Евангелист Иоанн

Евангелист Иоанн

Как мы уже знаем, евангелие Иоанна стоит особняком от других, синоптических, евангелий по художественности своей отделки. Оно во многих главах скорее является поэмой, чем биографией. Это евангелие акцентирует внимание на «духовной» стороне жизни Иисуса, разрабатывая абстрактно–отвлеченные религиозные вопросы. Оно проникнуто глубоким средневековым мистицизмом; для его автора Иисус существует уже как символ, а не живой человек. Вот как оно начинается: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн (Здесь имеется в виду Иоанн–Креститель. — Авт.). Он пришел для свидетельства, чтобы свидетельствовать о свете» (Иоанн I, 1, 4—8).

Здесь под «словом» и «светом» явно имеется в виду Иисус. Представление об Иисусе как о бестелесном Слове — это уже весьма поздняя идеология, для возникновения которой необходимо полное забвение чисто человеческих черт Спасителя. Автор евангелия Иоанн говорит всегда об «ученике, которого любил Иисус», ни в коем случае не отождествляя себя с этим любимым учеником (которым, как мы уже знаем, был Иоанн Златоуст, первый пророк). Можно только догадываться, что автор евангелия считает себя с этим Иоанном в каком–то мистическом родстве, быть может, веря, что душа Златоуста переселилась в него и диктует ему его произведения. В связи с этим очень любопытен следующий фрагмент: «Петр же, обратившись, видит идущего за ним (т.е. за Иисусом после его воскресения. — Авт.) ученика, которого любил Иисус и который на вечери, преклонившись к груди его, сказал: Господи! кто предаст Тебя? Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! а он что? Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребывал, пока прийду… И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду (возродившись в Иоанна–евангелиста. — Авт.) что тебе до того? Сей ученик и свидетельствует о сем, и написал сие; и мы знаем, что истинно свидетельство его» (Иоанн, XXI, 20—24). Кто этот «мы», который знает, что истинно свидетельство автора этой книги? Скорее всего, это и есть сам автор, который в этой фразе отделяется от самого себя и считает свою книгу за текст, таинственно продиктованный ему непосредственным учеником Иисуса.

Кандидата в авторы этого евангелия не приходится долго искать. Это должен быть крупный ученый–теолог, который не мог не оставить заметного следа в идеологической истории своего времени, даже после насильственного перемещения в I век н.э. И действительно, в VIII веке мы находим в «Житиях» замечательную личность, удивительно подходящую на роль автора поэтическо–мистической биографии Иисуса. Это знаменитый средневековый писатель ИОАНН ДАМАСКИН, умерший в 776 г. н.э. Его биография под углом совпадения ее с биографией Иоанна–евангелиста подробно проанализирована Морозовым (см. [1], стр. 493—502). Мы этот анализ изложим лишь вкратце. Всюду в дальнейшем в кавычках цитаты из «Житий Святых» в передаче Морозова.

В детстве Иоанн Дамаскин поражал окружающих своими успехами в изучении риторики, философии, «тонкостей грамматики, диалектики, философии, арифметики… Иоанн, как орел, парящий по воздуху, постигал все…» Эти слова «Житий» удивительно сопрягаются с тем, что общепризнанным небесным символом евангелиста Иоанна является орел (как правило, всегда рисуемый на иконах за его плечом).

«Жития» далее сообщают, что Иоанн Дамаскин и его учитель Кузьма «не преминули они увидеть и тайны астрономии, и тайны богословия. Они были совершенные в премудрости духовной, особенно Иоанн, который превзошел своего учителя и стал таким великим богословом, каким и обнаруживают его написанные им боговдохновенные книги». Тут тоже стоит заметить, что Иоанн–евангелист считается, согласно церковной традиции, выдающимся богословом и прямо так называется: Иоанн Богослов.

Литературная деятельность доставила Иоанну большую славу, но в то же время и большие неприятности. «Жития» рассказывают, что за какое–то свое писание, приписанное потом Льву Исаврянину, ему отрубили правую руку, которая, правда, вскоре чудесным образом восстановилась. Учитывая, что это единственное чудо в большой, весьма подробной и достаточно реалистичной биографии Иоанна, можно думать, что «отсекание руки» является метафорой; реально же от Иоанна было оторвано какое–то близкое ему сочинение. В качестве дополнительного наказания Иоанн был отдан в услужение безграмотному монаху, причем ему было категорически запрещено что–либо писать. Однако скоро к этому монаху явилась Богородица и сказала: «Зачем заградил ты родник, могущий источать сладкую и изобильную воду? Оставь течь источник, который напоит всю вселенную. Пусть превзойдет он песни Моисея и ликования Марии! Бесполезные Орфеевы песнопения будут ничто против него. Он напишет догматы православной веры, сердце его отрыгнет благое слово и изречет пречуднейшие дела Царя». Упоминание в этом контексте о царе является прямым указанием на Великого Царя–Иисуса. Здесь Иоанн Дамаскин прямо называется евангелистом. Когда же перепуганный монах отпустил Иоанна на волю тот сказал: «Отверзи твои уста. Да привлечешь Дух, который ты принял своим сердцем. Да возглаголют твои уста премудрость, которой ты научился своим богомышлением. Взойди на высокий Синай боговидения и откровения божественных тайн и пиши благовествование Иерусалиму, ибо преславное было мне сказание о тебе богоматерь…» Это напутствие замечательно тем, что «евангелие» в точности и есть «благовествованне». Скажем, в русской православной церкви евангелия официально так и называются «святыми благовествованнями».

В связи с материалом следующего § 6 весьма интересно также, что автор «Житий» ставит в один ряд «песни Моисея», «ликования Марии» (?!) и «Орфеевы песнопения».

Конечно, хотелось бы более непосредственных указаний на тождество Иоанна Дамаскина и Иоанна–евангелиста. Но не надо забывать, что когда церковь отнесла Иисуса в первый век, она одновременно постаралась уничтожить в биографиях истинных авторов евангелий все следы этого авторства. Поэтому могли остаться лишь косвенные свидетельства и, в лучшем случае, не замеченные редакторами оговорки.

По совокупности всех обстоятельств можно с определенной уверенностью считать Иоанна Дамаскина автором четвертого евангелия.