6. КИ ТЕЦЕ
6. КИ ТЕЦЕ
«Ки теце» «Когда выйдешь».
Формально речь идет о походе на войну в обычном смысле этого слова, то есть с внешним врагом. Но глубинный смысл главы заключается в борьбе с самим собой, борьбе, которая не менее важна и не менее трудна, чем с врагом внешним.
Ибо Бог определил человеку две задачи: первая — стать царем над миром, то есть быть успешным во всех внешних делах, и вторая — стать царем над собой, то есть сокрушить свои слабости и духовно возвыситься к Небу.
И вот связанные с этим заповеди Господни.
Возвращать владельцу утерянные вещи: «Если увидишь ты быка брата твоего или ягненка его заблудившегося, не проходи мимо них; верни их брату твоему. Если же не близко к тебе брат твой или ты его не знаешь, то приведи их в дом свой, и будут они у тебя, пока не затребует их брат твой, и тогда возвратишь их ему. Так поступай и с ослом его, и с одеждой его, и также поступай со всякой потерей брата твоего, которую он потеряет, а ты найдешь; не проходи мимо».
Помогать нагружать и разгружать поклажу: «Если увидишь ты осла брата твоего, или быка его, упавших на дороге, не проходи мимо; подними их вместе с ним».
Мудрецы Торы добавляют: «Упавших на дороге под тяжестью вместе с ним. Но, если хозяин скотины встанет и скажет:
— Для тебя это заповедь! Изволь нагрузить моего осла, — тогда ты свободен от обязанности помочь ему. Ты обязан помочь, если хозяин САМ пытается погрузить ношу на скотину».
Эта ремарка предупреждает использование заповедей в плане демагогии, которая в развитии своем чревата кровавыми насилиями и революциями.
Третья заповедь: «Когда будешь ты строить новый дом, то сделай перила на крыше твоей, чтобы не пролилась кровь в доме твоем, если упадет кто-нибудь с нее».
Четвертая заповедь: «Не выдавай раба Господину его, когда он спасается у тебя от господина своего. У тебя пусть останется он, в среде твоей, на месте, которое он выберет в каком-либо из врат твоих, где ему угодно, не притесняй его».
Добавим от себя: тысячелетия назад были сказаны эти поистине сегодняшние слова!
Пятая заповедь: «Если войдешь ты в виноградник ближнего твоего, можешь есть виноград сколько душе твоей угодно, досыта, но в сосуд твой не клади».
Шестая заповедь: «Если придешь ты на поле ближнего твоего перед жатвой, то можешь обрывать колосья рукой своей, но серпа не заноси на урожай ближнего твоего».
Это две заповеди для тех, кто зайдет на чужое поле, а вот заповеди для хозяина этого поля.
«Когда жать будешь на поле своем и забудешь сноп на поле, не возвращайся, чтобы взять его: для пришельца, сироты и вдовы пусть будет он, чтобы благословил тебя Бог, всесильный твой, во всяком деле рук твоих».
«Когда обивать будешь маслину твою, не обирай за собою оставшихся плодов: для пришельца, сироты и вдовы пусть будет это».
Могло ли прийти в голову кому-либо тогда, что через тысячелетия прогресса появится где-то на земле закон «За колосья» — в тюрьму и к стенке за него. Это не метафора, это протокол: «Закон от двадцать восьмого, восьмого, тысяча девятьсот двадцать восьмого года».
У Торы другие императивы:
— Помни, мы были рабами в Египте!
— Помни, ты должен стать Царем над миром!
— Помни, ты должен стать Царем над собой!
От раба — до царя. От низины — до Неба. Возможно ли это?
Оглянемся по сторонам, поищем примеры. Для сведения? Для подражания? Для ориентира? — Посмотрим.
Прежде всего, ограничим список кандидатур. Моше, например, нельзя в этот список ставить, ибо он всегда был высок и велик, а нам нужен именно путь от низины до высоты. Путь, свойственный рядовому слабому человеку.
