9. ВАЕЛЕХ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

9. ВАЕЛЕХ

В первой фразе главы сказано: «И пошел Моше и сказал эти слова всему своему народу Израиля»… «И пошел» — на иврите «ваелех».

Здесь нам придется рассмотреть подробно, по крайней мере, три положения. Во-первых, это смерть Моше, которая по велению Всевышнего завершает его жизнь как раз на границе Земли Обетованной. Почему же Моше не вошел на священную землю Эрец Исраэль? Это первый пункт, который мы обсудим.

Второй пункт. Содержание последней перед смертью речи Моше, речи, которая поразительным образом предвосхитила наш путь в тысячелетиях.

Третий пункт. Почему в Торе сказано: «Моше пошел», вместо того, чтобы сказать: «Начал говорить»?

Итак. Почему же Моше не вошел в Эрец Исраэль?

С точки зрения Каббалы, все, что делает Моше связано с вечностью.

Моше практически построил единый еврейский народ. И это, как мы уже убедились, навечно. Моше передал народу Тору из рук и уст Господних. И это навечно. Вот простое доказательство: прошло почти 4 тысячелетия, и мы с вами читаем Тору, а пресловутая Сталинская конституция рассыпалась в прах всего за несколько лет. Хоть и распевали тогда еврейские энтузиасты:

Ло мир тринкен а лехаим ай — я — яй

Фар ди нае велт фарнаим ай — я — яй

Фар октобска революция ай — я — яй

Унд фар Сталинс конституция ай — я- яй

Давайте выпьем за жизнь (лехаим!),

За новый мир, который возник,

За Октябрьскую революцию

И за сталинскую конституцию.

От всего этого только и осталось ай — я — яй. А все, сделанное Моше действительно повязано с вечностью. И если бы Моше вошел в Землю Обетованную и построил бы там Первый Храм, то этот храм стоял бы вечно, как и все, что делал Моше. Но Храм — не просто здание. И не только святое место, это еще и буфер между Всевышним и его народом. И чтобы не уничтожить народ за его тяжкие прегрешения, Господь еще разрушит и Первый и Второй Храм, но этой ценой сохранит еврейский народ.

Так свершилась воля Господня, и Моше умер на пороге земли желанной.

Второй пункт. Что же говорил Моше в своей речи, которую он произнес перед смертью?

Передавая бразды правления своему приемнику Иегошуа, Моше сказал ему на глазах у всего Израиля: «Крепись и мужайся, ибо ты войдешь с народом этим в страну, которую поклялся Бог отцам их — дать им, и ты отдашь им ее в удел. А Бог, он пойдет перед тобой, Он будет с тобой, не отступит Он от тебя и не оставит тебя, не бойся и не страшись!».

И далее Моше завещал собирать мужчин, женщин и детей, чтобы изучали Тору.

И, наконец, по велению Всевышнего Моше и его преемник Иегошуа стали в Шатре Откровения, куда явился им Господь Всемогущий в столпе облачном. И сказал Бог, обращаясь к Моше: «Когда уйдешь ты к отцам твоим, и поднимется народ этот и распутно служить будет чужим Богам, и оставит он Меня и нарушит союз Мой, который Я заключил с ним, то возгорится гнев Мой на него, и оставлю Я их, и сокрою лик мой от них, и будет он отдан на растерзание, и постигнут его многие беды и несчастья, и скажет он в тот день: Не потому ли, что нет Всесильного моего среди меня, постигли меня беды эти?»

Мудрецы Торы поясняют: «Бог говорит «и сокрою лик свой от них» не в гневе, а из милосердия». Так отец, поручая учителю наказать сына, закрывает лицо, чтобы не видеть, как страдает мальчик, но знает, что ему это на благо.

«Я не оставлю их, как и обещал им, а лишь скроюсь от них».

Когда же и при каких обстоятельствах это случится?

«А тогда, — говорит Господь, — когда Я приведу народ на землю, о которой Я поклялся отцам их, землю, текущую молоком и медом, и будут они есть, а когда насытятся и СТАНУТ ТУЧНЫМИ, обратятся к богам иным, и будут они служить им, а Меня отвергнут, и нарушат они союз со Мной. Вот тогда и постигнут их беды многие и несчастья».

