XII. Как попадают в масоны

XII. Как попадают в масоны

— Я прочла ваш манускрипт и вашу исповедь, — решительно начала Ольга, подвигая чашку кофе профессору Гроссе. — И, прежде всего, должна поблагодарить вас за доверие ко мне: к женщине, к актрисе… в сущности вам мало знакомой.

Профессор быстро перебил ее:

— Ради Бога, не говорите так, Ольга… Я сказал вам при первой встрече, что давно знаю вас из писем моего отца. Теперь я могу прибавить только одно слово… люблю. Я… давно люблю вас, Ольга. В сущности, я полюбил вас по этим же письмам отца… моё будущее в руках Божьих и ваших… Я боюсь в него заглядывать уже потому, что моё будущее вряд ли особенно продолжительно. Если вы прочли мою исповедь, то вы поймете, что я хочу сказать.

Ольга побледнела.

— Я понимаю, что вы говорите о масонах, которые не простили бы вам этого признания. — Она указала рукой на чёрную тетрадь. — Но ведь никто и никогда не узнает о том, что узнала я. Эту тетрадь мы бросим в огонь, и…

— Нет, нет… — быстро перебил профессор. — Напротив того. Я попрошу вас, Ольга, сохранить эту исповедь на случай моей смерти. Эта рукопись может быть полезна… со временем…

— Бог знает, что вы говорите, дорогой друг, — перебила Ольга. — Можно ли думать о смерти, сидя вдвоем, с женщиной молодой и…

— Любимой — добавил профессор, видя смущение Ольги. Та молча кивнула головой. Лицо молодого учёного просветлело. Он робко взял её за руку.

— Спасибо за это молчаливое признание моего чувства. Это дает мне мужество просить вас об одной услуге…

— Говорите, — быстро произнесла Ольга. — Я рада доказать вам мою дружбу.

— Так вот, выслушайте меня сначала… Мы здесь одни, не так ли?.. Нас никто не может подслушать?

Ольга молча встала и отворила двери соседней спальни. Она была пуста.

— Дверь из общего коридора заперта изнутри. Значит, с этой стороны мы безопасны. Эта же дверь, в тот же общий коридор, как видите, двойная и звука не пропускает. Теперь вы можете говорить совершенно спокойно.

Ольга старалась говорить весело и беззаботно, но душа её была неспокойна, а лицо заметно побледнело.

Молодой учёный в свою очередь поднялся с места и нервно прошёлся по комнате.

— Читая мои признания, вы, может быть, спрашивали себя, зачем я сообщаю вам все это, зачем отягчаю вашу душу сведениями, известными покуда лишь очень немногим… к несчастью!.. На это я вам отвечу просто и прямо… Любя вас, я все ещё надеюсь когда-нибудь заслужить вашу любовь, а потому и хотел, чтобы вы знали мою душу, как и мою жизнь, моё прошлое, как и настоящее.

— Я поняла это, — прошептала Ольга, — и уже благодарила вас за доверие и… уважение…

— Но поняли ли вы, как мог человек оказаться на краю пропасти и очнуться на границе преступности? — горячо заговорил профессор. — Поняли ли вы, как масонство вербует своих членов, имея повсюду своих агентов: в университетах и академиях, в учёных, политических и художественных союзах, как и в светских обществах, как на заводах и фабриках. Агенты, вербовщики масонства, указывают «верховному совету» достойных внимания людей… «Достойных внимания», т. е. способных, талантливых, умных или только хитрых и преступных по натуре. Их завлекают в масонство различными способами и для разных целей. Честные идеалисты служат вывеской, таланты и дарования прославляют масонство. Вспомните Моцарта и его «Волшебную флейту», завоевавшую «свободным каменщиком» столько симпатий среди добродушных и доверчивых честных людей… Хитрецы же и преступные натуры нужней всех в коварном и жестоком обществе, в ритуале которого, при посвящении в четвёртую степень «мастера», существует клятва: «почитать аква тоффана, т. е. отраву во всех её видах как верное и полезное средство борьбы за наши высокие цели. Да постигнет смерть или безумие врагов наших, не щадя ни слабых, ни больных, ни женщин и детей, ни ближних, ни кровных моих, ни друзей и благодетелей, ни монархов и военачальников, на верность коим я присягал раньше этого дня! Клянусь принести им смертельную отраву, если того пожелает верховный совет «мастеров» храма Соломона»..!

