было недоверие с ноткой презрения.

— Цель у них другая. Вовсе не ублажить малышку Юдит. Жаль вас расстраивать, но…

Я сокрушенно вздохнул. Наглое лицемерие: немного сбить спесь с самонадеянной злючки было приятно.

— И какая же это цель? — поинтересовалась она. — Не тяните кота за хвост: он может вспылить и расцарапать вам физиономию.

Проглотив очередное оскорбление, я посмотрел измученной хамке прямо в глаза и сказал, тщательно проговаривая каждое слово:

— Цель самая банальная: месть. Мара хочет отомстить отвергнувшему ее мужчине. Просто убить, или заключить в темницу, или, скажем, кастрировать ей мало. Масштаб ее личности необъятен, вам ли это говорить: и креативный дар, и раздувшееся до масштабов космоса эго, и угарные страсти. У необъятных личностей и желания необъятные. Уничтожить напрочь, одарить полным небытием посмевшего оскорбить Ее Величество, и никак не меньше.

— А Маейр… он знает об этом?

В глазах было то же недоверие, но нижняя губа дрожала. Меня умилил вид этой детской губы, так что ответил не сразу.

— Конечно. Но Майер выполнит любой каприз жены, разве вы не в курсе? Она — его золотой телец, его напиток бессмертия — сома, залог его будущей славы, имени, вписанного крупными буквами в историю. Отчего бы и не потратить миллион-другой на прихоть любимой женщины?

— Любящей другого.

— Ах, да какая разница? Мозг ее работает на мужа, а он в сотни раз ценнее для него ее тела. Майер выполнит любую прихоть жены, в том числе и связанную с исцелением израненного самолюбия, с утихомириванием страстей брошенной женщины. Тем паче, что на пути к этой цели совершаются великие психологические открытия и бурлит-течет ручеек золотых монет.

— Я слышала об этой истории. Не воображайте, что открыли мне глаза. — Юдит отвернулась, прикусив непослушную нижнюю губу. — Правда, без подробностей, на уровне слухов. Какой-то глупый красивый юнец, так?

— Так.

— Она привезла его на остров, наврав с три короба, пообещав золотые горы, а потом он исчез. По слухам, держат в заточении. Значит, это правда?

— Да. Держат, и мне даже обещано показать узника. Если буду хорошо себя вести.

Юдит опустила голову, рассматривая узор на покрывале.

— Я сильно вас расстроил, Юдит?

— Да.

Честное, без кривляния, признание убило всё мое злорадство. Я тоже расстроился.

— А знаете, почему я вам всё это рассказал? Мара хоть и не просила держать свою исповедь в тайне, но это подразумевалось. Я пренебрег негласным запретом: терять ведь всё равно нечего.

— Ошибаетесь: учитывая ее мстительность, потерять кое-что можно. А рассказали, чтобы я поняла, насколько мое желание эксцентрично и безумно. Благодарю, конечно, но это лишнее: я и так в курсе, что выродок.

— Нет. Всего лишь, чтобы предостеречь. Задача практически неразрешима. Но Мара с упорством фанатички намерена достичь результата, чего бы это ни стоило. Вы станете подопытным кроликом. Собственно, уже стали.

— Как и вы, — коротко парировала девушка.

— О нет, в гораздо большей степени! Всё еще впереди. Именно на вас, на вашей душе будут проверяться все безумные и патологические методы, что родит воспаленный мозг Пчеломатки. Вас прельщает участь лабораторной крысы? Обезьянки со вскрытым черепом?..

— Почему бы и нет? Пусть вскрывают и череп, и грудную клетку — я не дорожу своим телом. Лишь бы был результат.

— Да в том-то и дело, что результат может быть совсем не тем, что вы ожидаете! Как вы не можете понять! Вас могут превратить в клиническую идиотку. Мычащую, мутноглазую, не способную не только мыслить, но даже есть без посторонней помощи, испражняющуюся под себя. И в таком состоянии отправить на тот свет.

— Что-то вы чересчур разволновались, Норди. Пытаетесь меня напугать? — Она презрительно сощурилась. — Не тот объект выбрали, сэр. Вам, видимо, доставляет немалое гастрономическое удовольствие прокручивать в мозгу картины, что вы нарисовали. Предвкушаете, исходя слюной, мое полное унижение? О да, это сладко.

— Ну, что за дурочка! — В сердцах я ударил кулаком по диванному валику. — Не сладко, а горько: впервые встречаю столь непробиваемую тупую упертость в столь умненькой голове! Разволновался, да, поскольку никак не могу до вас донести предстоящий кошмар. Представьте другой вариант: они нашли, как изолировать божью искру от всех и вся. И она действительно умрет в изоляции, но процесс будет длиться крайне медленно. Сотни, тысячи лет будет угасать ваша душа, и всё это время вы будете пребывать в аду. Страшном. Неописуемом. Сотни тысяч лет ада…

Она опять рассмеялась.

— С фантазией у вас бедновато, Норди. Сотни тысяч лет ада. Почему не миллионы? Не триллионы?.. Христиане и мусульмане большие максималисты: адские муки у них длятся вечно.

— Ладно, вас не переспоришь, не напугаешь. Знайте, по крайней мере, что как только Мара отчается решить эту задачу (а она неразрешима, уверяю вас!), она тотчас же вас уничтожит. В любом виде: мычащей идиотки, бездвижного овоща, либо существа разумного, но беспрерывно орущего от внутренней боли. Просто уничтожит, и всё, не заботясь о вашем посмертии и будущих воплощениях, презрев все пункты договора. Ей глубоко наплевать на вас, вы уж извините. Увлечение вами не столь сильно, как страсть к испанцу, и оно скоро пройдет. Вас используют как материал для опытов, а затем выбросят.

