5

5

Время от времени дон Хуан мимоходом спрашивал о состоянии моего растения дурмана. За год, прошедший с тех пор, когда я посадил корень, растение поднялось в большой куст, принесло семена, а семенные коробочки высохли. И дон Хуан решил, что для меня настало время узнать больше о траве дьявола.

Воскресенье, 27 января 1963 года

Сегодня дон Хуан дал мне предварительную информацию о второй порции корня дурмана — о втором шаге в традиционном учении. Он сказал, что вторая порция корня есть действительное начало учения; по сравнению с ней первая порция была детской игрой. Вторая порция должна быть освоена в совершенстве, ее следует принять, сказал он, по крайней мере раз двадцать, прежде чем переходить к третьему шагу.

Я спросил:

— Что дает вторая порция?

— Вторая порция травы дьявола используется для виденья. С ее помощью человек может парить в воздухе и видеть, что творится в любом месте по его выбору.

— Разве человек действительно может летать по воздуху, дон Хуан?

— Почему же нет? Как я тебе уже говорил раньше, трава дьявола для тех, кто ищет силу. Человек, освоивший вторую порцию, может с помощью травы дьявола делать невообразимые вещи, чтобы получить еще больше силы.

— Что за вещи, дон Хуан?

— Не могу тебе сказать — все люди разные.

Понедельник, 28 января 1963 года

Дон Хуан сказал:

— Если ты успешно завершишь второй этап, я смогу показать тебе лишь еще один. Обучаясь траве дьявола, я понял, что она не для меня, и не пошел по ее пути дальше.

— Что заставило тебя отступиться, дон Хуан?

— Трава дьявола чуть не убивала меня каждый раз, когда я пытался пользоваться ею. Однажды было так плохо, что я подумал — со мной все кончено. И все же я смог избавиться от всех этих бед.

— Как? Разве есть способ избежать беды?

— Да, способ есть.

— Это что, заклинание, ритуал или еще что-то?

— Это способ браться за дело. Например, когда я учился о траве дьявола, я был слишком горяч. Я хватался за знание, как дети хватаются за сладости. А трава дьявола — лишь один путь из миллиона. Да и все на свете — только один путь из миллиона возможных (un camino entre canti-dades de caminos). Поэтому всегда помни, что путь — это только путь. Если чувствуешь, что тебе не следовало бы идти по нему, ты не должен оставаться на нем ни при каких обстоятельствах. Чтобы обладать такой ясностью, ты должен вести дисциплинированную жизнь. Только тогда ты будешь знать, что любой путь есть всего лишь путь, и никакой обиды ни для тебя самого, ни для других нет в том, что ты его бросаешь, — если сделать это велит тебе сердце. Но твое решение остаться на пути или бросить его должно быть свободно от страха или амбиции. Я предупреждаю тебя об этом. Смотри на любой путь внимательно и обдуманно. Испытай его столько раз, сколько найдешь нужным. Этот вопрос так серьезен, что лишь очень старые люди задают его себе. Мой бенефактор сказал мне о нем однажды, когда я был молод, но кровь моя была слишком горяча, чтобы разобраться. Теперь-то я его понимаю. И скажу тебе, что это такое: есть ли у этого пути сердце? Все пути одинаковы — все они ведут в никуда. Они либо проходят самую суть насквозь, либо обходят ее стороной. Я могу сказать, что за свою жизнь прошел длинные-длинные пути, но нигде не застрял. Вопрос бенефактора имеет теперь смысл. Есть ли у этого пути сердце? Если есть — то этот путь хорош. Если нет — толку от этого пути не будет. Оба пути ведут в никуда, но один имеет сердце, а другой — нет. Один путь делает путешествие радостным — все время, что идешь по нему, ты с ним одно целое. Другой путь заставит тебя проклинать свою жизнь. Один делает тебя сильным, другой — лишает сил.

Воскресенье, 21 апреля 1963 года

Во вторник днем, 16 апреля, мы с доном Хуаном отправились в холмы, где росли его растения дурмана. Он попросил меня оставить его там одного и подождать в машине. Он вернулся почти через три часа со свертком, покрытым красной тряпицей. Когда мы поехали назад к дому, он показал на сверток и сказал, что это его последний дар мне.

Я спросил, не собирается ли он бросить учить меня дальше. Он пояснил, что у меня самого теперь есть вполне зрелое растение и я не нуждаюсь уже в его растениях.

В конце дня мы сели в его комнате. Дон Хуан принес хорошо выделанную каменную ступку и пестик. Чаша ступки была примерно шести дюймов в диаметре. Он развернул большой узел, полный маленьких свертков, выбрал из них два и положил на соломенную циновку рядом со мной; затем добавил еще четыре свертка такого же размера из другого узла, который принес с собой. Он сказал, что это семена и мне предстоит растереть их в мелкий порошок. Он развернул первый узел и высыпал часть его содержимого в ступку. Семена были сухими, округлыми и карамельно-желтыми по цвету.