В новейшей истории — это уже упомянутые нами робкие и жалкие молодые люди, которые при свете сальных свечей изучали мудрость Торы и Каббалы в сырости и темноте подвалов своих. Но не встали они на защиту своих семей во время погрома. У них на глазах убивали родителей, насиловали жен и сестер, они же целовали сапоги погромщикам, вымаливая свою жалкую жизнь.
В гневной поэме их обличал наш великий поэт Хаим Нахман Бялик. С презрением и болью писал о них Владимир — Зеев Жаботинский. О них же подробно рассказывал своим подчиненным британский генерал, военный губернатор Палестины. Но здесь случился контрапункт. Обрисовав омерзительное поведение этих жалких людей, генерал закончил свою речь неожиданным пассажем:
«Я получил назначение в Палестину. Через несколько месяцев моего пребывания здесь к берегам страны начали швартоваться большие транспорты, с которых буквально вываливались толпы этих заморенных рабских евреев.
— Но, джентльмены, — сказал генерал, — их поведение разом менялось, едва их ноги касались этой земли. Уже через пару месяцев они сбривали пейсы, надевали голубые рубашки и брали в руки оружие.
И нет на Земле солдат страшнее их».
Господь простит им сбритые пейсы. Ибо они вознеслись от низины своих подвалов до неба нашей страны Эрец Исраэль. Согласно Торе они тоже построили наш Переносной Храм. Храм и оружие в их руках зачтется им! Ибо сказал Бен-Гурион: «Лучший друг евреев — его правая рука».
Восхождение совершили и евреи Варшавского гетто. В своей довоенной жизни они, как и все их восточноевропейские братья, знали и чувствовали приближение Катастрофы, но ведь с места не сдвинулись, несмотря на отчаянные призывы Жаботинского и его соратников. Это был какой-то паралич ума и воли.
А в гетто они опомнились и взяли в руки оружие уже не за ради победы, которая была исключена, а за то, чтобы умереть достойно.
— Кум же аройс фун тифе пехер:
«Ойб шторбн — из виссн хочь фарвы».
— Вылезайте же из глубоких нор своих:
«Уж если умирать — то хоть знать за что».
Это они пели и шептали, убивая немцев, на пороге собственной гибели. И тоже построили Переносной Храм.
Впрочем, дороги национального Восхождения не всегда и не обязательно связаны с оружием и войной. Наши сакральные пути проторены в сфере традиционного еврейского интеллекта.
В юности метался Илья Эренбург. Искал, где не потерял. Пытался даже принять католичество, уйти в монастырь францисканцев. «Слава Богу — как он сам пишет — не получилось». В Первую мировую войну стал яростным пацифистом. На фронте делал короткие беспощадные зарисовки, которые поместил в сборнике «Война» в 1916 году. Бессмысленную войну проклял и заклеймил. В предисловии написал: «Хорошие фотографии лучше плохой живописи».
А вот изумительную живопись представил тогда Эрнест Хэмингуэй, участник войны и тоже большой пацифист. Он написал свой великий роман «Прощай оружие» («Farewell to Arms»), где каждая страница буквально пропитана печальной пылью солдатских дорог, мужеством, страданием, бессмысленной кровью и глубокой тоской.
Да, гуманитарии двадцатых-тридцатых годов прошлого века всей силой своих сердец и талантов — осудили войну. Они противопоставили этой низменной кровавой мерзости высокие идеалы Добра и Красоты. Но Амалек не спит! Гитлер ринулся на человечество, убаюканное прелестной музыкой пацифизма…
Вторая мировая была пострашнее Первой. Но она была не бессмысленна. Человек против Зверя. Однако взлелеянная пацифизмом Европа разом рухнула под гусеницами немецких танков. И вчерашние пацифисты уже корчились в газовых камерах Освенцима, Собибора и Треблинки. А живые противники любой войны? Что они? Смогли, сумели преодолеть себя? Не все.
Эренбург сумел. Он опять издал военный сборник «Война». Но это была уже другая «Война», не та, что в тысяча девятьсот шестнадцатом. От этих строчек, казалось, вспыхнут страницы книги. Адольфу Гитлеру дали прочесть кое-что в переводе. Фюрер приказал: после взятия Москвы повесить Эренбурга на Красной площади…
«Наука ненависти» к врагу родилась тогда. И автором этой науки можно считать Эренбурга.
