II. Страх перед исцелением

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

II. Страх перед исцелением

1. Страшит ли исцеление? Многих — определенно. Ведь обвинение — преграда для любви, а поврежденные тела — вечные обвинители. Они стоят твердыней, заслоняя собою путь к покою и доверию, провозглашая, что ущербные не могут доверять, а у болезненных нет оснований для покоя. Кто, пострадав от брата, смог бы любить его и доверять ему? Он ранее нападал и снова нападет. Не защищай его; твое надломленное тело показывает, что это ты нуждаешься в защите от него. Прощение может стать актом милосердия по отношению к нему, но уж ни в коем случае не его правом. Его вина достойна сожаления, но не прощения. Поэтому, прощая согрешения его, ты только добавляешь к той вине, которая и без того уже его.

2. Неисцеленные не прощают. Ибо они — свидетели несправедливости прощения. Они удерживают следствия вины, пренебрегая ею самой. Никто, однако, не прощает грех, считая его реальным. А то, что порождает следствия, должно быть реальным, ведь результаты им содеянного налицо. Прощение — не жалость, соизволившая помиловать за то, что она посчитала реальным. Добром не отплатить за зло, ибо прощение не устанавливает грех с тем, чтобы затем его простить. Кто может со значением сказать: "Мой брат, ты причинил мне боль, но раз из нас двоих я — лучший, то я тебе прощаю свои страданья?" Его прощение и твоя боль несовместимы. Они друг друга исключают и обращают в ложь.

3. Удостоверить грех, а уж затем его простить, есть парадокс, здравому смыслу недоступный. Смысл его в том, что причиненному тебе прощения нет. Брата простив, ты поступаешь с ним великодушно, но оставляешь доказательство того, что он действительно виновен. Недужные остаются обвинителями. Им не простить ни братьев, ни себя. Ведь тот, кто подлинно прощает, не страдает. Он не размахивает доказательством греха перед глазами брата. И таким образом, пренебрегая им, он убирает его прочь со своих глаз. Прощение невозможно для одного, но не для другого. Тот, кто прощает, исцелен. А исцеление его есть доказательство тому, что он воистину прощен, что в нем не остается и тени былого осуждения себя или любого живого существа.

4. Прощенье нереально, покамест оно не исцелило обоих — тебя и брата. В подтверждение нереальности его грехов необходимо показать, что для тебя они остались без последствий. А как еще он оказался бы безгрешным? Чем еще засвидетельствовать его невинность, как не отсутствием последствий его грехов — свидетелей вины? Грехи — за сферою прощения лишь потому, что следствий их не упразднить и ими полностью не пренебречь. Но в их отмене — доказательство того, что они просто–напросто ошибки. Позволь же исцелить себя, чтобы прощать, чтобы дарить спасенье брату и себе.

5. Увечное тело показывает, что разум не исцелен. Чудо же исцеления докажет, что разделение не возымело действия. В чем ты уверишь брата, в то будешь верить сам. Сила свидетельского показания черпается в убежденности. И что бы ты ни делал, думал или говорил, всё станет подтверждением тому, чему ты его учишь. Тело твое может стать средством в обучении брата тому, что оно не страдало по его вине. Своим выздоровлением оно подарит брату безмолвное свидетельство его невинности. Но это немое свидетельство сильнее, нежели сказанное на тысяче наречий. Ибо здесь брату доказано его прощение.

6. Чудо предлагает брату не менее, чем оно дало тебе. Равно и исцеление твое покажет, что разум твой здоров и что он брата своего простил за то, чего тот не совершал. Брат убеждается в своей невинности и исцеляется с тобою заодно. Так чудо искореняет всё, что, как настаивает мир, неупразднимо. И смерть, и безнадежность исчезают при звуках древней трубы, призывно к жизни вострубившей. Этот призыв сильнее во сто крат скорбного, немощного плача вины и смерти. Исконный зов Отца к Своему Сыну, и Сына — к своим творениям будет последним трубным звуком, который мир когда–либо услышит. Ведь смерти нет, мой брат. И ты это постигнешь, как только дашь брату знать, что он тебе не причинил вреда. Он видит свои руки в твоей крови и думает, будто проклят. Тебе же исцелением своим дано его уверить в том, что вся его вина — не более, чем вязь бессмысленного сна.

7. Как справедливы чудеса! Равное и окончательное освобождение от вины они даруют тебе и брату. Твое выздоровление избавляет его от боли вместе с тобой; ты исцелился, пожелав ему добра. Таков закон, которому подвластны чудеса: исцеление не видит ни в чем особости. Оно приходит не от жалости, а от любви. Любовь доказывает, что всё страдание есть лишь игра воображения, нелепое желание, оставшееся без последствий. Твое здоровье есть результат желания не видеть крови на его руках, а в сердце его — вины, отягощенной доказательством его греха. А то, что ты желаешь, тебе дано увидеть.

8. "Цена" твоей безмятежности есть безмятежность брата. Эту "цену" по–разному толкуют Дух Святой и мир. Мир видит в ней подтверждение "факта", будто для твоего спасения необходима жертва его спасением. Святой Дух знает, что твое спасение — свидетельство спасения его, что порознь для вас оно немыслимо. Покамест брат согласен на страданья, ты — не исцелен. Но в твоих силах показать ему бесцельность и беспричинность его страданий. Яви же брату свое собственное исцеление, и он откажется страдать. Ибо его невинность утвердилась в твоем и в его видении. И смех придет на смену тяжким вздохам, ибо припомнит Божий Сын, что он и есть Сын Божий.