Я начал работать пестиком; через некоторое время он поправил меня, сказав, что надо сначала упереть пестик с одной стороны ступки, а затем вести его через дно вверх по другой стороне. Я спросил, что он собирается делать с порошком. Но говорить об этом он не захотел.

Первая кучка семян оказалась очень твердой. Мне понадобилось четыре часа на то, чтобы их растереть. Спину ломило из-за неудобного положения, в котором мне приходилось сидеть. Я лег и собрался тут же уснуть, но дон Хуан открыл следующий мешок и положил часть его содержимого в ступку. Эти семена были немного более темными, чем прежние, и слипшимися. Прочее содержимое мешка напоминало порошок из очень маленьких и круглых темных гранул.

Я хотел чего-нибудь поесть, но дон Хуан сказал, что если я хочу учиться, то должен следовать правилу, а правило в данном случае гласит, что при обучении секретам второй порции мне можно только попить немного воды.

В третьем мешочке была горсть живых черных семенных жучков. И в последнем — свежие белые семена, почти совсем мягкие и волокнистые, плохо поддающиеся растиранию в тонкую пасту, которой он от меня добивался. После того как я закончил растирать содержимое четырех мешков, дон Хуан отмерил две чашки зеленоватой воды, вылил в глиняный горшок и поставил его на огонь. Когда вода закипела, он бросил первую кучку растертых семян и принялся размешивать длинным острым куском дерева или кости, который достал из своей кожаной сумки. Как только вода снова закипела, он ссыпал одно за другим остальные вещества, следуя тому же порядку. Затем добавил еще одну чашку зеленоватой воды и оставил смесь париться на слабом огне.

После этого он сказал мне, что пришло время раздробить корень. Он осторожно вытащил длинный кусок корня дурмана из мешка, который принес с собой. Корень был примерно шестнадцати дюймов длиной. Он был толстым, около дюйма в диаметре. Дон Хуан сказал, что это и есть вторая порция, что снова он отмерил ее сам, так как это все еще его корень. И добавил, что в следующий раз, когда я буду испытывать траву дьявола, мне придется самому отмерять свой собственный корень.

Он подвинул ко мне большую ступку, и я начал дробить корень тем же способом, каким он готовил первую порцию. Он руководил моими действиями в том же порядке, и опять мы оставили измельченный корень вымачиваться в воде, выставленной на ночной воздух. К тому времени кипящая смесь в глиняном горшке загустела. Дон Хуан снял горшок с огня, положил его в сетку и подвесил к потолку в центре комнаты.

Примерно в 8 часов утра 17 апреля мы с доном Хуаном начали «отмывать» экстракт корня водой. Был ясный солнечный день, и дон Хуан истолковал хорошую погоду как знак того, что я нравлюсь траве дьявола. Он сказал, что рядом со мной ему приходится только сожалеть, какой злой она была с ним. Процедура отмывания экстракта корня была той же самой, что я наблюдал при изготовлении первой порции. В конце дня, после того как верхняя вода была слита в восьмой раз, мы получили ложку желтоватой субстанции на дне чашки.

Мы вернулись в его комнату, где еще оставались два мешочка, которые он не трогал. Он открыл один из них, сунул в него руку и другой рукой обернул края мешка вокруг запястья. Он, казалось, что-то хватал, судя по движениям его руки внутри мешка. Внезапно, быстрым движением он стянул мешок с руки, вывернув его как перчатку, и поднес руку вплотную к моему лицу. Он держал ящерицу. Ее голова находилась в нескольких дюймах от моих глаз. Что-то странное было у нее со ртом. Я вгляделся на секунду и, разобравшись, невольно отшатнулся. Рот ящерицы был зашит грубыми стежками. Дон Хуан велел мне держать ящерицу в левой руке. Я схватил ее. Она извивалась в кулаке. Меня охватило отвращение, подступила тошнота. Руки мои сразу вспотели.

Он взял последний мешок и, повторив те же движения, вытащил еще одну ящерицу. Так же подержал ее около моего лица. И я увидел, что у нее сшиты веки. Он велел мне держать эту ящерицу в правой руке.

Когда обе ящерицы оказались у меня в руках, я был почти в обмороке. Желание бросить ящериц и бежать прочь было непреодолимым.

— Не задави их, — сказал дон Хуан, и его голос вернул меня к происходящему, что было очень кстати. Он спросил, что со мной неладно. Пытаясь быть серьезным, все же он не выдержал и рассмеялся. Я попробовал ослабить свою хватку, но ладони так сильно вспотели, что ящерицы начали выскальзывать из них. Их маленькие острые коготки царапали мне руки, вызывая невероятное отвращение и тошноту. Я закрыл глаза и стиснул зубы. Одна из ящериц уже вылезала мне на запястье. Ей оставалось только вытащить голову, зажатую у меня между пальцами, — и она была свободна. Я испытывал непередаваемое физиологическое отчаяние и крайнее неудобство. И сквозь зубы прорычал дону Хуану, чтобы забрал у меня проклятых тварей. Голова моя непроизвольно тряслась. Он посмотрел на меня с любопытством. Я ревел в эту минуту как медведь, сотрясаясь всем телом. Он бросил ящериц обратно в их мешки и захохотал. Мне тоже хотелось смеяться, но этому помешали неполадки в животе. Я лег.