А проповедь пацифизма? Любовь, Добро, Красота в стерильном выражении? Куда они? Этот вопрос Эренбург задавал себе и своим коллегам по перу. Спрашивал и отвечал стихами:
Есть время камни собирать,
И время есть, чтоб их кидать.
Я пережил все времена,
Я говорил: «на то война…»
Я камни на себе таскал,
Я их от сердца отрывал.
И стали дни еще темней
От тех разбросанных камней.
Зачем же ты киваешь мне
Над той воронкой в стороне
Не труженик и не пророк,
Простой дурашливый цветок?
И знак вопроса в конце строки. А на другой странице его ответ:
Ты видел все, ты все узнал:
И города сожженного оскал,
И черный рот убитого младенца,
И ржавое от крови полотенце.
Молчи, словам не высказать беды.
Ты хочешь пить, но не проси воды.
Тебе даны не воск, не мрамор, помни,
Мы в этом мире всех бродяг бездомней,
НЕ ОБОЛЬСТИСЬ ЦВЕТКОМ —
— И ОН В КРОВИ.
Ты видел все. Запомни и живи.
Но для Эренбурга эта война была не только общечеловеческим бедствием, она была для него и его собственной еврейской трагедией, нашей национальной катастрофой:
В это гетто люди не придут,
Люди были где-то, ямы тут.
Где-то и теперь проходят дни,
Не проси ответа — мы одни.
Потому что — у тебя беда,
Потому что — на тебе звезда,
Потому что твой отец другой,
Потому что у других покой.
От попыток еврея стать католическим монахом до этих строчек — дистанция огромного размера. Это восхождение к Небу. Это становление Царя над Собой.
Между тем, в разгаре войны бывший пацифист Эренбург переводит кусок из неизвестного нам тогда романа Хемингуэя «По ком звонит колокол». В этой главе американец- доброволец на Гражданской войне в Испании с простреленными ногами лежит в засаде, прикрывая отход товарищей. Двигаться не может. Он обречен. Его задача — убить как можно больше фашистов, задержать их продвижение, умереть не зря. Он это делает. Сознательно. Даже чуть иронически.
Перевод изумительный. Но для чего это сотворил Эренбург? А ход чисто еврейский — к тому же на его уровне. Он знал многих своих коллег- писателей, которые, несмотря на войну с фашизмом, оставались пацифистами. В данной ситуации они становились «полезными идиотами», например, талантливый американский писатель Вильям Сароян и другие. Это Эренбург для них написал. Статья называлась «Возвращение Хемингуэя». Он так и закончил: «Эрнест Хемингуэй вернулся в строй. С оружием в руках». Это был призыв к другим пацифистам: «И вы возвращайтесь! В строй!». Царь над собой, он чувствовал громадную ответственность своего таланта. И распорядился им соответственно.
А теперь попытаемся осмыслить и оценить все сказанное с позиции Торы. Забитые трусливые галутные евреи стали солдатами после чудовищных трагедий погромов и кровавой Гражданской войны в России. После, но не раньше …
Евреи Варшавского гетто обрели человеческое достоинство и благородное мужество уже на краю неизбежной гибели. Но не раньше …
Эренбург отказался от пацифизма, когда уже дымились печи Освенцима. Но не раньше …
Он прямо говорил: «Я русский писатель. Но когда убивают евреев, я вспоминаю, что мою маму звали Ханна. Но не раньше …
Большой польский поэт еврейского происхождения Тувим говорил: «Есть кровь, которая течет в жилах. И тогда я по крови поляк. Но есть кровь, которая льется из жил. И тогда я чувствую себя евреем». Тогда. Но не раньше…
Не раньше, не раньше, не раньше.
Эти слова гремят, звенят, визжат в тысячелетиях, навлекая на нас ужасные беды и катастрофы.
НЕ РАНЬШЕ — ЭТО ПОЗДНО!
А поздно — Проклятие Бога (или это алгоритм катастрофы?).
Рано — Благословление Бога (или это алгоритм успеха?).
Пусть будет рано нам. И детям, и внукам, и правнукам нашим!
Поэтому мы изучаем Тору.