Господь предупреждает: испытание сытостью и благополучием — самый трудный и самый ответственный рубеж, самый главный экзамен в жизни евреев. Впрочем, этот закон, пожалуй, универсален. Он распространяется и на другие народы. Но в эпохи «великих переломов» от евреев зависит слишком многое. Наша ответственность выше других, значит, и возмездие тяжелее.

Такой, на первый взгляд, черный парадокс: пока шли по горячим пескам этой знойной пустыни, пока с Амалеком бились на смерть, не опуская руки и головы, пока несли свой Переносной Храм, держась и вздымая друг друга, все получалось у наших предков. А стоило им остановиться и «удобно расположиться», как начинались «разброд и шатания», грехи и проступки, чреватые огромными бедами и катастрофами.

И опять все понятно религиозному еврею: Это Рука Господня.

Но еврей- атеист, следуя своей логике, тут же задает естественный вопрос: «Ежели все определяет Рука Всевышнего, то почему бы Ему не сделать свою работу как следует? Он-то знает, что такое хорошо и что такое плохо». Так пусть и делает все по-хорошему, а не по-плохому. И всем тогда будет хорошо — и Богу, и людям, и всему Миру Господнему, в котором мы обитаем.

А почему бы и нет?

А «нет» потому, что в этом случае Человек лишается самого главного признака своего естества, а именно, СВОБОДЫ ВЫБОРА, дарованной Богом. Ибо все подвластно Всевышнему, кроме трепета Небес. И на основе свободного выбора еврей становится религиозным или атеистом. Но остается Человеком.

А вот лишенный свободы выбора человек является рабом, духовным ничтожеством и ублюдком — на уровне животного.

А ведь Господь создавал Человека!

Но свобода выбора определяет ответственность. И Человек отвечает за себя, за жену свою, за детей своих, за раба своего и за вола своего.

Но грешен Человек, и в 1933 году немецкие люди сделали свой выбор; они избрали своим канцлером бесноватого Адольфа Гитлера. И получили за это русский Сталинград и «сотни тысяч батарей за слезы наших матерей!», и две тысячи американских бомбардировщиков над городом Дрезденом. Был Дрезден, и нет Дрездена. Ни людей, ни собак, ни кошек, ни мышек, ни травиночки единой. Пепелище… И миллионы немцев уже в земле…

А вы бы правильно выбирали канцлера! Ох, и ответственное это дело — свобода выбора!

И в этом ряду евреи Германии, которые решили до конца оставаться немцами (свобода выбора!), они остались, хотя могли уехать в Палестину. Остались для газовых печей. И вот остался от них только пепел…

Тора не шутит. Прислушаемся!

И сделав это, задумаемся над третьим пунктом заявленной нами программы: Почему в Торе сказано «Моше пошел», вместо того, чтобы сказать «Моше начал говорить».

Рав Эссас, ссылаясь на мидраш, (а это часть Устной Торы, раскрывающей мировоззренческие пласты) сообщает: «В этой главе говорится о том, что Моше обратился (пошел) к ДУШАМ Авраама, Ицхака и Яакова, чтобы доложить им, что он, их посланник, успешно выполнил свою миссию».

Почему об этом надо было докладывать? Почему — им? Почему именно в этот момент?

Рав Эссас так отвечает на эти вопросы.

По еврейскому закону, если тебя послали куда-то с конкретным заданием, ты обязан вернуться к пославшему тебя и отчитаться (как минимум, сделать это по телефону). Передавать свой отчет через кого-то не полагается. Дело в том, что посланник — ГЛАЗА, УСТА и РУКИ того, кто дал ему задание. Только он может ответить на все вопросы и, тем самым, помочь пославшему его продолжить начатое дело.

Итак, мы подходим к очень знакомой для современников теме, которая называется «учет и отчетность». С точки зрения нашей Торы малейшее искажение, тем более, омертвление этой темы недопустимо: ибо формирует бессмыслицу, чреватую безусловным провалом и мерзостным уродством. В чем мы еще убедимся. С другой, противоположной стороны — высказывание Ленина: «Социализм — это учет».

