Глава 24 МАМА

Глава 24 МАМА

Юдит отказалась помогать в моем сеансе реинкарнационного погружения. Как ни упрашивал ее Роу, как ни укорял, что моей помощью она воспользовалась, а отплатить добром не желает, она упорно повторяла: «Надеюсь, мистер Норди меня простит. Но мое присутствие принесло бы не пользу, а вред, и никто не убедит меня в обратном». В чем именно заключался возможный вред, она не уточняла. Думаю, она просто не желала погружаться в предыстоки моего ада — достаточно было своего.

Отчаявшись привлечь помощницу, мы провели сеанс без нее, но он ничем не отличался от прежних: кислота прилежно дарила глюки, но сумбурные и отрывистые, которые невозможно было связать в логичную историю. Тогда я попросил Роу, чтобы гипнотизировал меня он, а не Мара.

— Чего ради, Норди? — изумился доктор. — По сравнению с Марой я такой же гипнотизер, как Мария Каллас рядом с певичкой варьете.

— Видите ли, в моих отношениях с супругой Майера присутствует определенное напряжение. В истоки которого вдаваться бы не хотелось. — Роу покивал с понимающим видом и еле заметно усмехнулся. — Боюсь, что мое подсознание сопротивляется ее внушению, бунтует.

— Что ж, попробуем провести сеанс без нее, раз возникла такая неувязка.

Но и сеанс, в котором внушающим выступал Роу, не дал ничего. Все тот же сумбур и туман.

— Думаю, на сеансах глубокого погружения следует поставить точку, — объявил мне психоаналитик, вызвав на беседу утром следующего дня. — Не стоит ломиться в крепко запертую дверь, не имея ни ключа, ни лома, а лишь две пары кулаков, верно? — он улыбнулся своей немудреной метафоре.

— Верно. Хотя очень жаль, что нет никакой возможности эту самую дверку открыть.

— Кто знает. Быть может, подсознание оберегает вас от страшных потрясений, и оттого задвинуло вожделенную дверь крепким засовом. Еще более страшных, чем довелось пережить нашей Юдит.

— Боже мой, Роу, разве может быть страшнее?

— Всегда может быть хуже, мрачнее, страшнее. У ада нет дна, — глубокомысленно изрек доктор. — Впрочем, если вы стремитесь бесстрашно к истине, можно попробовать приблизиться к ней иным путем. Не ломать дверь, а, скажем, заглянуть в окно.

— Расшифруйте, пожалуйста, вашу метафору.

— Охотно. Раз уж подсознание столь сильно не хочет показать вам ваше прошлое воплощение в трансе, можно догадаться о нем по косвенным признакам. Астрологическим, психологическим, даже физиологическим. Вас интересует, кем приходилась вам ваша дочка в прошлый раз, так?

Я кивнул.

— Именно.

— Я сравнил два гороскопа: ее и ваш. Здесь есть определенные, достаточно четко выраженные указания на то, кем именно была для вас дочка в прошлом.

— И кем же? — Я подался вперед, взволновавшись.

Роу отстранился с укоризненной улыбкой.

— Сначала, для подтверждения астрологических показаний, мы с вами попробуем дойти до той же самой истины логическим путем. Хорошенько проанализируем ваши отношения, начиная с младенчества. Идет?

Я кивнул с неохотой: заниматься подробным анализом не тянуло. Роу не Юдит, перед которой исповедоваться легко и даже приятно.

— Ну и ладушки. Вспомните, пожалуйста, когда ваша дочка была маленькой, любила ли она гладить вас по голове?

Черт, ну и вопросики он задает. Любила ли? Надо надеяться, до педофильских намеков дело не дойдет.

— Нет… то есть, не помню. Скорее, я любил: в ее три-пять лет порой хотелось положить голову ей на колени, и чтобы крохотные ручонки перебирали мне волосы. А она, нет, не любила. Больше любила щипаться и щекотаться.

— Ясно. А скажите, она никогда не говорила вам, будучи маленькой, наставительным тоном что-то вроде: «Папа, как же ты испачкался! Стыдно быть неряхой», или: «Ты опять забыл помыть руки перед едой? Ай-яй-яй!..»

— Странно, — удивился я, — здесь вы попали в точку: периодически такое случалось. И этот назидательный тон у крохи безумно меня смешил и восторгал. Но настоящие «воспитание» началось в ее четырнадцать. И одеваюсь-то я не так, и живу не так, и установки у меня глупые, а мировоззрение пахнет нафталином.

— Ну, в этом возрасте все дети обожают воспитывать старших, — протянул Роу. — Это не показатель. А вот ее младенческое поведение говорит о многом. Повспоминайте-ка еще.