Эту ужасную клятву мне не пришлось произнести, Ольга! По милости Божьей, я узнал правду о масонах раньше четвёртого посвящения. Но друг, спасший меня, сообщил мне слова этой клятвы. Вы поражены, Ольга… Вы дрожите, дорогая моя… Увы, сколько страшного вы ещё не знаете об адской силе адского заговора, который окружает намеченные жертвы целой сетью «руководителей», верней «совратителей». Незаметно и постепенно внушают они «подготовляемому» сначала любопытство, затем симпатию к великому всемирному союзу «братьев, преследующих такие высокие и чистые цели, и, наконец, безграничное уважение к «героям», готовым на мученичество ради страждущих братьев, вместе с непреодолимым желанием работать с этими тружениками добра и света, отрёкшимися от личного счастья ради счастья человечества… Вы, Ольга, были одним из таких намеченных «номеров» в списках проклятого тайного общества, для которого мужчины, женщины, дети, знатные, богатые или бедные, французы, англичане, русские, немцы или негры, католики, православные, армяне-григорианцы или мусульмане, — все, одинаково, только «номера», орудия для различных целей, кирпичи, из которых масоны строят свой «храм», не люди даже, а только человекообразные животные, ничто в роде более развитых обезьян. Талмуд, а с ним и всё жидо-масонство (за исключением, конечно, «учеников и подмастерьев», членов первых трёх посвящений, которые сами не знают о настоящем характере и цели масонства) — людьми считает только евреев. Даже караимов они ненавидят не меньше, чем христиан, только за то, что те сохранили в чистоте религию Моисея и, ненавидя каббалу, избегли сетей чёрной магии и сатанизма.

Ольга бледная и взволнованная слушала страстные и страшные слова историка. Впервые ясно стало ей, какой опасности она подвергалась и подвергается. Она невольно вздрогнула.

— И вы не побоялись порвать с этими извергами, ежедневно рискуя жизнью?

— Не мог же я идти с ними дальше по пути святотатства и преступлений!.. Я решился выйти из ордена, пользуясь предлогом отбывания воинской повинности, с которой они пока ещё, в Пруссии по крайней мере, должны считаться. Впрочем, членов первых трёх посвящений масоны исключают легко, так как они не могут повредить ордену, не зная ничего серьёзного. Скорей, наоборот: разнося по белу свету молву о добродетели и благотворительности различных «лож», приносят ему пользу. Опасны только знающие, дальновидные или догадывающиеся о действительности. За такими устанавливается «наблюдение», и если подозрение об их «ненадёжности» подтвердится, то их немедля перечисляют в разряд «минеев», то есть доносчиков и… «устраняют» при первой возможности… Талмуд называет подобные убийства «богоугодным делом»…

Профессор замолчал. Негодование — давнишнее глухое и бешеное негодование, сдерживаемое целыми годами, прорвалось, наконец, и душило его, сжимая горло и ложась свинцовой тяжестью на грудь.

Ольга со страхом глядела на человека, всегда такого сдержанного и спокойного. Она начала понимать страшную силу и страшное влияние масонства, как и ту бешеную ненависть, которую должен чувствовать к тайному обществу человек, узнавший правду и вырвавшийся из его сетей. И вдруг ей припомнилась рукопись профессора, готовая к печати.

— Боже мой, — невольно воскликнула она. — Ведь если эта рукопись будет напечатана, если масоны узнают о её существовании и содержании, они убьют вас как изменника…

Молодой учёный грустно улыбнулся.

— Потому она и не напечатана ещё. Не сочтите меня трусом, Ольга, за то, что я боялся за своего старика-отца, которого моя смерть убила бы. А затем и за вас, Ольга… Мне не трудно было догадаться о планах масонов относительно вас по первым вашим словам. На женщин масоны действуют иначе. Примени они к вам те же способы, которыми они совращают мужчин, — жаждой широкой и светлой деятельности, быть может, и вы попали бы в адскую сеть, как попался я, как попадались многие другие… по всему миру… Да и мог ли я не поддаться влиянию такого человека, как доктор Менцерт…

— Как?.. — чуть не вскрикнула Ольга. — Знаменитый Менцерт? Великий естествоиспытатель, психиатр и историк?..

— Вы знаете это имя, оставшееся и поныне гордостью и славой. Профессор Менцерт увлекал тысячи слушателей всех национальностей, собиравшихся со всех концов мира послушать его лекции. Могли ли они не увлечь меня?.. Когда и как я стал масоном, вы знаете из моих воспоминаний. Но о Менцерте и его роли в моем вступлении в число свободных каменщиков я не сказал ни слова… Не посмел я написать и того, что тот же Менцерт, погубивший меня, стал моим спасителем… Он раскрыл мне впоследствии настоящую цель и средства…

— Как же могла произойти такая перемена? — спросила Ольга.

— Зная, что вы можете быть окружены шпионами, я боялся сообщить вам ту правду, знание которой составило бы для вас страшную опасность. Но я заранее решил передать вам остальное на словах.

