IV

IV

Дельга из Лорагэ встал у ворот Базьеж. Он решил, здесь ему сражаться лучше, потому что по светлому времени отсюда можно разглядеть его родную деревню. Отважный Палаукви де Фуа заступил на пост в квартале Сен-Сиприен, потому что оттуда ближе всего до Пиренеев и сюда, по его словам, долетает ветер с покрытых лесом гор. Сеньор де Монтаут командовал обороной ворот Базакль, сеньор де Пальяс — ворот Сардан. Арнаут Бернар защищал ворота Вильнев, ибо именно на этом участке в крепостной стене зияла самая большая дыра: это был самый опасный участок.

Ученый книжник Аймерик де Роканага обосновался у ворот Гальярд. За ним неотрывно следовал слуга, нагруженный трудами по философии. У книжника было слабое зрение, и слуге приходилось читать вслух, даже когда господин стоял на крепостной стене, осыпаемый дождем стрел. Книжник считал труды Платона наилучшим щитом. Клирик, исполнявший обязанности чтеца, так не думал, и у него иногда пропадал голос. Однажды стрела пронзила рукопись насквозь, доставив сеньору де Роканаге огромное удовлетворение, ибо в этот день у него появился повод сменить Платона на Аристотеля.

На барбакане возле Старого моста командовал астролог Сикарт де Пюилоранс. Благодаря изучению светил он знал дату смерти каждого, но остерегался называть ее, полагая такое знание крайне опасным. Он был очень осторожен, хотя его гороскоп сулил ему еще сорок лет жизни. Наверное, в его расчеты вкралась ошибка, так как, отправившись купаться при луне, он утонул в водах Гаронны.

Сорванец Дор де Барсак и умудренный опытом Гильем де Балафар превратили в неприступную крепость барбакан Пертюс. Бахвал Бертран де Пестильяк занял место у ворот Монтолью. Поверх кирасы он надевал расшитый жемчугом плащ с широкими рукавами, без меры украшал себя драгоценностями, а на одежду пришивал разноцветные перья. Крикливые одежды делали его похожим на испанскую статую святого, из тех, что сгибаются под тяжестью золоченых одежд и богатых приношений прихожан, пожелавших дать обет. Вместе с благочестивым Фредериком де Фрезолем я стоял у ворот Матабьо. Он всегда молился так истово, что ни колокол, ни сигнальная труба не могли отвлечь его от молитвы; по его словам, когда он молился, на караул заступал сам Господь. Собираясь преклонить колени, он приказывал мне брать командование на себя, ведь Господь, благоволивший партии епископов, мог не слишком внимательно нести караул. У всех ворот, на всех башнях обороной командовали удивительные люди, не дрожавшие за свои жизни. Но сердце Тулузы билось возле собора Сен-Сернен, на улице Тор, вместе с сердцем моей сестры Ауды.

Девять месяцев Симон де Монфор штурмовал город сразу со всех сторон. Из Франции к нему прибыло подкрепление — несметные полчища. Он приказал соорудить гигантскую осадную машину, прозванную нами «Кошкой» и с помощью этого чудовища на колесах стал хозяином всех наших башен. Ожидание расправы, которую наверняка учинит Симон де Монфор, если вновь станет повелителем города, увеличивало ужас, насаждаемый механическим чудищем. А вместе с ужасом росло и желание избавиться от Монфора, и граф Раймон олицетворял это желание.

Граф никогда не отличался геройством в сражениях, и о его робости было известно всем. Но после его возвращения народ без всякого на то основания узрел в нем самого отважного воина христианского мира. Вера эта распространилась стихийно и завладела сердцем даже самого графа, теперь его приходилось уговаривать не рисковать попусту. Он рвался вызвать Симона де Монфора на поединок, утверждая, что такой поединок вполне мог бы состояться в поле, разделявшем лагеря противников. Граф был уверен в счастливом исходе такого безрассудного единоборства. От всеобщей веры в его храбрость он помолодел — расправил плечи, даже стал как будто выше ростом. Поручил мне приобрести средство для ухода за усами. Вот уже много лет его звали Раймоном Старым, но, как он доверительно сообщил мне, это смешное прозвище дали ему враги. Теперь же граф ощущал себя моложе собственного сына, чувствовал, как сила его возрастает с каждым днем. Стал подумывать об очередной — шестой — женитьбе и едва не расплакался от радости, когда, проезжая по улице, услышал, как какая-то старуха крикнула ему вслед: «Как есть святой Михаил-архангел!»