Разумеется, чиновничий, то есть формальный, то есть уродливый. А ежели не чиновничий, не формальный… Не утопия ли это? И где набрать во множественном числе Авраама, Ицхака и Яакова, мудро принимающих отчеты. И, опять же, как подобрать великое множество людей, подобных Моше, которые трепетно готовят и добросовестно эти отчеты сдают?

Сначала посмотрим на эту проблему «от противного» и в переносном, и, особенно, в буквальном смысле — от слова «противно». А мне далеко ходить не придется. Беру документальную книжку, написанную мною. Называется «Диспансер. Страсти и покаяния главного врача». Читаю отрывок.

«Увы, в пределах трехклассного образования каждому лестно свой нос к нам запустить.

В связи с этим я вспоминаю, как в пятидесятые годы все поликлинические врачи обязаны были ежедневно заполнять громадные учетные полотнища. Одна простыня шла по горизонтали и отражала прием в социальном разрезе: сколько принято людей всего, из них женщин, мужчин, в том числе рабочих, колхозников, интеллигентов, пенсионеров, из них персональных с таким-то стажем, сколько детей с градацией по возрастам, сколько ветеранов и опять по возрастам и стажу. Инвалидов по болезни, инвалидов труда, инвалидов ума?.. И прочее, всего не упомнишь, но полотнище громадное. Обе руки с локтями на нем помещались, и еще место оставалось.

Вторая простыня была вертикальная и освещала медицинскую сторону вопроса: сколько принято ран, в том числе резаных, колотых, ушибленных, чистых, инфицированных, в какие сроки по числам и у детей ли они или у взрослых, у женщин или у мужчин, и опять по возрастам. А переломы? Открытые? Закрытые? Осколочные? Доставлены с предварительной иммобилизацией? Без предварительной? С кровотечением? Без кровотечения? Со жгутом? Без жгута? С крестом? Без креста? Эх, эх, без креста! И так далее. Эта простыня то же была громадная, уходила за край стола и далее, мимо груди и живота свисала до колен.

В те годы я вел хирургический прием. Работал запоем и с увлечением. Принимал больше ста человек за смену, а в иные дни до ста сорока.

Больные уважали, боготворили, а от их уважения и преклонения возникало особенное какое-то поле (когда-нибудь же его определят, запишут на пленку). И от этого поля шло вдохновение, работа взрывалась творчеством, радостью и отдачей. И этим чувством я заражал своих пациентов, они проникались еще сильнее, я от них еще выше. И так мы неслись и несли друг друга.

Ах, Экзюпери сказал об этом гениально: «Дело не обходится без помощи богов. Недостаточно лечить человеческое сердце, чтобы его спасти, надо, чтобы его коснулась благодать. Недостаточно подрезать дерево, чтобы оно зацвело. Необходимо еще вмешательство весны. Недостаточно облегчить груз самолета, чтобы он оторвался от земли, нужен еще порыв ветра».

И вот заканчивается прием. Блаженная усталость, смешенная с благодатью, весной и порывом. И сюда, в этот высокий настрой души и тела мерзостным контрапунктом врывается поганый пасьянс: нужно разложить громадную кипу амбулаторных карт на женщин и на мужчин, выделить пенсионеров, потом все перемешать и снова откладывать раны, переломы, кровотечения со жгутом, без жгута, с крестом, без креста… По десяткам признаков разбрасывать мелькающие до тошноты лохматые бумаги, и снова их смешивать, и снова раскладывать. И каждую полученную циферку аккуратно вписывать в отдельную клеточку проклятого полотнища. А в конце месяца все цифры сложить по графам в сумму — свод.

А составлял эти простыни опытный счетовод-мерзавец, ибо все суммы должны были совпадать в конце по горизонтали, по вертикали, по диагонали и еще как-то. Кубик Рубика! Кругом шестнадцать!

Наша поликлиника тогда была укомплектована в основном пожилыми докторицами. Они были бесчувственны, послушливы и пугливы. Каждый день после приема больных эти мученицы оставались еще на полтора-два часа, чтобы перетасовать свои кипы и заполнить клеточки в своих простынях.