— Вы говорите о Менцерте? — спросила Ольга.

— Да, о Менцерте, бывшем масоном 33-го посвящения… Это последняя степень, дающая звание «великого мастера и члена верховного синедриона», т. е. возможность быть одним из нескольких сот человек, не более того, на весь мир, знающих истинные цели и истинные средства всемирного масонства, знающие также его неразрывную связь с жидовством, верней сказать — его происхождение от жидовства, создавшего в отдаленные века древности страшное орудие «тайного общества», называвшегося с 16-го века масонством. Надолго ли ещё останется это имя? Как знать…

— Об этом говорит Конон Дальбанчелли, смелый француз, образовавший пять лет назад антимасонскую лигу во Франции. Вы дали мне читать одну из его брошюр, Рудольф.

— Да, благодаря Богу, историю существования тайных обществ начинают понемногу раскрывать добросовестные историки. Школа Тэна сделала своё дело, ученики его смело идут по указанной им дороге, называя вещи своими именами. Но внутренний строй масонства и, главное, средства его влияния на судьбу современных государств и народов остаются покрытыми непроницаемой тайной, уже потому, что всякого, кто осмелился бы приподнять завесу, скрывающую эту сторону масонского вопроса, ожидает смерть… быстрая и неизбежная.

— В таком случае, молчите… Ради Бога, молчите, Рудольф. Я не хочу ничего знать… не хочу подвергать вас опасности.

Красивое молодое лицо серьёзного учёного осветилось.

— Ольга… Эти слова… этот тон… Они заплатили мне вперёд за все опасности будущего.

Молодая женщина опустила глаза. Быть может вырвавшиеся из её души слова сказали больше, чем она хотела…

Рассказав историю своего знакомства с гениальным учёным, которого обожали студенты и уважал весь образованный мир, Рудольф Гроссе пояснил, как сильно был польщен молодой студент вниманием и дружбой такого человека. Менцерт был уже стариком. Его двадцатипятилетний профессорский юбилей только что был отпразднован в Бонне всей Европой. Но окруженный славой и почётом пятидесятилетний учёный не был счастлив. Одинокий, разбитый разочарованием в идеалах своей юности и изверившийся в человечестве, лишённый семейного счастья, он испытал последнее горе, смерть единственного любимого им существа, — незаконного сына. Юноша 22-х лет умер от мучительной и неизлечимой болезни.

— И вот, на этого-то юношу я оказался похожим. Странная игра судьбы дала мне черты лица, одинаковую фигуру, рост и манеры человека, совершенно чуждого мне по крови. И это-то сходство завоевало мне любовь старого учёного и старого масона, обязанного страшной клятвой не любить никого и ничего на свете, кроме тайной цели ордена, о которой я тогда и понятия не имел… Не стану передавать вам подробно, Ольга, каким образом знаменитый учёный, обязавшийся завоевать меня для масонства, почему-то обратившего на меня внимание, оказался не только неспособным выполнить своё обязательство, но даже, больше того, счёл своим священным долгом спасти дорогого ему молодого человека от страшного раскаяния, сжигавшего старость Менцерта бесплодными сожалениями и мучительным ужасом… Не стану передавать вам всего, что я узнал от великого учёного. Он должен был рассказать всю страшную правду о действительных масонских идеалах, для того, чтобы разрушить мою веру. В конце концов ему, конечно, удалось заставить меня ненавидеть и презирать союз, который так недавно ещё казался мне святым и чистым. Он сделал больше того. Он доставил мне свободу, воспользовавшись знанием статутов, разрешающих выход из ордена масонам первых посвящений. Но я слышал от Менцерта, что и после выхода за мной учреждён будет тайный надзор, и остерегался подать повод предполагать, что знаю о масонах больше, чем любой «ученик» свободных каменщиков. Благодаря этому конечно, меня до сих пор оставляли в покое… Но мой бедный друг и учитель… — голос профессора дрогнул и оборвался. Он закрыл лицо руками, скрывая навернувшиеся на глаза слезы.

Ольга сострадательно взяла его за руку.

— Я знаю, бедный друг… Он сошёл с ума и застрелился. Профессор Гроссе сверкнул глазами.

