Суфии, мистики Персии

Суфии, мистики Персии

Учение суфиев, кажется, происходит от самого Пророка Мухаммеда. Он был не только блестящим моралистом, религиозным лидером и государственным деятелем, но к тому же прирожденным мистиком и аскетом. На протяжении всей своей жизни он развивал в себе отрешенность от мирских почестей и материальных ценностей. Ответственность, обусловленная высоким призванием, заставила его явить пример сдержанного поведения, благочестия и самопожертвования. Его многочисленные обязанности также требовали весьма упорядоченной жизни, в которой забота о вере и народе превалировала над личными интересами. Нам известно, что ему были даны видения, что он практиковал бдения и прославился скромностью и спокойной покорностью воле Бога. Подобно большинству основателей религии, он совершенно отличался по характеру от тех, кто впоследствии распространял в миру власть его веры.

После смерти Пророка ислам переживал трудный период, насыщенный дебатами. Почти тотчас же регионы, принявшие доктрину, оказались втянутыми в гражданские войны и подпали под влияние честолюбивых деспотов и тиранов. Успех ислама породил новую аристократию, всеми помыслами которой завладели материальные ценности, роскошь и власть.

Границы ортодоксии были проведены так четко, что оставляли самых вдумчивых и искренних без какого бы то ни было религиозного руководства, отвечавшего их потребностям. По мере того как росли земные богатства и слава веры, она приспосабливалась к эгоизму и высокомерию привилегированных классов и все дальше отступала от простого примера и законов Пророка.

Возникновение мусульманского и христианского мистицизма почти в точности аналогично. Многие суровые обычаи обоих вероисповеданий появились в результате отвращения к разложению, царившему в общественных системах того времени. Ордена флагеллантов[209], возникшие в средневековый период в Италии и распространившиеся в большей части Европы, свидетельствовали о реакции коллективного сознания общества.

Суфии изначально принадлежали к той системе религиозного мистицизма, которая называется квиетизмом. Квиетист ищет спасения от насущных потребностей жизни в уходе в себя, освобождении разума и чувств от всех житейских проблем и направляет силу своего сознания на приобщение к божественной любви и постижению. Многие группы квиетистов имеют отличную репутацию благодаря добрым делам и практическому вкладу в развитие общества. Они пребывают в мире, но не принадлежат ему. Они обычно выбирают занятия и профессии, не связанные с конкуренцией, и отказываются содействовать деструктивным политическим курсам. Их позиция, противоположная той, что одобрена политикой и временем, зачастую неправильно воспринимается окружающими. Поэтому членам этого течения приходится переносить несчастья и унижения и доказывать свою честность, терпеливо и без злобы встречая оскорбления, которыми их осыпают. Мир еще не понял, что для того, чтобы проявлять терпение и смиренность, нужно быть по-настоящему сильной личностью.

Квиетисты могут организовываться в группы или секты, либо оставаться членами признанных орденов. В большинстве случаев они могут приобретать авторитет, следуя образу жизни великих пророков и святых, чей пример восхищает ортодоксов, но не применяется ими на практике.

Поначалу суфии стремились найти духовное утешение, которое, согласно их представлениям, и составляло сущность мусульманской доктрины. Они выделялись всего лишь постоянством, с которым придерживались духа откровения. Им было чуждо стремление к роскоши, свойственное их современникам, и их высмеивали за то, что они не разделяют успешной, но неэтичной стратегии ближних.

Квиетизм, однако, почти неотвратимо приводит к религиозным переживаниям, выходящим за пределы простого благочестия и терпения. Разум вознаграждает квиетиста, открывая ему внутреннюю жизнь, которая побуждает к мистицизму. Хотя вначале это главным образом поиски покоя, спокойствие само по себе приносит неизменное совершенствование психической организации.

Испытавшие состояние мистического восторга, естественно, стремятся поделиться с другими. Условия, которые приводят мистика к расширению его внутреннего видения, вскоре становятся для его последователей учебными дисциплинами.

Квиетизм часто ассоциируется с раскаянием. Самые безгрешные более всего тяготятся своими недостатками. Закоренелый грешник раскаивается редко. Мистические откровения обычно обременяют душу воспоминаниями о давней вине.

Годы, предшествовавшие пробуждению, ложатся тяжким бременем на совесть до тех пор, пока новообращенный, подобно добродетельному святому Августину, не ощутит в себе потребности потратить оставшиеся годы на искупление проступков юности. Для того чтобы возвыситься над механизмом осознания вины разумом, требуется озарение, и даже более яркое, нежели то, которого достигает большинство мистиков.

Даже сила осознания вечной любви и понимания Бога недостаточна для того, чтобы помешать кающемуся грешнику отчаянно стремиться к спасению души, которое кажется почти недостижимым даже для раскаивающегося.

