Мудрецы Китая
Мудрецы Китая
У китайцев, как и у других высокоцивилизованных народов древности, существовала сложная и чрезвычайно многообразная религиозно-философская структура доктрин и идей. Их интеллектуалы были разделены на несколько строго определенных групп. Их моральные, этические и мистические убеждения покоились на великой триаде почитаемых наставников: Лао-цзы, Конфуция и Будды. Обычно они включаются в список учителей мира или величайших благодетелей человечества и почитаются далеко за пределами их наций и рас. Они были поистине божественными людьми, а их миссия и служение сопровождались знамениями и сверхъестественными явлениями. О каждом из них слагались замысловатые легенды и каждого считали основателем существенно важной религии или доктрины, с которой его имя оказывалось связанным навеки. Их поведение становилось примером для всех, кто стремился к самосовершенствованию. Их слова благоговейно хранили как откровения священного писания, а основанные ими ордена или секты расширялись, постепенно приобретая окраску и обертоны теологических[223] институтов. В течение веков признание этих учителей ширилось и крепло; и уважение народных масс возвело их в божественное или полубожественное достоинство.
Несмотря на то что все случайные высказывания, вероятно, весьма неадекватны, все же в общем можно сказать, что китайский философ или мудрец в самом традиционном смысле этих терминов следовал примеру Конфуция. Он был сдержанным человеком, целиком отдавшимся учению и глубоко заинтересованным в этическом улучшении общества. Питая, как и сам Конфуций, уважение к метафизическим рассуждениям, он все же считал подобные абстракции выходящими за пределы логики и доказательств.
Эти мудрецы приобрели известность как основатели философских школ; с ними советовались свободомыслящие императоры и государственные деятели; им было доверено обучение молодежи; они внесли неизмеримый вклад в искусства и науки своего времени. Их биографии во многом сравнимы с жизненными путями древнегреческих философов, таких, как Платон, Аристотель и Сократ. Часто их подозревали в том, что они владели более глубокими знаниями, чем считали необходимым обнаруживать, но они придавали особое значение тем практическим знаниям, которые должны были способствовать общественному благу. Они читали проповеди о долге правителя, поощряли выработку демократических позиций, пропагандировали философские дисциплины, чтобы очистить и облагородить человеческий характер, и, вообще говоря, подавали хорошие советы, которые, как интуитивно понимали искренние люди, были верными и полезными.
И в буддизме и в даосизме были ученые того же толка, что и мудрецы, и их жизненный путь соответствовал жизненному пути ученых — представителей конфуцианства. Но, кроме того, они создали совершенно разные ордена мистиков или трансценденталистов. И в буддизме и в даосизме теологические и метафизические рассуждения составляли неотъемлемую часть их доктрин. Таким образом, если у конфуцианства были его великие мудрецы, то у этих других групп имелись свои просвещенные святые, характерные черты и атрибуты которых были схожи с чертами и атрибутами святых христианских стран.
Китайские мудрецы за беседой. С керамики времен династии Цинь
В Китае буддийских святых называли лоханами, а даосские святые прямо именовались бессмертными. Буддийские лоханы, или архаты, были причисленными к лику святых людьми, являющимися либо личными учениками Будды, либо первыми патриархами его доктрины. Однако эта группа постепенно увеличивалась в более поздние времена, включая влиятельных лидеров и обращенных, чья преданность учению Будды привела их к озарению и развитию трансцендентальных сил и способностей. Таким образом небольшой круг из шестнадцати или восемнадцати лоханов постепенно расширился, превратившись в более многочисленную группу, насчитывавшую пятьсот святых, и даже этот термин стал символизировать почти несметное количество просветленных существ.
Неизвестно, была ли у Лао-цзы группа избранных близких единомышленников по даосизму. Он был одиноким человеком, который не ждал от других, чтобы они понимали его или преподаваемую им сложную доктрину. Однако с течением времени неясные намеки относительно удивительных и сверхъестественных явлений снискали благосклонное внимание, и в течение второго, или метафизического, периода развития его учений доктрине бессмертных стали придавать чрезвычайно большое значение. Эти мистики претендовали на получение наставлений от святых прошлого, которые удалились от мира и обитали в небесных краях. Они являлись любимым ученикам в снах и видениях и открывали секреты трансцендентальной магии. Под руководством какого-либо бессмертного преданным ученикам преподавались абстракции китайской каббалы, трансмутация металлов и тайны бессмертия. Так начиналось всенародное поклонение группе мифических созданий. Они обрастали легендами, и затейливые символические рассказы добросовестно сохранялись как часть даосской традиции.
