VIII. Таинственный ребёнок
VIII. Таинственный ребёнок
Ребёнок лорда Дженнера был поразительно красивым мальчиком, с громадными чёрными глазами и крупными завитками рыжеватых кудрей, падающих на снежно-белый высокий лоб. Обернутый в белоснежные пелёнки из тончайшего батиста, обшитого дорогими кружевами, закутанный в стёганые атласные или мягкие пуховые одеяльца светлых цветов, ребёнок очаровывал всех пассажиров парохода каждый день, когда появлялся для ежедневной прогулки на палубе на руках одной из кормилиц.
Их было две… Одна совсем ещё молодая женщина, лет 16 — 17-ти, сама казалась ещё ребёнком. Это было хрупкое и нежное создание, с такими же огромными чёрными глазами, как и у ребенка, и толстыми иссиня-чёрными косами, под тяжестью которых бессильно склонялась маленькая бледная голова с нежным личиком, казавшимся вечно-скорбным от горькой складки в углах маленького рта.
Другая кормилица была высокая и полная красавица-мулатка, бронзовая кожа которой эффектно оттенялась ярким шелковым платком, грациозно обернутым вокруг головы по моде креолок. Лицо это цветнокожей было правильно, как у европейской женщины, и только немного крупные чувственные губы выдавали в ней примесь чёрной крови. Выдавали чёрную кровь в жилах этой кормилицы и выпуклые чёрные глаза с поволокой, с синеватым белком и страстным блеском, характерным для негритянского племени… Обе кормилицы одевались богато и красиво. Одна в обыкновенные европейские платья, другая — в немного театральный наряд креолок: короткую шёлковую юбку, белую рубаху с пышными рукавами, бархатный спенсер и пёстрые шёлковые платки на голове и на груди.
Своего вскормленника обе женщины, казалось, любили одинаково, ребёнок же переходил от одной к другой совершенно с одинаковым равнодушным взглядом странных, не по детски вдумчивых серьёзных глаз.
Этот ребёнок со своими кормилицами занимал на пароходе две отдельных каюты первого класса. В одной из них стояла его колыбелька, в виде большой корзинки на высоких ножках, сплетённая из позолоченной проволоки, с пологом из брюссельских кружев поверх пурпурных шёлковых занавесок и с такими же красными простынками из тончайшего голландского полотна, окаймлённого широкой ручной вышивкой. Колыбелька стояла на толстом пушистом ковре, на который вечером клалась кожаная подушка и мягкий плед для кормилицы, дежурившей возле ребенка. Другая кормилица спала в соседней каюте. Всего же лорд Дженнер, «с супругой и свитой», занимал девять кают первого класса и три каюты второго класса, в которых помещались кучер, маленький грум, два лакея, горничная и прачка, едущие из Англии.
Гермина как-то спросила лорда Дженнера, не боится ли он, что постоянная перемена молока при двух кормилицах может повредить ребенку.
Лео Дженнер ответил рассеянным тоном:
— Мало ли что может случиться в путешествии. Морская болезнь действует на женщин различно и может испортить молоко одной из кормилиц. Что же делать тогда с маленьким Львом, здоровье которого не выдержит плохого питания? Поэтому я предпочел взять с собою двух кормилиц риску остаться совсем без кормилицы. Этот ребёнок имеет большое значение не только для меня, но и для семейства моей покойной жены, наследником земельных владений которых он является.
— Я так и думала, Лео… Но в таком случае — заметила Гермина, — меня удивляет, как ты решился везти такое крошечное создание через океан… Не проще ли было оставить его в Англии, у твоей матери. Которая наверное души не чает в своём внуке…
Лорд Дженнер усмехнулся загадочной, холодно-насмешливой улыбкой. Но голос его прозвучал нежно:
— Не забудь, дитя мое, что на Мартинике другая старуха-мать ждёт не дождётся своего первого внука. Я обещал ей привезти к ней сына её дочери, и потому-то мы едем в Сен-Пьер.