Что же касается суфиев, то их мистические убеждения вневременны, не устаревают и целиком и полностью выходят за рамки истории. Они не считают, что происходят от некоего конкретного пророка или учителя, а скорее видят в себе хранителей и толкователей вечной истины.

В источнике суфийской метафизики смешалось несколько потоков мистических убеждений. Секта испытала сильное влияние христианских пустынников, которые удалялись от суетных многонациональных общин, чтобы развивать духовные убеждения в уединенных местах. Сам Мухаммед искал контактов с такими отшельниками и получил от них благоприятное впечатление о подлинном учении Иисуса, которое стало неотъемлемой частью мусульманского мистицизма. Повлияло на суфиев и проникновение из Центральной Азии буддизма[210].

Безмятежность и душевное богатство буддийского образа жизни сильно привлекали этих раскольников и резко контрастировали с высокомерием и суетностью халифата.

Третьим и не менее важным источником вдохновения был александрийский неоплатонизм, знакомство с которым, наряду с другими элементами классического мышления, состоялось в то время, когда мусульманский мир углубился в греческую философию[211].

Наверное, можно было бы, не впадая в ошибку, предположить, что суфизм во многих отношениях представляет собой исламский неоплатонизм. Суфии унаследовали от александрийских мистиков идею религиозного единства и развития человеческого сознания — постепенного или поэтапного — от полного материализма к абсолютному идеализму. Считается, что суфии привнесли в ордена дервишей мощный духовный стимул, значительно облагородив эти секты и придав им красоты.

Альберт Макки размышляет о возможной связи между суфийским мистицизмом и европейским франкмасонством: «Нас, пожалуй, очень удивили бы совпадения, существующие между обычаями и догмами софиев [sic], и нам, естественно, было бы любопытно выяснить поводы близкого общения, не раз имевшего место во время крестовых походов между мусульманской сектой философов и христианским орденом тамплиеров». Он подкрепляет свою аргументацию, цитируя в своих «Азиатских исследованиях» труды К.У.Кинга («The Gnostics and Their Remains»), Годфри Хиггинса («Anacalypsis») и работу сэра Уильяма Джоунса.

Постепенно суфии разработали нечто вроде символического языка, при помощи которого выражали свои основные принципы. Они придали простым и привычным терминам новый, утонченный смысл, чтобы иметь возможность разделять духовные переживания с другими людьми подобных убеждений. Подобно трубадурам, они слагали песни и поэмы, явно любовные и даже сладострастные, и создавали у непосвященных впечатление, будто увлечены удовлетворением страстей и потребностей плоти. К.У. Кинг утверждает, что «арабские влияния ярко прослеживаются в поэзии трубадуров, полулюбовной, полумистической, как и ее образец, и столь же резко отличающейся по духу от материализма классических элегических стихов, как остроконечная «сарацинская» архитектура со всеми ее формами, подсказанными опорным шестом и пологом, отличается от тяжеловесного романского стиля, стремительно вытесненного ею»[212].

«Рубаи» Омара Хайяма наводят на мысль, что этот прославленный изготовитель тканей для шатров и палаток[213] был разочаровавшимся человеком, находившим наибольшее утешение в «кувшине вина, книге стихов и тебе». Так называемый «словарь любви и вина» был принят из тех же самых соображений защиты, что и фантастическая терминология алхимиков. Суфии все дальше и дальше отходили от ортодоксального ислама, а, возможно, правильнее было бы сказать, что ислам постепенно отступал от простого и благочестивого примера своего основателя. Расширение собственного видения ставило под угрозу положение суфиев. Не связанные более строгой ортодоксией мусульманского мира, суфии сочли целесообразным сделать вид, что у них нет занятий важнее, нежели предаваться наслаждениям, слегка омраченным сознанием неизбежного конца.

Некоторые считают, что слово «суфий» происходит от корня, означающего «шерсть»; другие же отождествляют его с «Софией», то есть «мудростью»[214].

Как и у менестрелей и труверов, прекрасная и чистая «возлюбленная» была для них не смертной женщиной, а самой истиной, к которой эти мистики стремились со всею стратью снедаемых любовью обожателей. Подобно смуглой деве из Песни Соломона, которая на самом деле была «черной мадонной» из Эфеса, и Беатриче, возлюбленной Данте, недосягаемой госпожой суфиев была божественная мудрость — Дева Мира.

Суфийский кубок вина — это чаша экстаза, вино жизни, та самая сила Бога, которая опьяняет душу, лишая ум благоразумия и избавляя пришедшего в упоение святого от бремени суетности. Фатализм суфиев означает провозглашение полного освобождения от материализма и всех его последствий.