Казалось, вольный воздух города горячил кровь; в Тулузе ощущалось всеобщее обновление. Несмотря на большой живот, Пейре Карабордес тренировался в беге, чтобы преследовать врага, когда придет время гнать его от стен города. Видели, как он голый по пояс, истекая потом и размахивая черным жезлом члена капитула, бегал по дозорному пути крепостной стены. Понс Барбадаль, убежденный, что пение поднимает боевой дух, собирал перед церковью Сент-Этьен отряд городской самообороны, которым командовал, и обучал его хоровому пению. Прямоугольное лицо Арнаута Бернара округлялось от радости, когда он любовался вновь отстроенными башнями и крепостными сооружениями.

Арнаут Бернар завел непонятный и дерзкий обычай не закрывать ворота Вильнев, защита которых была ему поручена. Его солдаты, в шлемах и кирасах, строились друг за другом в пять рядов — первый ряд, стоя на коленях, стрелял из арбалетов, а последний, куда набирали самых рослых, возвышался над всеми. Ширина фаланги равнялась ширине ворот Вильнев, а длина выставленных вперед копий была соразмерна месту, где находились бойцы. По команде фаланга двигалась вперед или отступала, но никогда не покидала пределов городских укреплений. Она напоминала живые врата, ощетинившиеся острыми стальными иглами, на которых умирали сотни коней и всадников, врата же оставались неприступными, словно глухая стена из бронзы или камня.

Когда пошел второй месяц осады, у наиболее рассудительных зашевелилась мысль, что положение складывается отчаянное. Окружность крепостной стены была велика, и многие воины не могли быстро добраться до места, где начиналась атака. Симон де Монфор умножил неожиданные вылазки и взял за правило направлять удар всех осадных машин и всех всадников в одно место. Съестные припасы, отправленные графом де Фуа и графом де Комменжем на лодках по Гаронне, были задержаны: воины Монфора перегородили реку цепями. Лучники из Бордо, прибывшие во главе с Арсисом де Монтескью, постепенно впадали в отчаяние.

Помню, в то утро небо было непривычного нежно-оранжевого цвета, и Ауда, указав на него кончиком мизинца, заметила, что по цвету оно точь-в-точь как ее платье.

Я направлялся к воротам Сен-Сернен, и сестра последовала за мной. С решительным видом она заявила, что после долгих размышлений решила принять участие в защите ворот. Почти все женщины Тулузы под предводительством дамы Роэкс целыми днями пребывали на укреплениях, занимаясь починкой оружия, поднося стрелы и камни, ухаживая за ранеными. Дама Роэкс носила кирасу и меч и участвовала в вылазках.

Я попытался отговорить Ауду сопровождать меня. Коснувшись клинка, она могла упасть в обморок, кроме того была очень слаба и вряд ли сумела бы подать даже арбалет. Но Ауда только покачала головой и, облачившись в платье небесно-голубого цвета, уверенно зашагала рядом со мной. Она шла быстрее меня, и я заметил, что в ней появилось нечто странное.

Быть может, думал я, этой ночью ей было видение моей гибели. Я вспомнил свой сон, который вполне можно было истолковать как дурное предчувствие.

Да, именно так! Она хочет присутствовать при последних минутах моей жизни.

Меня растрогало ее стремление, и я жалел самого себя. Около ворот Сен-Сернен царила неразбериха. Вооруженные люди на бегу кричали, что враг напал на ворота Монталью. Я заметил быстроногого Ратье де Коссада — ему поручили собрать всех имевшихся в наличии солдат и вести туда, где было совершено нападение.

Я же получил приказ не оставлять ворота Сен-Сернен, что бы ни случилось. Слава богу, значит, в ближайшее время сестра моя вне опасности, ибо сегодня сражение развернется возле ворот Монталью. По уцелевшей лестнице я проводил ее на крышу бывшего монастыря Сен-Сернен, который был наполовину разрушен, но сохранившаяся часть крыши возвышалась над крепостной стеной, и там установили всевозможные камнеметы, требюше и прочие орудия, изобретенные Бернаром Парайре и способные метать устрашающие каменные блоки. Обычно там находились женщины, и среди них немало знакомых Ауды. Поднимаясь по лестнице, я усмехался и убеждал себя: «Сны и предчувствия — это всего лишь пустой вымысел».

С монастырской крыши были видны разоренные поля. Фредерик де Фрезоль, командовавший обороной ворот Сен-Сернен, обычно стоял в карауле целую ночь, и когда я приходил, отправлялся спать, но в это утро он меня не дождался — спал, стоя на коленях и молитвенно сложив руки…

Устремив взор вдаль, я увидел на горизонте взметнувшийся к небу столб пыли. Однако вокруг меня воздух был недвижен. Что это за внезапно налетевший ветер, дыхание которого не ощущается в Тулузе? И тут я услышал глухой топот огромного табуна. Почти в то же самое время пронзительный рев трубы разорвал воздух. Раздались голоса: «Вот они!» Пробудившись, сеньор Фрезоль заметался, отдавая бессвязные приказания. Я вдруг вспомнил, что, не подумав, надел шлем без металлического забрала. Идти менять шлем уже поздно — значит, смерть поразит меня в лицо, явившись, скорее всего, в виде стрелы.

