О Живописи

О Живописи

Во всех сих вещах удостоверимся, ежели сделаем некоторые примечания о художестве Живописи, которую можно почитать рожденною от характеров упоминаемого нами Языка, так как Поэзия человеческая родилась от его словесного выражения.

Когда то несомненно, что сей Язык есть единственный и столь же древен, как и Время, то нлеьзя сомневаться и в том, чтоб и употребляемые в нем характеры не были первоначальными образцами. Люди обучающиеся ему часто имели нужду помогать своей памяти знаками и списками. В сих списках надлежало быть величайшей точности; ибо в таком множестве характеров, которые иногда разнствовали между собою, весьма легкими отменами, всеконечно малейшая перемена могла бы представить их превратно и перемешать.

Нельзя не почувствовать, что если бы люди были благоразумны, то ни к чему бы иному не употребили Живописи, кроме сего дела, и сие ради вящей пользы сего художества; и счастливы бы они были, когда бы только держались подражания и списка сих первых характеров; ибо когда они так разборчивы в образцах, то где могут найти истиннее и правильнее тех, которые изображают самую Натуру вещей? Когда они с такою тонкостию смотрят на качество и расположение красок, то где лучше сие увидеть могут, как в тех образах, которые каждый свою собственную имеет краску? Наконец когда они желают картиндолговечных, то можно ли лучше успеть в сем деле, как ежели списывать их с таких вещей, которые всегда новы и которые каждую минуту можно сравнивать с их произведениями?

Но то же неразумие, которое отдалило человека от его Начала, удалило его и от средств, дарованных ему для возвращения к оному; он потерял доверенность к сим истинным и светодательным путеводцам, которые, споспешествуя чистому его намерению, привели бы его всеконечно к цели его. Он стал брать свои образцы не с вещей полезных и спасительных, от которых мог бы он получать непрестанное вспоможение, но с образов преходящих и обманчивых, которые, представляя ему черты неверные и краски переменчивые, принуждают его переменять ежедневно свои собственные правила и презирать свои творения.

Что и собывается с ним ежедневно, когда он списывает четвероногих, пресмыкающихся и других животных и все прочие окружающие его Существа; потому что сие упражнение, хотя само по себе невинно и приятно, приучает однако человека ему треть на то, что чуждо ему, и истребляет не только из виду его, но и из мысли то, что ему свойственно, то есть, что вещи, которые человек ныне трудится изобразить, суть токмо наружности тех, в которых бы он должен был ежедневно поучаться; и как по всем вышеупомянутым началам список их должен быть худе подлинников; следственно употребляемая ныне Живопись есть не иное что, как наружный вид наружного же вида.

Однако чрез самую сию грубую Живопись можем удостовериться совершенно в сей неоспоримой истине. Объявленной выше сего, то есть, что люди не изобретают ничего. Не с телесных ли существ всегда сочиняют они свои картины? Да и могут ли с чего иного рабть оные? Потому что живопись есть наука для глаз, то и не может она заниматься как токмо чувственным, и находиться, как токмо в чувственном же.

Скажет кто, что живописец не только может обойтись без чувственных вещей, но еще возвысясь над ними, может брать себе образцы в воображении своем? Сие возражение легко опровергнуть; ибо дадим всю волю воображению, позволим ему заблуждать как хочет; спрашиваю, может ли оно родить что-нибудь, которое бы не в Натуре было, и можно ли когда сказать, чтоб воображение сотворило что-нибудь? Конечно, имеет оно способность представлять себе существа странные и составления уродливые, но которым в Натуре воистину не найдем примеров; а и сии химерические существа не суть ли произведение разных составных частей? Из всех сих частей может ли быть хоть одна, которая бы не находилась в чувственных вещах Натуры?

И так несмоненно то, что в Живописи, равно как и во всяком другом Художестве, изобретения и творения человека суть не иное что, как предложения, и что они не только ничего от себя не производят, но все работы его дают вещам токмо другое место.

По сему может человек научиться ценить свои произведения в Живописи, равно как и в прочих Художествах; и как бы он ни забавлялся сим приятным упражнением, не станет более почитать своих произведений существенными, понеже нет сущеественности и в самых подлинниках, которые он себе избрал.

Не нужно, думаю, упоминать, что при всем том сия грубая Живопись носит на себе изразительные знаки происхождения своего от совершеннейшего Художества, и что в сем смысле она есть новый довод того превосходного писания, принадлежащего языку единственному и всеобщему, которого свойства мы показали.

В самой вещи, она требует сходства с чувственною Натурою во всем том, что она изображает; не допускается в ней ничего, что противно зрению, или рассуждению; она объемлет все существа вселенные, она даже простерла держкую свою руку и на высшие существа.

Но здесь то она и достойна всякого осуждения; ибо во-первых, не в состоянии будучи показать их иначе, как в чертах чувственных и телесных, унизила тем сии существа предглазами человека, который не может узнавать их иначе, как чрез чувственную способность разумения своего, но никогда чрез чувственную вещественную, понеже сии существа не в Стране тел находятся.

Во-вторых, когда Живопись предприняла представить их, то где нашла образец телам их, которых они не имеют и которые однако захотела она им дать? Не инде, как в вещественных телах Натуры, или, что все равно, в испорченном воображении, во которое и в самом беспорядке своем употребляет всегда существа телесные, которые окружают нынешнего человека.

Какое же могло быть отношение между подлинником и образом, который на место первого стал поставлен, и какую идею должны были родить такие образы? Не явственно ли, что сие есть одно из пагубнейших следствий невежества человека, которое паче прочих привело его к идолопоклонству и которое непрестанно заводит его далее во тьму?

И поистине, что могут произвести вещество мертвое и начертания, составленные в воображении Живописца, как не забвенные простоты существ, которых познание толико нужно человеку, без которого весь род его впал в ужаснейшее суеверие? Не так ли стопы человека, хотя и кажутся быть ни добры, ни злы, мало помалу уклоняются от пути и повергают его в стремнины, которых края не усмотрел он сначала?