Жизнь завершается тишиной; честолюбивые замыслы кончаются тьмой; собственность превращается в прах; а то, что остается, и есть действительность, тот неизбежный факт слияния с Божественной реальностью, которая выше понимания и определений. Те, кто буквально принимал концепцию мистического нигилизма, рассматривали доктрины как крайнюю форму философского пессимизма. На языке обитателей пустыни «это был гром без дождя». Пустую чашу разбили у колодца. Человек вырос, как цветок, и был срезан, и поэты печально воспевали тщету бытия.

Даже в наши дни «Рубайят» создает ностальгическое настроение, ублажая врожденную способность человека сокрушаться обо всем и ни о чем в частности. Мы более всего счастливы, когда чуточку грустны, и нам спокойнее всего тогда, когда мы утешаем себя сами. С точки зрения ортодокса, суфий мягок, но слегка не в себе. Он отвергает и небеса, и ад, и земную твердь, лежащую между ними. Он живет в пространстве, питаясь любовью и вином.

Суфизм делит посвященных учителей человечества на три группы, или класса, и признает их просветленными хранителями и руководителями человеческой судьбы. Эти посланники небес — мастера, пророки и святые. Все страждущие смертные стремятся приблизиться к одной из этих групп, и по мере продвижения вперед, через «стоянки»[215] суфийских мистерий, они получают подобающее сокровенное вдохновение, которое затем проявляют через благочестивые деяния[216].

Мастерами называют учителей-воинов. Они составляют армию просветленных, которая должна сражаться против сил тьмы. Они борются за правое дело, побеждая зло острым сверкающим мечом истины. Им предназначено судьбой становиться духовными правителями и вождями расы, и из их числа избирается правящий совет будущего. Святые — это утешители, миротворцы, кроткие создания, несущие миссию любви. Они борются только примером смирения. Они слуги Аллаха и путешествуют по зову сердца. Они приносят лекарство, исцеляющее страдания душ, и поют «песнь возлюбленного». Они — вечное священство, и любовь Господа струится через них, как живительные воды, чудом превращенные в вино.

Место между мастером и святым занимает пророк — хранитель среднего пути. В нем примиряются противоречия. Он — учитель, он открывает доктрину, он — вестник божественной воли. Через него открываются замыслы Бога. Пророк — просветленный воспитатель, он учит как знаниям, так и опыту. Пророки указывают путь к совершенству в искусствах и науках. Они покровительствуют программе мирового просвещения и в конечном счете образуют «вечный университет», «коллегию труда». Они показывают, что все знание истинно лишь отчасти и что пути учения ведут к внутреннему пониманию, которое есть сознательное восприятие полноты божественного разума. Таким образом, сущестуют три ордена — воинов, жрецов и учителей праведности; и каждое человеческое существо, руководствуясь интуицией собственной души, отыщет один из этих путей в самом себе и изберет тот, который обеспечит осуществление его самого сокровенного намерения.

Современное направление суфийского мистицизма далеко от какого бы то ни было формализма в религиозном поклонении. Оно составляет часть отдыха после работы. В их доктрине нет места борьбе убеждений или расхождениям во взглядах. Они никогда не спорят о своих верованиях и не пытаются обращать в свою веру или оказывать влияние на приверженцев других религиозных убеждений. Они скорее стараются представить суфизм как особого рода преданность, которую могут проявлять все любящие Бога и стремящиеся служить своим собратьям. У них нет особых откровений для интеллекта, кроме рекомендации успокоиться и испытать любовь к Богу. Они полагают, что переживание всемогущества Господа способно разрешить разногласия человечества. Ничего нельзя доказать в споре, ничего нельзя решить переменой убеждений. Истину нельзя ни уязвить, ни защитить. Тот, кто чувствует присутствие Бога, не нуждается ни в каких иных доказательствах чуда жизни. Суфизм распахивает двери перед усталыми и удрученными и потому заключает в себе особое очарование для того меньшинства охваченных тревогами смертных, которое не нашло утешения в материальном успехе.

Секта занимается восточными практиками (в видоизмененной форме), которые подкрепляют созерцательный образ жизни. Суфии рекомендуют не отшельническое существование, а, напротив, необходимость сохранять внутренний покой, не пренебрегая естественными обязанностями. Они создали монашеские обители и места уединения, которые, однако, имеют символический характер и предназначены для тех, кто ищет одиночества в силу внутренней потребности.

В последнее время несколько суфийских групп приобрели значительную известность благодаря своим исследованиям в области сравнительной религии и энергичным попыткам объединить ближневосточные секты в духовное братство. Они не агрессивны и искренне верят, что достигшие уровня понимания, требующего более богатой внутренней жизни, будут, естественно, под тем или иным именем вести жизнь, проходящую под знаком мистического озарения.