Отношение историков к выводам Росса и Гошара

Отношение историков к выводам Росса и Гошара

Гошар впервые заподозрил текст Тацита в амплифицированности после того, как он доказал, что знаменитый фрагмент 15:44 «Анналов» Тацита является подлогом. И только через несколько лет Гошар, наконец, понял, что дело здесь более серьезно, что речь идет не об одном фрагменте, а о всем труде.

Естественно, что выводы Гошара и Росса вызвали бурю негодования в стане историков, но они нашли и поддержку. Среди тех, кто длительное время разбирался в этом вопросе, был Артур Древс. Не разделяя целиком основного утверждения о подлоге всего сочинения, он полностью поддержал Гошара в вопросе о подложности 15:44 (напомним, что в этом фрагменте речь идет о христианах и их взаимоотношениях с Нероном). По поводу же авторства Поджо Браччолини Древс занял осторожную позицию, не отвергая такой возможности, но и не отрицая того, что Браччолини был в состоянии создать эту замечательную амплификацию.

Весьма характерна реакция Амфитеатрова. Не будучи в состоянии противопоставить аргументам Гошара что–либо весомое, он пишет:

«Больше же и властнее всего — как щит — становится между нами и теорией Гошара пятивековая привычка к Тацитову авторитету, любовь и уважение к строгой и почти грозной фигуре римского историка–художника…» ([8], стр. 409). Понимая все же ущербность такого рода декламации. Амфитеатров предлагает свою теорию происхождения рукописей Тацита, учитывающую если не все, то основные пункты гошаровой критики. По его мнению (см. [8], стр. 413—423), явно основывающемуся только на желании во что бы то ни стало «спасти» Тацита, оба Медицейских списка являются подлогом Поджо, который, однако, в своей работе опирался на некий плохо сохранившийся экземпляр «подлинного» Тацита, Поджо всего лишь (!) его амплифицировал, расширил и многое присочинил. Амфитеатров не замечает, что его попытка примирить обе крайние точки зрения, как всегда это бывает, ничего на самом деле не решает. Если Амфитеатров прав, то как можно определить, что дописал Поджо и где критерии достоверности содержащейся у «прото–Тацита» информации? Где гарантии, что этот предполагаемый Амфитеатровым «прото–Тацит» не был сочинен каким–либо лихим умельцем, так сказать, «прото–Поджо»?

Поэтому–то точка зрения Амфитеатрова большого распространения не получила. Историки предпочли игнорировать работу Гошара и Росса, хотя, подчеркиваем, никаких серьезных возражений Гошару и Россу никем выдвинуто не было.

Древс так описывает ситуацию, сложившуюся после появления работы этих авторов: «…мы видим, что большинство теологов клянется в подлинности Тацитова свидетельства, поэтому–то они и мое сомнение в этой подлинности клеймят как посягательство на «историческую науку», как верх «ненаучности» ([36], стр. 27).

Особенно раздражен был профессор Вейс. Как сообщает Древс, «…на маннгеймском собрании протеста он утверждал, что тот француз Ошар, на которого я ссылался, между прочим, сделал «невозможным свое положение в науке» тем, что он все «превосходное» сочинение Тацита признал подделкой XV—XVI столетия. После этого Вейс патетически восклицает: «Вы видите, каким авторитетам следует Древс!» ([36], стр. 29). Мы видим, что все эти «протесты» сводились лишь к голословным утверждениям, что «это невозможно», что, конечно, психологически есть первая и естественная реакция. Однако априорно отрицательное отношение к обширной и подробно аргументированной теории Гошара вызывает все–таки удивление. Древс справедливо пишет:

«Как осмеливаются, не читая Ошара, высказывать о нем такие суждения — я постичь не в состоянии. Если бы я даже и знал резко критическое отношение Ошара к Тациту, я бы не считал себя вправе отписаться от его исследования насчет рассматриваемого отрывка, как делают это его ученые немецкие критики. Я бы решил, что если Ошар… высказал столь резкое суждение о Таците, то у него, очевидно, на это были свои основания. Немецким же критикам Ошара, которые, не зная его, так надменно поглядывают на этого иностранного ученого сверху вниз, я бы мог только посоветовать немедленно заняться штудированием его произведений, так как они могут научиться из них многому полезному для себя» ([36], стр. 30).

