XXV. Вмешательство монарха
XXV. Вмешательство монарха
Прочёл знаменитую книгу и сам император, но никто не узнал, какое впечатление она на него произвела. Даже принц Арнульф, позволивший себе спросить мнение его величества за одним из семейных завтраков, получил от императора, улыбнувшегося своей загадочной улыбкой, следующий ответ:
— Твой вопрос слишком серьёзен, милейший племянник, чтобы ответить на него двумя словами между жарким и пирожным. Когда-нибудь на свободе потолкуем обо всём этом. Теперь расскажи мне лучше, готовишь ли ты своих лошадей к осенним скачкам?
Очевидно, император не хотел говорить о масонстве, и это не мало заботило масонов, занимавших близкие ко двору посты. Что означало это нежелание? Было ли оно благоприятно для масонов, или наоборот?..
Между тем в доме предварительного заключения, где все ещё томилась Ольга Бельская, произошло новое необъяснимое происшествие, чуть было не стоившее ей жизни.
Несмотря на то, что Ольга содержалась в одиночной камере, ей разрешены были некоторые послабления и, между прочим, право получать посылки. Чаще всех этим правом пользовался, конечно, директор Гроссе.
И вот в один из дней, назначенных для приёма посылок, принесена была в контору тюрьмы большая коробка любимого Ольгой русского мармелада. Посылка была от директора Гроссе, который сообщал в коротенькой записочке, не запечатанной, согласно тюремным правилам, что его младший сын, только что вернувшийся из Петербурга, привез эти конфеты для той, которую он считает своей сестрой.
Дежурная надзирательница взяла конфету и съела её.
Но не успела она протянуть руку за второй конфетой, как вскрикнула и упала на пол в страшных судорогах. Крепкая тридцатилетняя женщина умерла через пять минут, не приходя в себя.
Анализ показала, что большая часть мармелада была насыщена стрихнином. Опять началось дознание, выяснившее всё… кроме личности отравителя.
Посыльный, принёсший конфеты, рассказал, что посылку дал ему на улице какой-то старый господин, назвавший себя директором Гроссе.
На основании этого показания вызвали директора Гроссе. Оказалось, что в тот день, о котором говорил посыльный, директора Гроссе вовсе не было в Берлине, так как он уехал накануне вечером к знакомым на дачу, возле Тегеля. Всё это было подтверждено целым десятком свидетелей.
Попытка отравить Бельскую произвела удручающее впечатление не в одной только Германии.
Вспомнили кстати и о покушении надзирательницы, бросившейся на молодую артистку с ножом.
Подозрение в предумышленности этого покушения увеличилось неожиданным бегством «сумасшедшей» надзирательницы, бесследно скрывшейся из лечебницы, куда она была помещена. При расследовании оказалось, что надзирательница была еврейкой и получила место в доме предварительного заключения только после ареста Ольги Бельской, по рекомендации весьма влиятельных лиц.
Тогда уже открыто стали говорить о преследовании масонами несчастной артистки.
Император выразил министру юстиции своё неудовольствие по поводу всего, что «творилось» в его ведомстве.
Выслушав монарха, сановник произнёс дрожащим голосом:
— Ваше величество, повелите, быть может, подать прошение об отставке?
Император пожал плечами.
— Я этого не сказал… покуда, господин тайный советник, но прошу вас, господин министр, принять самые серьёзные меры для охраны её жизни и здоровья. «Случайная» смерть подследственной арестантки покроет позором Германию… Не забудьте этого. Подобное «несчастье» поставило бы меня в неловкое положение относительно России.
В конце концов пришёл день, когда Ольга из своей тюрьмы послала просьбу на Высочайшее имя.
«Не милости прошу, государь, — писала она, — а справедливости. Не прощения или снисхождения, а суда самого строгого, самого беспощадного суда, лишь бы он был гласный и беспристрастный».
Далее Ольга рассказывала о бесчисленных проволочках, которыми совершенно измучили её следственные власти. Очевидно, кому-то нужно было затянуть дело, пока не перемрут свидетели, или пока сама обвиняемая не сойдёт с ума в тюрьме.
«Прошу и умоляю, государь, о том, чтобы дело моё не было прекращено «за отсутствием улик», о чём теперь усиленно говорят судебные власти. Очевидно, кто-то боится процесса, могущего выяснить мою невиновность и предать гласности многое опасное и позорное… Не для меня! Я, государь, не смогу жить под вечным подозрением в подлом убийстве человека, бывшего мне дорогим другом».
Получив это прошение, император вторично призвал министра юстиции и серьёзно посоветовал «поторопить» господ, затягивающих дело.
Но прошло почти полгода, а дело всё ещё не доходило до суда. Четыре раза откладывали дело, уже назначенное к слушанию, то по болезни председателя, то по случайному «перемещению» прокурора. А там подошли и «летние вакации», и дело снова отложили до осени. Обвиняемая же продолжала томиться в тюрьме, где сидела уже второй год.
Наконец император вышел из себя и, призвав министра юстиции, приказал не откладывать больше рассмотрения процесса Ольги Бельс-кой ни под каким предлогом.
Вместо ответа министр низко поклонился и, вынув из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, передал его императору. Это было прошение об отставке.
Император вспыхнул.
— Отставка не оправдание, милостивый государь, — гневно крикнул он. — Скажу больше: бывают случаи, когда просьба об отставке является шантажом со стороны министра, и сегодня у меня перед глазами один из подобных случаев!
Император развернул просьбу об отставке, быстро подошёл к своему письменному столу и, написав внизу: «принимаю», передал затем бумагу обратно министру.
— До назначения вашего преемника вы можете передать все дела тайному советнику фон Амерсу, — холодно произнёс император и быстро вышел из комнаты.
Когда стало известно происшедшее во дворце в печати начались толки о неизбежном «министерском кризисе», причём либерально-жидовские газеты не преминули рассыпаться в соболезнованиях по поводу ухода «такой гениальной личности», как бывший министр юстиции, по такому, в сущности «ничтожному поводу», как дело «иностранной авантюристки».
Но дело обошлось без министерского кризиса. Остальные министры оказались благоразумными, или менее зависимыми от международного масонства, так что правительство Германии осталось прежним.
Первым же распоряжением вновь назначенного министра юстиции было предписание о немедленном назначении к слушанию дела об убийстве профессора Гроссе. Масонское дело появилось, таким образом, перед судом общественной совести.