Под изящной фантазией на тему китайских бессмертных смутно вырисовываются очертания строгой идейной структуры. Как и у западных святых, философский аспект разъясняется редко. И тем не менее эти бессмертные почти точно соответствуют сонмам греческих героев, таких, как Ахилл, Улисс и Эней[224]. Те исторические факторы, которые, возможно, и существовали изначально, подчинились общей концепции, или идее, колыбелью которой, вероятно, была Индия. Высвободив божественные внутренние ресурсы, заключенные в его собственной природе, человеческое существо может переступить обычные ограничения, налагаемые человеческим состоянием, и подняться до середины пути между богами и смертными. Оно может стать заступником; к нему можно обращать молитвы; оно являет собой пример потенциальной силы и мудрости, скрытых в глубине души человека.
Многое из своего формального устройства даосизм позаимствовал у буддистов, включая детально разработанную концепцию строения вселенной. Существовали небесные миры, где обитали высшие божества, существовали и низшие миры, населенные всевозможными тварями. Видимым был только мир смертных, остальные же сферы могли посещать только невоплощенные или освобожденные от телесной оболочки. В то же время в человеке были заключены силы, с помощью которых он мог перемещать собственное сознание, преодолевая все ограничения своей телесной формы, и во время медитации ему, возможно, выпадало счастье смешиваться с жителями какой-нибудь запредельной сферы.
Бессмертные не только составляли фантастическое племя, сотканное из основ и фантазий; они представляли собой проекцию представления человека о собственном потенциале. Человеческому существу всегда нравилось верить, что в нем скрыта способность к духовной и интеллектуальной свободе, к счастью и развитию до более совершенного состояния. Следовательно, бессмертные были проекцией самого человека. С этой точки зрения они не были полностью плодом воображения, потому что человек не считал свои мечты всего лишь иллюзиями. Учения даосизма и буддизма уверяли его в том, что он действительно является гражданином гораздо большей и прекрасной вселенной, чем представляет в своей повседневной борьбе за существование. Он не только верил, но и интуитивно знал, что есть существа, превосходящие его. Он знал, что они должны существовать, и был вполне готов признать, что они составляют ранги, или иерархии, богов и божков подобно престолам, владениям и чинам, о которых упоминает Св. Павел.
Любопытное сочетание высокого идеализма и чрезвычайно практического образа мыслей, характерное для китайского ума, естественно, привело к формализации концепции бессмертных. Эти создания не просто обладали почти беспредельными магическими силами, но и составляли компанию очень счастливых существ, не испытывавших ни голода, ни жажды, не знавших нищеты и боли, наслаждавшихся тесными дружескими отношениями и бывших бесконечно далекими от жестокостей прогнивших политических систем. У них было собственное правительство, и поскольку они сочетали блаженное состояние с проницательным умом, то могли, если их попросить надлежащим образом, способствовать улучшению человеческого поведения, как индивидуального так и коллективного. Мало-помалу характерные черты этих небожителей перемешались с чертами буддийских лоханов; они становились учителями тех, кто мог устанавливать с ними внутреннюю связь, и благожелательными служителями искавших истину смертных, которые отвергали житейскую мудрость, посвящая себя эзотерической философии.
Столь сложная структура неизбежно расширялась и в конце концов поглотила любимых героев, ученых и лидеров культуры, которым отвели различные места в трансцендентальном мире китайской метафизики. Почти каждый почитаемый человек посмертно возводился в какое-нибудь достоинство, дававшее ему право на всенародное поклонение.
Естественно, это поклонение переходило в рамки религии и раздувало пантеон до невероятных размеров. Просвещенные императоры, победоносные генералы, выдающиеся поэты, известные ученые и прославленные предки получали свою долю всеобщего восхищения. Свои божества имелись даже у входных дверей, крепостных валов, стен, подвалов, садов, постоялых дворов, мостов и домашних очагов. В отличие от древнегреческих нимф, дриад и сатиров, большинство из них было не просто воображаемыми созданиями или элементами. Они восходили к живым людям, некогда чем-нибудь прославившимся или достигшим высокого положения и вспоминаемым с восхищением.