«…Во всяком случае, те немецкие ученые, сомнение которых в подлинности этого места у Тацита (речь идет о фрагменте 15:44. — Авт.) до сих пор еще не выявилось, не имеют ни малейшего права пожимать плечами с видом сожаления и сострадания к этому «легкомысленному» французу. А если в борьбе вокруг «Мифа о Христе» вырывались из общей связи отдельные, быть может, спорные утверждения Ошара и снабженные дискредитирующими их примечаниями пускались для усыпления публики в прессу, дабы таким путем иллюстрировать ничтожность и малоценность ошаровской аргументации, то это еще вовсе не «Fair play», и подобный прием борьбы прямо–таки неприличен. Ведь где можно найти такой научный труд, который нельзя было бы уронить таким образом в глазах неспособной к самостоятельному суждению массы? И кто скажет, не пребывала ли «наука» до сих пор и в данном случае, как это случалось не раз, под властью упроченного привычкой гипноза, если она без всякой критической проверки считала рассказ Тацита подлинным? Пусть не забывают еще и того, в какой тесной связи со всем христианским пониманием истории стоит этот рассказ и насколько заинтересованы были прежде всего религиозное воспитание и церковь в том, чтобы не могло возникнуть никакого сомнения в нем. Та страстная запальчивость, с которой званые и незваные в течение последнего года вступались за Тацита, проистекала во всяком случае не из чисто исторического интереса, а, скорее, из интереса веры» ([36], стр. 45).

Анализ Древса интересен тем, что он демонстрирует причины, по которым все заявления, подобные высказываниям Гошара, Росса, воспринимались априорно «в штыки», — религиозное воспитание большинства ученых того периода вело к тому, что все, противоречащее церковной традиции, вызывало инстинктивное неприятие любой аргументации. Ведь, в конце концов, еще Герман Шиллер указывал на странные противоречия в тексте Тацита.

«…в течение всего средневековья, по–видимому, никто не поинтересовался таким в высшей степени важным для истории и славы церкви местом у римского историографа; больше того, о его существовании только еще догадывались, пока, наконец, не прочитали его в единственном тогдашнем экземпляре Тацита, так называемом втором Медицейском кодексе, напечатанном около 1470 г. в Венеции братьями Иоганном и Венделином Шпейерами, простыми копиями которого являются все остальные рукописи» ([36], стр. 45—46).

О гонении на христиан при Нероне рассказывает также «хроника» Сульпиция Севера (умер якобы в 408 г. н.э.). Поэтому интересен вопрос, когда эта «хроника» попала в поле зрения истории. Оказывается, что существует только одна рукопись этой «хроники», относимая историками к XI в. н.э. и хранящаяся сейчас в Ватикане.

«Таким образом, в течение всего средневековья это произведение было почти неизвестно, и никто не подозревал об упоминаемом там римском гонении на христиан. По видимому, благодаря какой–то счастливой случайности как раз эта рукопись попала в руки Поджо, и он ее прочитал» ([36], стр. 261).

Древс далее замечает, «что Тацит отнюдь не «превосходный» историограф в смысле объективного докладчика, но при своей резко выраженной, склонной к мрачному жизнепониманию личности является в высшей степени субъективным, добивающимся сильных, ярких эффектов и мрачного настроения рассказчиком, чье изображение, особенно римских императоров, можно принимать только с большой осторожностью, — в этом согласны все историки, да небезызвестно и теологам. Однако, когда он сообщает что–либо, что им на руку, тогда они поют хвалебные гимны «превосходству» этого римского историографа» ([36], стр. 258).

После появления работ Гошара, ополчившиеся против него историки обвиняли его также в том, что в силу своего невежества он первым усомнился в подлинности книг Тацита. Вот как комментирует это Древс:

«…Таким образом, просто неверно, когда все еще продолжают с торжеством утверждать, что ни один филолог не оспаривал подлинности Тацитова отрывка. Впрочем, мне жаль немецких филологов, так как, например, американский математик Смит в своей книге «Esse Deus» привел целый ряд чисто филологических соображений против подлинности этого отрывка…» ([36], стр. 258).