Так как лорд Дженнер ежедневно проводил по несколько часов в кабинете, запершись со своим секретарём, то у Гермины оставалось много свободного времени, которое молодая женщина, не умеющая забываться над книгой или увлекаться женскими рукоделиями, положительно не знала как заполнить. Раньше ей некогда было скучать, так как в свободное от театра время она занималась приёмом поклонников, или ездила по магазинам за покупками, или, наконец, каталась по берлинскому парку, щеголяя туалетами и рысаками на зависть берлинцам. Всего этого на пароходе, конечно, не было. Правда, кокетничать и здесь было с кем, ибо среди двухсот пассажиров первого класса нашлось бы десятка два мужчин, желающих поухаживать за молодой красавицей… Однако, как ни легкомысленна была Гермина, она любила, искренно и горячо любила «своего лорда», а потому не хотела, да и не могла бы кокетничать с кем-либо другим. Кроме того, непреложный инстинкт сердца подсказывал ей, что поведение, приличное для свободной «звезды» Резиденц-театра, было бы непозволительным для женщины, называющейся, хотя и не совсем серьёзно, леди Дженнер. Поэтому легкомысленная молоденькая актриса вела себя на пароходе с тактом и достоинством.
Но «достоинство» скуки не разгоняло, скорее, пожалуй, нагоняло. Для развлечения Гермина то болтала со своей горничной, то переодевалась по три раза в день, примеряя по очереди прелестные наряды, привезённые ей лордом Дженнером из Лондона, то, наконец, подсаживалась «поговорить» к кормилицам маленького Льва, которого обыкновенно выносили погулять на палубу между «ланчем» и «динером».
Правда, разговоры эти особенным оживлением не отличались, так как маленькая «белая» кормилица, Лия Фиоратти по имени, говорила только на древнееврейском да на итальянском языках. А так как Гермина о первом и понятия не имела, а по-итальянски знала только весьма ограниченное число слов, то разговаривать с Лией было для нее довольно затруднительно. Вторая же кормилица, мулатка Дина, немного хотя и говорила по-английски и по-французски, причём акцент затруднял понимание, но зато была чрезвычайно неразговорчива и предпочитала слушать болтовню Гермины, отвечая на её расспросы односложными восклицаниями.
Однажды утром лорд Дженнер встретил Гермину прогуливавшеюся по палубе рядом с молоденькой кормилицей, на руках которой сидел прелестный ребёнок в белой шёлковой распашонке, с красной шапочкой на кудрявой головенке, и молча, серьёзно и как бы задумчиво глядел куда-то вдаль…
Это был тот час, когда Лео Дженнер занимался со своим секретарем. Поэтому его неожиданное появление приятно удивило Гермину, она радостно подбежала к нему и весело заговорила:
— Мне так скучно без тебя, Лео… Просто места себе не нахожу. Чтобы тебе взять меня к себе в секретари? Правда, «писать я умею весьма плохо, но зато я была бы всегда с тобой и так счастлива! Право, позволь мне сидеть возле твоего письменного стола. Я словечка не пророню и буду сидеть не шевелясь.
Слушая эту болтовню, лорд Дженнер заметно прояснился. Он молча оглянулся и повелительно кивнул головой красивой мулатке, пёстрый шёлковый платок которой виднелся в глубине коридора, ведущего вниз — в каюты первого класса.
— Я так рада, что ты вышел из своей каюты, мой Лео. Я положительно не знаю, что делать в твоё отсутствие. Переодеваться интересно только тогда, когда ты видишь моё новое платье или прическу… Я это только сегодня объясняла моей глупенькой Луизе. Это моя камеристка, Лео. Представь себе, она уверяет, что никогда не скучала бы на моём месте. Эта Луиза ужасная дурочка… Однако, я все-таки рада, что она поехала со мной, не то мне, право, не с кем было бы слова сказать на этом пароходе…
— Однако же ты разговариваешь с Лией? — произнес лорд Дженнер. — А я и не знал, что ты понимаешь по-итальянски, — добавил он, улыбаясь. — Или, может быть, вы болтали на древнееврейском языке?
— Бог с тобой, Лео! С чего это тебе пришел в голову такой вздор? Где мне говорить по-древнееврейски, когда я и жаргона-то не понимаю…
— Однако ты же еврейка? — серьёзно произнёс лорд Дженнер. Гермина громко засмеялась.
— Ну, какая я еврейка… Я и заповеди Моисея только в школе выучила…
— А говоришь ли ты по-итальянски, моя Геро? — спросил лорд Дженнер.
— Что это тебя так интересует моё знание языков? Уж не собираешься ли ты экзаменовать меня, Лео? Увы, тебе придется поставить мне плохую отметку, особенно из языков… По-французски я ещё, туда-сюда, могу болтать как и по-английски. По-итальянски же хотя и маракую кое-что — в консерватории нас учили итальянскому языку ради пения, — но это мне скоро надоело и я перестала ходить в этот класс, который, по счастью, считался необязательным для учеников драматических классов… Так я и осталась при нескольких «комнатных» словах. Как раз довольно для того, чтобы в итальянской гостинице не умереть с голоду или потребовать горячей воды для умывания… Но это ещё далеко недостаточно для разговора…
Однако я видел, как ты разговаривала с Лией, и даже весьма оживлённо? — повторил лорд Дженнер, по-видимому, равнодушно, но стальной блеск его красивых глаз выдавал внимание, с которым он ждал ответа от Гермины.