— Знаете, она пела мне колыбельные. Так смешно. Правда, совсем маленькой.

— Маленькие как раз и помнят прошлое. Лет с четырех-пяти забывают.

— Таким, знаете, басом: «Баю-бай, баю-бай, папа, спи, не вставай. Придет кот, придет мышь, придет смерть, а ты спишь…»

— «Придет смерть»? — удивился доктор.

— Пожалуй, нет. Спутал.

— Слава богу, а то уж я испугался.

— Про смерть у нее был афоризм. Она ведь была уникальным, удивительным ребенком, ни на кого не похожим.

— Каждый ребенок для своего родителя уникален и ни на кого не похож, — с добродушной улыбкой заметил Роу. — А еще? Вы не так мало помните.

— Еще… Как-то порезал палец кухонным ножом. Ерунда, царапина. Но она вся испереживалась, дула на ранку и приговаривала: «Пальчик, не боли! У злого медведя боли, у носорога боли, у маньяка боли, а у папочки не боли…» Потом это прошло. Как отрезало. Уже не заживляла раны и ранки, а с большим энтузиазмом их наносила.

— Я сообразил сейчас, что вы не называете свою дочь по имени. Все время «она». Почему бы это? И как ее, собственно, зовут?

Я замялся.

— Знаете… не могу произносить ее имя.

— Интересно-интересно, — оживился доктор и потер ладошки. — И давно это у вас?

— Не помню. Видите ли, я чересчур серьезно отнесся к выбору имени, когда она родилась. Имя — это судьба. Как вы судно назовете, и все в том же роде. Мы много спорили с женой. Она хотела назвать ребенка Элиза, Лиззи.

— Чудное имя! — одобрил Роу.

— А мне оно казалось пустым и пошлым, как бантик на шее персидской кошки, сладеньким, как леденец.

— И? — подал реплику доктор, поскольку я замолчал. — Как же вы ее назвали в итоге?

— Не скажу. Имя редкое, не на слуху: в переводе с японского «светоносная». Ее дразнили и травили в школе в том числе из-за моей дурацкой придумки.

— Не хотите повторять всуе? — усмехнулся он, слегка обидевшись. — Не буду настаивать, уважая чужие суеверия и заморочки. Но довольно воспоминаний: картина ясна. Вы еще не догадались, Норди? Астрологическая подсказка: Луна в ее гороскопе в точном соединении с вашей Луной, разница в десять минут.

— Луны мне ни о чем не говорят. Но вот ваш интригующий тон, Роу… Сдается мне, вы просто перенесли на меня, без лишних хлопот, ситуацию Юди, перевернув ее с ног на голову. У нее сын в прошлом нынче родился отцом. У меня мама в прошлой жизни в этой пришла дочкой. Так ведь?

— Так. Но ситуация Юдит не при чем, а слова «без лишних хлопот» можно воспринять как оскорбление. Хлопоты были — хотя бы ректификация и анализ натальной карты, не говоря уже о пяти сеансах погружения.

Он с надутым видом принялся перебирать многочисленные бумажки.

— Извините, не хотел вас обидеть. Слишком уж это… очевидно, что ли.

— Ничуть не очевидно. Я не сказал, что в прошлом у вас были идеальные материнско-сыновьи отношения. Мама не была особо ласковой — дочка вас щипала, а не гладила по волосам. Возможно, в поисках развлечений или любовных утех она порой подкидывала вас бабушке или тете. Но она по-своему любила вас, это несомненно. И вы ее безумно любили.

— Безумно, — пробормотал я с горечью.

— Но при этом она страшно настрадалась с вами. Может, вы рано ушли из дома, может, бросили ее в старости больной и нищей. Вы очень виноваты перед ней, Норди, и потому в этой жизни она вам мстит. Глаз за глаз, зуб за зуб, мука за муку.

— И что же теперь делать?

— Задай вы этот вопрос перед отправкой на Гиперборею какому-нибудь психологу или психоаналитику, он надавал бы вам массу добрых советов. Но здесь? Сейчас? К чему спрашивать?..

— Да, вы правы, — я удрученно склонил голову. — Поздно.

— Ну-ну, не надо впадать в уныние, — подбодрил меня доктор. — Если вас это мучает, напишите ей письмо: длинное, подробное, исповедальное. Попросите прощения. Посоветуйте, как распорядиться с оставленными вами ценными бумагами и недвижимостью. Обещаю вам, что я обязательно отправлю его, как только… Ну, вы понимаете.

— Спасибо, доктор. Скорее всего, так и сделаю.