Бедняги работали честно, добросовестно, старались до изнеможения. Когда что-то не ладилось, они плакали.

А что творилось в конце месяца! Стон стоял. Бабушки пили валерьянку и трусливыми дрожащими пальцами теребили свои заплаканные полотнища. Ошибки и фальшивки беспощадный заведующий сразу находил, выматывал душу и отправлял на доработку.

И так было по всей стране от Кронштадта до Владивостока. Врачей мучили. Врачи мучились. А что делать?

Благовест прозвучал, однако как раз тогда, когда никто уже и не надеялся, и с колокольни совсем неожиданной. Один расторопный корреспондент «Литературной газеты» увидел случайно громадные учетные полотнища и полюбопытствовал: «К чему бы это?».

Вооружившись мандатами и командировкой, этот замечательный человек пошел по цепочке.

— Вам лично нужны эти документы? Они помогают вам в работе? Вы их как-то используете? — спросил он у врача на приеме.

— Нет, — ответил доктор, — они мне совершенно не нужны.

— А кому они нужны?

— Они нужны заведующему поликлиникой, мы ему сдаем их каждый месяц.

Корреспондент идет к заведующему:

— К вам поступают ДЕСЯТКИ полотнищ с цифрами. Вы их обрабатываете? Анализируете? Вообще, они вам нужны?

— Нет, конечно, — ответил заведующий.

— А что вы с ними делаете?

— Я их сдаю главному врачу объединения.

— А что он с ними делает?

— Спросите у него…

— Ну что, и спросим, говорит корреспондент и ставит ногу на следующую ступеньку.

Но и главный врач полной ясности в эту проблему не вносит: СОТНИ аккуратно заполненных простыней он отправляет в горздравотдел.

«Идем дальше», — произносит корреспондент в манере бывших присяжных поверенных.

К вам приходят тысячи громадных учетных документов, — говорит он заведующему горздравом. Там миллион цифр. Интересно, как вы с ними справляетесь, как анализируете, какие выводы делаете?

— А мы не делаем, мы их в облздрав по почте отправляем, там занимаются…

Корреспондент устремился в область.

— К вам поступают ДЕСЯТКИ ТЫСЯЧ учетных документов. Там миллиарды чисел. Они вам нужны? Что вы с ними делаете?

— Нам они, безусловно, не нужны, — сказал облздрав, — мы их в Москву отправляем, в министерство.

— Ладно, — сказал журналист, — и заказал билет в Москву.

В те годы министром здравоохранения была строгая женщина. Но под влиянием редакционных мандатов тугие министерские двери тотчас открылись перед любознательным журналистом, и он задал свой вопрос в самой последней инстанции.

— К вам поступают МИЛЛИОНЫ громадных учетных документов. В них астрономическое число цифр. Как вы с ними справляетесь? И, вообще, что вы с ними делаете?

— Обратитесь, пожалуйста, к моему заместителю по упрлечпрофпомощи, — сказала министр.

А упрлечпрофпомощь тоже ничего не знала, то есть даже понятия не имела об этих бумагах и в жизни своей их ни разу не видела. Журналист не пожалел командировочного времени. Он тщательно опросил практически все министерство, и ни один человек об этих бумагах даже не слышал. Но куда же они делись, черт возьми! Они же миллионами идут сюда — от Кронштадта до Владивостока…Эшелоны бумаг…Это же не иголка в стоге сена! Журналист поехал по вокзалам, посетил почтовые экспедиции, какие — то сортировочные пункты.

И вот на далеком отшибе один железнодорожник обратил внимание нашего следопыта на длинный приземистый пакгауз, который денно и нощно охранял часовой с винтовкой и примкнутым штыком. Сюда, по словам железнодорожника, один раз в году сваливают бумаги, после чего ворота запираются и тайну бумаг надежно стерегут ВОХРы. Могучие мандаты сработали и на этот раз: ворота открылись. В тени пакгауза миллионными лохматыми глыбами в паутине и мышином помете слежались мучительно сосчитанные, аккуратно записанные, орошенные слезами и потом учетные полотнища. От Кронштадта до Владивостока… А поскольку этот пакгауз был не резиновый, то ежегодно перед новым пополнением старые бумаги выгребались. Отвозились на пустырь и там сжигались на костре. А на свободное место ложились новые миллионы…

Четко продумана система. Но для чего? Чтобы стреножить нас, подрезать нам крылья, свободы лишить и, в том числе, свободы выбора.