Она беззаботно пожала плечами.
— Знаешь, Лео, ты выражаешься не совсем правильно. Не оживлённо разговаривали, а говорила кормилица, я же слушала через пятое в десятое, одно, много два слова.
— Но все же ты понимала кое-что? — настойчиво произнёс лорд Дженнер. — Что же она рассказывала тебе интересного?
— По правде сказать, Лео, я плохо поняла, что такое болтала твоя молодая кормилица. Я спросила её, любит ли она своего вскормленника. И даже эту немудрёную фразу я старательно приготовила заранее, с помощью лексикона, который нашла в пароходной библиотеке. Не знаю, что и как поняла Лия из моих слов, только она принялась рассказывать мне что-то очень длинное, какую-то историю и должно быть прежалостную, так как у нее из глаз побежали слезы и мне стало её ужасно жаль… Скажи мне, Лео, ты видно спас её от нищеты, потому что она несколько раз повторяла твоё имя с особенным выражением.
На губах лорда Дженнера мелькнула та саркастическая улыбка, которой так боялась Гермина, но на этот раз она её не заметила, так как её возлюбленный поспешно отвернулся и затем произнёс, ласково поглаживая маленькую ручку свой спутницы:
— Да, я действительно нашел эту бедную молодую женщину в тяжёлом положении.
— В Риме? Не правда ли? — живо перебила Гермина. — Она все повторяла слово: Рома… Рома…
— Да, в Риме, — подтвердил лорд Дженнер. — Она жила там в доме своего отца, учёного раввина.
— И её соблазнил кто-то… Соблазнил и бросил? — снова перебила Гермина. — По крайней мере, я так поняла слова о любви и об обмане… Знаешь, слово изменник — «традиторе» — слишком известно по операм. Помнишь, в «Аиде» поют: «Родомес, ты изменил отчизне», — смеясь пропела Гермина гробовым голосом.
Лицо лорда Дженнера заметно просветлело.
— Да, дитя мое, — продолжал он. — Бедная Лия нашла своего Родомеса, который соблазнил её и бросил с ребёнком на руках, в полной нищете. Суровый отец прогнал девушку не только за её падение, — он, вероятно, простил бы её проступок, если бы она сошлась не… с одним из столпов Ватикана, чуть ли не с кардиналом каким-то. Я не знаю имени этого соблазнителя, которого Лия никому никогда не хотела назвать. Я жил в это время в Риме вместе с моим родственником, бароном Моором Джевидом, и моей покойной женой. Однажды вечером, когда мы проезжали по какой-то узкой улице, под колеса нашего экипажа бросилась молодая женщина с ребёнком на руках…
— О, какой ужас! — воскликнула Гермина. — Бедная девушка…
— По счастью, мой кучер вовремя сдержал лошадей. Несчастную вытащили из-под колёс в обмороке и положили к нам в коляску. Когда она пришла в себя, леди Дженнер расспросила её и оставила у себя. Ребёнок Лии умер вскоре после этого, но так как тем временем родился мой наследник, то бедная Лия и просила позволения кормить ребёнка, рождение которого стоило жизни моей жене.
Гермина восторженно глядела на своего возлюбленного.
— Какой ты добрый, Лео! Не всякий бы поступил так, как ты. Пригреть бедную покинутую это так великодушно… Но знаешь что я тебе скажу. Мне кажется, что бедная Лия, страстно любящая твоего сынишку, терпеть не может этой своей заместительницы. По крайней мене я так поняла из её слов. Она несколько раз точно предупреждала меня не доверять этой мулатке, называя её ведьмой, колдуньей и Бог знает ещё чем, и утверждала, что она погубит мою душу…
— А… а… — протянул лорд Дженнер. — Ты поняла это, Геро?
— Скорей догадалась, Лео. По правде сказать, опять опера помогла, на этот раз «Трубадур» Верди. Помнишь, там поёт хор: «старая, страшная ведьма-цыганка»… Ну, вот эти самые слова я услыхала из уст нашей Лии. Я, конечно, объяснила себе их её ревностью к своему вскормленнику, потому что, по правде сказать, я не нахожу ничего «страшного» в бронзовой кормилице. Напротив того, эта Дина кажется мне очень добродушной и милой женщиной, хотя разговорчивостью она и не отличается. Впрочем, она, вероятно, так же хорошо понимает по-английски, как и по-итальянски.