Всадники заполонили все окрестные поля. Поступь их замедлилась, но до нас отчетливо доносилось конское ржание, слепил блеск доспехов. Врагу несть числа. Атака на Монтолью оказалась уловкой: армия Монфора изготовилась нанести удар близ монастыря Сен-Сернен.

Отдав приказ разворачивать катапульты, я попытался остановить противника градом камней. По моим подсчетам, поблизости на стенах было не больше пяти десятков лучников.

Внезапно крики стихли. Все взоры устремились на врага. Из шеренги выехал Симон де Монфор. Зная, какой ужас наводит один только его вид, он всегда старался обставить свое появление самым зрелищным образом. В ослепительном солнечном свете его шлем, щит и латы, вплоть до самых шпор, сверкали так ярко, что казалось, свет пронизывает его с головы до ног. Его подъятый меч, подобно мистическому лучу, вздымался вверх, сливаясь с солнцем.

Словно во сне смотрел я на людей, суетливо исполнявших мое приказание. Двое впряглись в ворот самой большой требюше. Какой-то карлик, подбадривая себя криками, усердно волок корзину, доверху наполненную камнями — это были осколки разбитых статуй. В прошлом году епископ Фолькет приказал забрать из всех домов украшавшие их языческие статуи. На площади Сен-Сернен он торжественно совершил над ними обряд изгнания дьявола; потом статуи разбили, а осколки свалили в углу кладбища. Вот уже несколько дней, как ими заряжали камнеметы. В корзине я обнаружил голову Минервы, смотревшую, казалось, прямо на меня. Голова эта чудесным образом напоминала Эсклармонду де Фуа. Обезглавленная Эсклармонда де Фуа покоилась в корзине карлика! «Знамение!» — подумал я.

Размышления заняли всего несколько секунд. Карлик схватил голову Минервы и сунул ее в кожаный карман ближайшей к нему катапульты. Веревка пускового устройства натянулась, но, хотя катапульта была маленькая, требовалось приложить немалые усилия, чтобы привести ее в действие. Карлик еще раз безрезультатно потянул за веревку, а так как мысли мои заработали с такой же скоростью, с какой тулузцы отражали атаки, я вспомнил об Улиссе и его чудесном луке. Тут раздался вопль карлика — стрела, пронзив ухо, впилась ему в шею. Опустившись на землю, он остался сидеть в луже крови, струившейся из него ручьями.

Тогда сестра моя Ауда, до сих пор стоявшая на месте, шагнула вперед и, схватив веревку катапульты, непринужденным движением потянула за нее; приведя в действие пусковой механизм, она отправила голову Минервы — голову Эсклармонды! — в полет через залитое солнцем пространство.

Я не видел, какую кривую описал этот судьбоносный снаряд, но по громкоголосому крику понял, на кого опустила его мудрая и неумолимая судьба[23]. Сверкающий в лучах солнца рыцарь, предводитель злых, вождь, только что сидевший в седле, отныне стал безголовым телом. И тело это рухнуло на ненавистную ему тулузскую землю, засеянную по его приказу горем и страданиями.

— Симон де Монфор убит! — раздался голос, донесшийся, как мне показалось, из собора Сен-Сернен.

— Он мертв! — кричали укрепления.

— Мертв! — ликовал город.

Одновременно распахнулись все ворота, из них выбежали тулузцы и устремились на врага. Чары рухнули, вольный полет камня, пущенного невинной рукой, положил конец дьявольской магии. Злая сила была поражена в самое сердце, и войско ее рассеялось, словно сотворенное из ничего. Огромная армия, окружившая Тулузу, мгновенно отступила. Но с той стороны, где стояли виселицы, еще долго доносились голоса монахов и священников; окружив обезглавленного предводителя, они подняли его и удалились, распевая погребальные песнопения.

Вечером, уставший после дневного сражения, но довольный, что ни одна стрела не поразила меня в лицо, я вернулся к воротам Сен-Сернен и забрался на крышу аббатства. Вдали, отбрасывая неверные блики света, догорали палатки.

Справа от меня рассыпался на части дымящийся скелет «кошки». Недвижными холмиками лежали убитые. Чей-то обезумевший конь скакал на месте, время от времени вскидываясь на дыбы. Брошенная кираса сверкала, словно позабытое солнце. По выгоревшему пшеничному полю бежал высокий худой человек. Руки его были связаны за спиной, из груди торчал меч — видимо, кто-то из солдат Монфора ударил пленника мечом, а потом отпустил. Человек бежал, собрав остатки сил, чтобы умереть среди своих братьев, — один в один символ города, истерзанного, но вечно живущего, несмотря на рану, нанесенную в самое сердце его каменной твердыни.