Таким образом, китайских иллюминатов можно разделить на три главных класса. Первый составляли добродушные ученые, общавшиеся друг с другом в какой-нибудь излюбленной бамбуковой роще, писавшие поэмы, обсуждавшие политику и спорившие о проблемах логики и разума. Были и странствующие монахи и священнослужители, которые в результате глубокого размышления над содержанием тайных книг и письменных свидетельств своих орденов обрели интуитивные способности и внутреннее видение и понимание, благодаря которым могли исследовать окружавшую их невидимую вселенную. Следовательно, они обладали знанием, как правило, недоступным или недостижимым для профанов. Эти праведники более всего соответствуют западной концепции благочестия и были в должное время и вполне справедливо канонизированы. Третья группа — это великий «полиглот», в основе ее воззрений лежит отчасти инстинктивное желание человека возвеличивать чудесное, отчасти фольклор и легенды, отчасти научно-религиозное убеждение в возможности качественного развития человеческого существа до тех пор, пока оно не выйдет за пределы постижимого и не превратится в создание уже не человеческое, но еще и не вполне божественное. Оно, следовательно, становилось бессмертным Смертным, жившим на границе, соединявшей видимое с невидимым. Все было возможно для такого существа, и все же оно не было изолировано от великого вселенского плана. Оно в большей или меньшей степени указывало путь, по которому должен следовать обычный человек, ибо в каждом человеческом существе есть бессмертный Смертный, вечно старающийся вырваться из земных пределов и жить в более чистой атмосфере небесных сфер. Бессмертные не заменяли великих богов Китая, но жили, внутренне укрепленные плодом древа бессмертия, на склонах небесной горы.
Прежде чем продолжить разговор о даосских бессмертных, следует прерваться и обратить внимание на то, что типичный китайский ученый-философ сочетал весьма рациональные приемы с большими интуитивными способностями к рефлексии[225] и прозрению. Он был не только широкообразованным, но и очень просвещенным человеком. Он чтил традицию, однако часто трактовал ее мистически или символически. Он был идеалистическим реалистом, жившим по строгим моральным и этическим законам. В личной жизни он занимался упражнениями, приличествовавшими индусскому праведнику, но, когда говорил или писал, строго следил за логикой и давал слишком мало пищи для народных суеверий. Однако в глубине души мудрецу хватало мужества признать реальность сил и способностей, не объяснимых известными законами физики. Подобно Платону, он подтверждал существование богов и их управление человеческими делами, но также и допускал, что каждый человек несет ответственность за свою судьбу и должен усердно заниматься исправлением и улучшением собственного характера. Таким образом, можно сказать, что в Китае в одно и то же время существовали искатели истины нескольких типов и, остававшиеся при этом крайне индивидуалистическими, имели много общего в своих взглядах.
Преподобный Обри Мур составил вступительную статью к переводу произведений Чжуан-цзы, подготовленному Гербертом А. Гейлзом. Упоминая о встрече императора Яо с отшельником, преподобный Мур говорит относительно мудрецов: «Однако более великим, чем Яо и отшельник, является божественное существо, которое обитает на таинственной горе в состоянии полного невозмутимого бездействия. Для мудреца жизнь, следовательно, означает смерть всего, что люди считают жизнью, жизнью видимости или репутации, делания или действия, существа или отдельной личности. Мудрец ничего не знает о разнице между субъективным и объективным… мудрец видит множество, исчезающее в Едином, в котором встречаются и сливаются субъективное и объективное, позитивное и негативное, здесь и там, где-то и нигде».
Чжуан-цзы жил в 4-3-м веках до н. э. Долгое время его причисляли к неортодоксальным мыслителям. Его произведения были направлены против того в конфуцианских учениях, что он считал материализмом. Его литературные произведения, главным образом аллегорического характера, долго пользовались расположением интеллектуалов старшего поколения, потерпевших поражение или разочарование в общественной или личной жизни. По Чжуан-цзы, находившемуся под сильным влиянием даосизма, можно судить об отношениях ученых людей его времени к мудрецам. Как раз до наступления метафизического периода в даосизме школа все еще была философской по существу, а более поздние украшения не встретили поддержки. Несколько цитат из книг Чжуан-цзы свидетельствуют об уровне мышления, сравнимом с древнегреческим мировоззрением. Как считает этот эрудированный ученый: «Сказано: «Рождение мудреца есть воля божия; его смерть — всего лишь изменение существования. В покое он разделяет пассивность инь, в действии — энергию ян. Он не будет иметь никакого отношения ни к счастью, ни к несчастью»».