9. Кто же тогда боится исцеления? Лишь те, кто боль и жертву брата видят залогом собственной безмятежности. Их собственная слабость и беспомощность служит им оправданием его боли. Терзающие, нескончаемые уколы его вины доказывают, что он в неволе, зато они свободны. Их непрестанные страдания показывают, что они свободны потому, что держат его в неволе. Болезнь желанна: она предотвращает сдвиг в равновесии жертв. Мыслимо ли, чтобы хоть на мгновение помыслил Дух Святой о подобном аргументе в пользу боли? Неужто исцеление твое должно откладываться только потому, что ты остановился, вняв безумию?

10. Коррекция — функция не твоя. Она принадлежит Тому, Кто знает справедливость, а не вину. Если ты примешь на себя роль исправителя, ты потеряешь функцию прощения. Никто не в состоянии прощать, покуда не поймет, что исправление — всегда прощение, а не обвинение. Но одному тебе этого тождества не увидеть, и, следовательно, исправление — не от тебя. Ведь тождество твое и функция — одно и то же, и ты по функции своей себя узнаешь. А спутав ее с функцией Другого, ты, видимо, придешь в смятение по поводу того, кто ты такой. Что же есть разделение, как не желание отнять у Бога Его функцию и отрицать, что эта функция — Его? Но если она — не Божья, то она и не твоя, ибо ты непременно утратишь всё, что отобрал.

11. В расщепленном разуме должно быть расчленено и тождество. Никто не в состоянии воспринять единой функцию, устремленную к противоположным целям и разным результатам. Для столь глубокого расщепления в разуме всякое исправление должно быть наказанием за грехи, которые ты счел своими в ком–то другом. И так другой становится тебе не братом, а жертвой; он от тебя отличен тем, что больше виноват, поэтому ему нужна коррекция, исходящая от тебя, как от менее виновного. Это отъединяет его функцию от твоей и наделяет вас различными ролями. Итак, вас более не воспринять единым целым с единой функцией, что означало бы разделяемое вами тождество с единым результатом.

12. Твоя коррекция вела бы к разделению, ибо такою функцией ты наделил ее. Однако, воспринимая исправление и прощение одним и тем же, ты познаешь, что разум Святого Духа и твой — едины. Так будет найдено твое собственное Тождество. Но должен Он работать только с тем, что Ему отдано, а ты Ему предлагаешь лишь половину своего разума. Поэтому Он представляет другую половину и, кажется, имеет иную цель, отличную от той, которою ты дорожишь, считая ее своею. Твоя функция предстает раздвоенной, с одною половиной в оппозиции к другой. А эти две половины представляются расколом одного я, воспринимаемого как два.

13. Теперь подумай, возможно ли продолжить подобное восприятие самого себя, учитывая, что продолжается любая мысль, поскольку, исходя из ее сути, в том ее цель. С идеей раздвоения личности приходит неизбежный взгляд на свою функцию как на раздвоенную. И то, что ты исправишь, будет лишь половиною ошибки, которую ты примешь за всю ошибку целиком. Грехи твоего брата станут главной мишенью исправления, дабы его ошибки и твои не посчитались одной ошибкой. Твои — это ошибки, зато его — грехи, несхожие с твоими. Его грехи достойны наказания, твоими же, судя по–справедливости, необходимо пренебречь.

14. В подобном толковании коррекции ты просто не замечаешь своих ошибок. Фокус коррекции сместился от тебя вовне, к тому, кто при подобном восприятии не может быть частью тебя. То, что осуждено, не возвращается к обвинителю, который ненавидел и ненавидит осужденное как символ собственного страха. В фокусе ненависти твой брат, который недостоин быть твоею частью, поэтому он — вне тебя, твоя другая отторгнутая половина. А то, что остается без него, воспринимается тобою целым. Для этой оставшейся части Святой Дух должен олицетворять иную половину до той поры, покуда ты не поймешь, что она и есть другая половина тебя самого. Так Он и делает, давая тебе и брату одну, а не различные функции.

15. Исправление есть функция, данная вам обоим, а не тому или другому. Осуществляемая соучастием, она исправляет ошибки в тебе и в нем. Она не оставляет неисцеленными ошибки одного, освободив другого. Такая цель раздроблена, в ней невозможно соучастие, а посему ее не видит Своею целью Дух Святой. Не сомневайся в том, что Он не станет осуществлять той функции, которую не видит и понимает как Свою. Ибо лишь так Он может сохранить нетронутой твою функцию, невзирая на Ваше разночтение ее сути. Если бы Он поддерживал раздвоенную цель, ты был бы озадачен. Его неспособность видеть Свою цель раздробленной и разной для вас обоих хранит тебя от осознания той функции, что не является твоей. Так исцеление дается вам обоим.

16. Коррекцию необходимо предоставить Тому, Кто знает, что исправление и прощение — одно и то же. Этого не понять половиной разума. Итак, оставь коррекцию объединенному Разуму, функционирующему единым целым, поскольку он не расщеплен двоякой целью и видит одну функцию своей единственною функцией. Здесь функция, данная разуму, воспринимается как его собственная, неотделимая от той, которую хранит ее Податель, поскольку она разделяется. Его приятие ее и есть то средство, которым объединяется твой разум. Его единая цель объединяет половинки тебя, которые ты видишь разделенными. И каждая простит другую, чтобы он мог принять свою иную половину как часть самого себя.