Юдит взглянула на меня, резко подняв голову. В серых глазах опять заполыхала ярость. И они блестели. Слезы? Не дав мне увериться в своей догадке, она отвернулась и вжала лицо в диванную подушку.

Мне стало нехорошо: обижая других, сам ранишься отражением их боли. Но что делать: нужно во что бы то ни стало разбить ее иллюзии, как бы ни было ей больно при этом. Что за тяжкая и неблагодарная — трижды неблагодарная — роль: быть разрушителем чужих иллюзий. Слава богу, своих у меня нет.

— Юдит, — попробовал я негромко подать голос.

Она не пошевелилась.

— Юдит, мне казалось, что утренний сеанс был не зря. Думал, вы поменяли ваше решение, увидев истоки нынешней тьмы и боли в прошлом. Не прокляни вы в последний момент жизни сына, эта жизнь не шла бы с ощущением проклятости и богооставленности. Не убей вас родной и любящий человек, не пытался бы он и в этот раз, любя, уничтожить. Всё взаимосвязано и логично. Ведь это хорошее, это светлое и нужное знание, Юдит! Теперь вы знаете, что надо делать, чтобы следующая жизнь не была адом. Надо лишь постараться уйти в светлом и спокойном состоянии духа. И всё. Здесь, на Гиперборее, много лжи и фальши, но основное положение, на котором строится привлечение пациентов, правдиво и надежно. Пожалуйста, Юдит, воспримите сегодняшний сеанс как урок. Полезный урок. И в соответствии с ним посмотрите на свое решение по-другому.

Юдит глухо пробормотала, не отнимая лица от подушки:

— Урок? Бросьте. Я и до сегодняшнего дня знала, что все взаимосвязано, что одно перетекает в другое…

— Пожалуйста, Юдит, повернитесь: я вас плохо слышу.

Она послушно повернулась ко мне лицом и заговорила быстро и четко:

— Знаете, как-то мне приснился сон. Лет восемь назад. Вскоре после попытки отца задушить меня. Тогда я встречалась с одним молодым человеком, киноактером, очень самовлюбленным, с раздутым эго и космическими амбициями, но не лишенным благородства. Кажется, он был в меня влюблен, немножко. Когда я рассказала ему эпизод с удушением, он вскинулся и закричал, что убьет моего отца. Слышать это было приятно, хотя я прекрасно понимала, что это актерство, издержки профессии: не убьет и даже не изобьет — к чему ему лишние траблы? Я принялась горячо уговаривать не делать этого, и он, словно нехотя, отказался от своего намерения. Этот случай, видимо, запал в подсознание, и недели через две мне приснился сон, в котором молодой человек, защищая меня, набросился на отца. Он был сильнее и ловчее, хотя отец, тоже не слабый мужчина, яростно сопротивлялся. Мой бой-френд умело и резко заломил ему за спину правую руку. И продолжал заламывать, давить, напирая всем телом, рискуя порвать сухожилия или переломить кость предплечья. Отец застонал от боли. И я… я вдруг испытала не мстительное торжество, и даже не жалость, а такую же боль. Словно выворачивали руку мне, а не моему жестокому обидчику… Когда проснулась, долго не могла прийти в себя и отдышаться. То был сон-прозрение, момент истины, что случались у меня раза три за жизнь. Мы одно целое — я и мой враг. (Может, поэтому Христос и настаивал на любви к врагам?) Границ между нами нет.

Она замолчала.

— И после этого сна ничего не переменилась? Имею в виду, в отношениях с отцом?

— Ничего. Через несколько лет, если вы помните, он предпринял попытку убить меня молотком. Сны — это сны, жизнь — это жизнь. — Она опять помолчала с полминуты. — Ад — это ад. Вы видите, что сегодняшний сеанс не открыл мне ничего принципиально нового.

— Нет, — упрямо не согласился я. — У вас есть знание причин. В следующей жизни вы обязательно помиритесь с отцом. Точнее, с тем, в ком воплотится душа отца. Я убежден в этом.

Юдит передернуло.

— Упаси боже! Как вы не можете понять, Норди: я не хочу больше воплощаться ещё и потому, что не желаю встречаться с ним снова. В каком бы он ни пришел виде: моей дочки, сестренки, мужа или соседского питбуля. Ни за что! Меня охватывает тоскливый безысходный ужас при одной мысли об этом. Не хочу его больше видеть, знать, говорить с ним. Лучше небытие.

Я молчал. Долго.

Нужно было встать и уйти, и она с нетерпением ждала, когда же я, наконец, сделаю это.

— А еще мне порой приходит в голову мысль, что я кармический громоотвод.

— Что? Право, мне сейчас не до разгадывания шарад.

Она говорила бесконечно устало, не глядя на меня.

— Я притягиваю несчастья и боль, чтобы они не обрушились на головы тех, кто рядом.

— Тогда я от вас отодвинусь. Не хочу быть рядом.

Она действительно отодвинулась, к самой стенке дивана, еще плотнее укутавшись одеялом.

— Юдит, а вам не интересно узнать, кто был тот, спасенный вами в прошлом паренек? Он ведь тоже, наверное, встретился с вами в нынещшнем бытии.

— Не интересно.

— Отчего же? Он явно не враг и не истязатель. Любящий друг.

Она не ответила.