Еще одно утверждение тоже заслуживает упоминания: «Море не отвергает вод, впадающих в него в восточном направлении. Следовательно, оно безмерно велико. Истинный мудрец умещает вселенную в своем сердце. Его благотворное влияние приносит пользу всем по всей империи, невзирая на лица. Родившись без высокого положения, он умирает без титулов. Он не ставит себе в заслугу фактов». Обсуждение темы вновь представлено в виде диалога, и Чжуан-цзы пишет: «Руководство совершенного мудреца, — объяснял Цзи Чже, — заключается в воздействии на сердца людей с тем, чтобы побудить их завершить свое образование, улучшить манеры, усмирить непокорный разум и всем без исключения прилагать усилия ради общего блага. Это воздействие согласуется с естественной склонностью людей, которые поэтому не сознают этого воздействия»[226].
После заката даосского трансцендентализма и его постепенного вырождения в теологическую секту началось решительное возрождение старинной китайской концепции мудреца как обладающего глубокими знаниями советника, мудрого философа и почитаемой личности, обогатившей свой внутренний мир путем переживания и рефлексии. На эту перемену указывает философия Ван Янмина (1473–1529 г.г. н. э.). Он был монистическим[227] идеалистом, утверждающим, что в каждом индивидууме заключена способность к познанию, но он должен высвободить и совершенствовать эту способность путем углубления понимания и постоянного приложения философского принципа к повседневному поведению. Ван писал об истинных мудрецах: «Люди этого типа никогда не перестают стремиться к знаниям. Быть мудрецом на практике значит быть человеком, который в радости от их обретения забывает связанные с этим горести. Люди этого типа никогда не тревожатся. Пожалуй, нет необходимости говорить, что это не зависит от того, преуспел он или нет в своих стремлениях».
Впоследствии он расширил это определение: «Мудреца можно сравнить с небом. Нет такого места, где бы не было неба… Хорошего человека, сохраняющего свою неприступную высоту, можно сравнить с очень высокой горной вершиной. Как бы то ни было, вершина в тысячу футов высотой не может вытянуться и стать высотой десять тысяч футов, а вершина десять тысяч футов высотой не может вытянуться и стать высотой сто тысяч футов. Хороший человек не выставляет себя напоказ и не превозносит себя». Это заявление напоминает приписываемый Мэн-цзы рассказ о человеке, который пытался заставить свою пшеницу расти быстрее, дергая ее каждый день.
В произведениях Вана разбросаны и другие довольно многочисленные упоминания о характере и достижениях истинно мудрого. Ниже приводятся наиболее типичные высказывания.
«Мудрец возвращается в исходное состояние интуитивного познания и таким образом тем более воздерживается от наложения собственных идей.
Созерцание (пустота) при интуитивном познании есть великая пустота неба, а отсутствие желания в интуиции есть отсутствие формы неба».
«Когда мудрец или добродетельный человек попадает в испорченный век, его обхождение с людьми и реакция на события порой уклончивы, но его образ действий всегда был только прямым».
«Всеведение мудреца имеет отношение только к естественному закону; его всемогущество связано исключительно с естественным законом. Ум мудреца пытлив и ясен, поэтому он во всех вещах осознает место естественного закона и полностью осуществляет его на практике»[228].
Если резюмировать позицию китайцев по отношению к конфуцианским мудрецам, буддийским лоханам и даосским бессмертным, то становится достаточно очевидным, что эти три группы, каждая по-своему, подтверждали одну и ту же основную концепцию или исходное положение. Все они считали, что существует два вида знания: первое — традиционное, а второе — эзотерическое, или мистическое. Далее, они учили тому, что второй вид превосходит первый, что он всегда существовал в мире и передавался через просвещенные ордена или иерархии достойных почитания учителей.
Эти учителя в свою очередь черпали вдохновение в тайных источниках. Следовательно, за внешней стороной учения для непосвященных скрывались священные знания, которые открывались только в символической, или аллегорической, форме, причем эти знания составляли высшую науку или способ полного обновления человека. Судя по этим воззрениям, китайские мудрецы становятся восточными двойниками западных Адептов, или знатоков науки наук. Полностью овладев этим знанием, человек может выйти за пределы земных ограничений и стать сознательным орудием исправления общества и реставрации Золотого Века.