Лорд Дженнер весело улыбнулся.
— Ну, нет… Дина понимает по-английски и прекрасно говорит по-французски, вернее, по-креольски. Хотя тебе, пожалуй, трудно будет понять без подготовки этот диалект, которым говорит на Мартинике не только простонародье, но отчасти даже и аристократия. Я даже попрошу тебя воспользоваться свободным временем и попрактиковаться здесь, говоря с Диной на её диалекте. Это прекрасная женщина. Она была молочной сестрой моей покойной жены, воспитывалась с нею вместе и уехала за нею в Англию, где и вышла замуж за нашего управляющего. Её ребёнок остался с отцом в замке Лоовуд, так как ему исполнилось уже семь месяцев и он может обойтись без матери. Она же сама вызвалась подкармливать маленького Льва, опасаясь, что у семнадцатилетней слабенькой Лии не хватит молока.
— Как это хорошо, Лео… Сейчас видно, что в колониях ещё осталась преданная прислуга. В нашей старой Европе примеры подобной преданности уходят в область преданий.
Лорд Дженнер улыбнулся своей загадочной улыбкой.
— Да, только благодаря Дине я спокоен за ребёнка. По правде сказать, с одной Лией и я ночей не спал. Здоровье её из рук вон плохо. Она никак не может оправиться после несчастных родов и до сих пор плачет по ночам о бросившем её кардинале. Я и то боюсь, как бы у неё не случилось чего с сердцем, которое, по уверению докторов, свидетельствовавших её перед отплытием, весьма и весьма плохо действует.
— Ах, бедняжка, — добродушно заметила Гермина и через пять минут позабыла о бедной Лии.
Не вспомнила она о своем разговоре с лордом Дженнером и на другое утро, когда увидела его за первым завтраком с озабоченным и мрачным лицом, при виде которого сердце Гермины замерло.
— Что случилось, Лео? Ты нездоров? — с испугом вскрикнула она, вставая с места, где им ежедневно подавала кофе для лорда и шоколад для леди собственная прислуга.
Лорд Дженнер успокоительно улыбнулся.
— Не пугайся, радость моя. Я совершенно здоров, но у нас случилось маленькое несчастье с прислугой… Видно, не в добрый час рассказывал я тебе вчера о больном сердце бедной Лии. Она скончалась сегодня ночью от разрыва сердца.
— Ах, Боже мой, как это ужасно! — На глазах Гермины навернулись слезы. Лорд Дженнер привлек её к себе и нежно провёл рукой по её шелковистым волосам.
— Вошедшая сегодня утром в свою каюту Диана — она дежурила у колыбели ребёнка и всю ночь не видела Лии — нашла свою заместительницу ещё в постели, несмотря на довольно поздний час. Досадуя на такую леность Лии, Дина принялась её будить. Но Лия была мертва.
Гермина глядела на говорящего широко-раскрытыми испуганными глазами, перед которыми невольно опустились красивые глаза лорда Дженнера.
— Господи, как же это… — растерянно повторила она. — Как же никто не заметил раньше болезни этой бедняжки?
— Дитя мое, ты не знаешь медицины. От разрыва сердца умирают незаметно и мгновенно.
Гермина тяжело вздохнула.
— А мы с тобой в это время шутили и смеялись… Как это ужасно!
— Такова жизнь, Геро, — спокойно ответил лорд Дженнер. — В сущности жизнь и смерть — родные сестры и никто не знает, где кончится одна и начинается другая… Не волнуйся, моя Геро, и лучше порадуйся тому, что мы оба живы и здоровы.
Гермина тихо покачала головой.
— Ты прав, конечно… Но всё же мне жаль этой бедной девочки. И как ужасна эта смерть именно теперь, когда, благодаря твоей доброте, Лия могла надеяться на спокойствие… Точно насмешка судьбы. Да, ты был прав, Лео, взяв двух кормилиц. Видно, сам Бог внушил тебе эту предосторожность, — задумчиво добавила Гермина.
Красивое лицо лорда Дженнера дрогнуло, точно его кольнула острая ревматическая боль. Ни слова не говоря, он опустился на стул и принялся наливать себе чашку кофе своими выхоленными, белыми, чуть-чуть дрожащими руками.