Те, кто придумали это, не могут управлять нами за счет нашего к ним уважения, за счет своего авторитета. Вот они и ладят намордники нам.

Короче, кто виноват, понятно. Это руководящие писцы и писцы писцов, которые всю жизнь сидят у нас на спине и стремятся устроиться там поудобнее, пользуясь уздой и шпорами. Мы страдаем от них и от их канцелярских озарений. Сегодня они расплодились неимоверно — до горизонта, перекрыли небо и дыхание нам. Они свирепы и безграмотны. Поэтому они исчезнут в конце-то концов.

Это случится, случится

Этого не миновать,

Вскрикнут над городом птицы,

Будут оркестры играть.

Это случится, случится,

Люди забудут броню.

Не забывайте учиться

Этому нужному дню.

Но когда наступит сей долгожданный день — что делать нам? С чего начать? Что предложить взамен?

На этот вопрос я получил свой ответ в Израиле. Мне пришлось беседовать там с руководителем статистической службы. Я спросил его:

— Ты имеешь информацию о всех больницах страны?

— Ну, да, — сказал он.

— Значит, ты требуешь отчеты от всех главных врачей, как в России?

— Нет, на это у меня просто денег не хватит.

То есть, в его голове просто не помещается, что можно заставить приказом что-то делать бесплатно. Для него это дикость, средневековье. Впрочем, этот продвинутый статистический начальник пошел еще дальше путями математической логики. Он сказал:

— Ну, предположим, у меня денег — куры не клюют, и я могу заплатить каждому главному врачу за отчет. Но в этом случае вы же все равно напишите не то, что нужно, а то, что вам выгодно, или то, что вам проще.

И я вспомнил, что мне все же удалось придумать хитрую «липу» в отличие от бабушек — послушниц. Тогда я эту проблему для себя успешно решил и похоронил ее. И не я один. Значит, прав мой оппонент. А он идет еще дальше:

— Ну, предположим, у меня денег — куры не клюют, а вы — ангелы. И всю эту противную, мерзостную для вас работу вы исполняете честно и с трепетом. Но и в этом случае вы напишете чепуху.

— Почему?

— Да потому, что вы не знакомы с математикой и вариационной статистикой. Это не ваша специальность. Я же не иду за тебя в операционную.

— Так что же делать? С чего начать?

— Делать, начать и заканчивать нужно грамотно. Поэтому мы формируем репрезентативный массив. Берем большую больницу и маленькую, городскую и сельскую, больницу в арабском секторе и в зоне еврейских поселений и так далее. Во все эти места мы высылаем своих специалистов, которые грамотно формируют отчеты. А врачей не трогаем.

Мухи отдельно, котлеты отдельно.

— Впрочем, — заметил этот замечательный статистик, — наши отчеты не являются оценкой деятельности больниц. Это общая информация по стране для правительства. Оценку же больнице дает Его Величество Пациент, который голосует ногами, т. е. выбирая (свободный выбор!) ту или иную больничную кассу. А больничная касса определяет финансовое положение больницы и каждого сотрудника. Обсуждение возможно на конференциях, где профессионалы могут и поспорить между собой.

А в спорах мудрецов, согласно Торе, выясняется не справедливость, а истина. Писцы безграмотные в этих спорах делах просто не участвуют. Согласно русской пословице: трубка есть, табак найдется — без сопливых обойдется.

Итак, в любом случае исключительно и только посланцы, согласно Торе, выполняют задание и лично сообщают о выполнении своему руководству. Так, как это сделал Моше, доложив Аврааму, Ицхаку и Яакову о проделанной работе.

В противном случае получается мерзостное уродство, о котором нас предупреждает Тора.

Согласимся и скажем «Амен!»…