— Так говорит вся Европа, оплакивающая смерть великого соперника Гумбольдта… Но вся Европа ошибается. Я знаю иное… Мой великий учитель никогда не был безумным, и не самоубийством покончил он… Я видел его за два часа до смерти. Он пришёл ко мне украдкой, в черном парике, скрывавшем его серебряные локоны, с привязанной бородой и синими очками на блестящих умом вечно юных глазах. Он принес мне рукописную книгу, — свои записки о масонстве, всё, что он видел и узнал, всё, о чём догадывался… Я не читал ничего ужасней этой холодной и беспощадной исповеди. Эта книга, написанная великим учёным, могла бы иметь громадное и спасительное влияние на отношение человечества к масонству… Герзаемый мрачными предчувствиями, знаменитый учёный давно уже собирался написать всё, что знал о злодейской международной секте поклонников сатаны… В последнее время его предчувствия стали действительностью. Его заподозрили в измене ордену и вызвали на суд «верховного синедриона». Вместо того, чтобы исполнить это предписание, он прокрался ко мне с книгой своих записок в кармане… «Опубликуй эту книгу, когда нужно будет спасать христианство». Это были его последние слова. «И что бы со мной ни случилось, — молчи!.. Не лишай меня последнего утешения: сознания, что я спас тебя, глядевшего на меня глазами моего бедного сына. Дай мне слово молчать, что бы ты ни слыхал о причинах моей смерти. Я требую этого во имя моей любви к тебе»… Мог ли я отказать такой просьбе?.. Я дал слово и исполнил его. Старик ушел, а я просидел целую ночь за чтением страшных записок, и не раз, Ольга, чувствовал, переворачивая страницы, как волосы шевелились на моей голове, и ужас леденил мою душу… А на другое утро я прочёл в газетах о «внезапном припадке сумасшествия» нашего знаменитого Менцерта, во время которого «несчастный учёный» нанёс себе семь смертельных ран в грудь и голову. Револьвер моего бедного друга был найден в его окостенелой руке, и никому не пришло в голову обратить внимание на то, что револьвер этот был шестизарядный… Откуда же взялась седьмая пуля в груди «застрелившегося»?..

Масоны были неосторожны на этот раз… Но я промолчал, помня моё слово и зная, что все мои старания раскрыть истину окажутся тщетными, или, в крайнем случае, при необычайной удаче, пострадает какой-нибудь «козёл отпущения», т. е. один из членов первых посвящений, всенепременно христианин, — избранный всесильным жидо-масонским кагалом для того, чтобы удовлетворить не в меру любопытных судей, желающих находить виновного при каждом преступлении. Зная всё это, я молчал целых пять лет… Не презирай меня за это, Ольга…

Молодой учёный закрыл лицо руками, едва удерживаясь от рыданий. Ольга тихо плакала.

— Бедный друг, сколько вы выстрадали.

— Ах, что мои страдания… Я искупаю свою вину, бессознательную, конечно, но всё же тяжелую вину перед Богом и родиной потому, что каждый, поступающий в масоны, в сущности отрекается от Христа и изменяет своей родине… Я виноват… но вы, Ольга, ни перед кем и ни в чём не виновны, а между тем я боюсь за вас, зная, что на вас «обратили внимание» масоны. И, несмотря на это, я всё же должен просить вас быть моим душеприказчиком и исполнить за меня обещание, данное мною Менцерту, в случае если наступит моя очередь умереть… от масонского «самоубийства». Обещайте мне, так или иначе, войти в мой кабинет и взять книгу Менцерта. Вы найдете её по записке, которую я заранее оставил моему отцу.

— Но почему бы вам сейчас не принести этой рукописи мне? — спросила Ольга. — Это было бы проще всего.

— Потому, что я не хочу подвергать вас преждевременной опасности. Одно подозрение о существовании подобной рукописи было бы смертельным приговором для каждого. Уже мои «признания» опасны, но вы можете уничтожить их, так как у Менцерта найдёте подробную историю моего совращения в масоны. Книга же, написанная рукою великого учёного, имеет такое громадное значение, что в случае моей смерти я прошу вас передать её императору. Император Вильгельм знает почерк Менцерта, лекции которого он сам слушал в университете в Бонне. Он узнает его рукопись, поверит убитому масонами гениальному учёному и, может быть, спасёт христианский мир от порабощения армией сатаны…

Когда я узнал о внимании к вам императорской четы, я понял, что Господь послал вас мне в помощь, и решил немедленно довериться вам. Но вы ничего не знали о масонстве и могли просто не понять моей просьбы. Вот почему мне пришлось подготовлять вас, объясняя вам причины опасностей, окружающих вас самих… А за это время человек, видевший вас чуть не каждый день, мог ли не полюбить вас, Ольга… И вот эта-то любовь заставила меня колебаться и откладывать… Если это был эгоизм, то не презирайте меня за него. Я боялся за вас, а не за себя…

Ольга молча протянула руку учёному, остановившемуся перед ней с лицом человека, ожидающего приговора: «Жизнь или смерть»? Этот вопрос был так ясно написан на побледневшем красивом лице молодого человека, что сердце женщины сжалось нежностью и болью.