Я объяснил ему, что так на меня подействовало царапанье их коготков. Он сказал, что есть множество вещей, способных свести человека с ума, особенно если у него нет решимости и целеустремленности в учении. А если есть у человека ясное несгибаемое намерение, то чувства никогда не будут препятствием, потому что он в состоянии их контролировать.

Дон Хуан какое-то время подождал, а затем, повторяя все прежние движения, вручил мне ящериц снова. Он велел держать их головами вверх и, мягко поглаживая ими по вискам, спросить у них что-нибудь, что я хочу узнать.

Сначала я не понял, чего он от меня добивается. Он снова предложил задать ящерицам любой вопрос, какой я не могу решить сам. И привел несколько примеров: можно разузнать о людях, которых я давно не видел, или о потерянных вещах, или о местах, где я не бывал. Тогда я понял, что он говорит о ворожбе, и очень возбудился. Сердце заколотилось. Я почувствовал, что у меня перехватывает дыхание.

Он предупредил, чтобы в первый раз я не задавал личных вопросов; сказал, что лучше подумать о чем-либо, меня не касающемся. Думать нужно быстро и отчетливо, потому что потом не будет возможности переменить свои мысли.

Я лихорадочно стал искать, что бы такое мне хотелось узнать. Дон Хуан нещадно подгонял меня, и я поразился тому, что не могу придумать, о чем «спросить» ящериц.

После мучительно долгого ожидания кое-что пришло мне на ум. Не так давно из читального зала была украдена большая пачка книг. И неизвестно, кто это сделал. Вопрос не был личным, и все же он меня занимал. У меня не было никаких предварительных соображений относительно лица или лиц, взявших книги. Я потер ящерицами виски и спросил их, кто был вором.

Немного погодя дон Хуан убрал ящериц в их мешки и сказал, что нет никаких глубоких секретов о корне или о пасте. Пасту изготовляют, чтобы получить направленность; корень же делает вещи ясными. А вот настоящая тайна заключена в ящерицах. В них секрет всего колдовства со второй порцией. Я спросил, являются ли они каким-то особым видом ящериц. Он кивнул. Их нужно ловить в тех местах, где растет трава дьявола. И они должны быть его друзьями. Чтобы завести дружбу с ящерицами, понадобится долгий период ухаживания. Подружиться нужно прочно, — а для этого давать им пищу и по-доброму с ними разговаривать.

Я спросил, почему так важна их дружба. Он ответил, что ящерицы позволят себя поймать, только если знают человека, и любой, кто серьезно занимается травой дьявола, должен и ящериц принимать всерьез. Он сказал, что ящериц следует ловить, как правило, после того, как паста и корень уже приготовлены. Делать это надо в конце дня. Если близости с ящерицами нет, сказал он, можно потратить несколько дней на безуспешные попытки их поймать. А паста хранится только один день. Затем он дал мне подробнейшие разъяснения о том, что следует делать после поимки ящериц.

— Как только поймаешь ящериц, посади их в отдельные мешочки. Затем возьми первую и поговори с ней. Извинись за то, что причиняешь ей боль, и попроси помочь тебе. И деревянной иглой зашей ей рот. Для шитья используй один из шипов растения чойа и волокно агавы. Стежки затягивай туго. Затем то же самое скажи второй ящерице и сшей ей веки. Все должно быть сделано до наступления ночи. Возьми ящерицу с зашитым ртом и объясни ей, о чем хочешь узнать. Попроси ее пойти и посмотреть вместо тебя; скажи ей, что ты был вынужден зашить ей рот, чтобы она спешила назад и ничего никому не разболтала по дороге. Помажь ей голову пастой, и пусть она сама вымажется в пасте, а затем опусти ее на землю. Если она побежит в удачную для тебя сторону, то магия будет успешной и легкой. Если же в противоположную, то колдовство не удастся. Если ящерица побежит к тебе (на юг), можешь ожидать даже еще большей удачи, но если она будет убегать от тебя (на север) — колдовство будет ужасно трудным. Ты даже можешь погибнуть. Поэтому, если ящерица бежит прямо от тебя, — самое время отступиться. В тот момент ты можешь принять решение отступить. Если решишь так, потеряешь возможность командовать ящерицами, но это лучше, чем потерять жизнь. С другой стороны, ты можешь решиться продолжать колдовство, несмотря на ее предупреждение. Если так, то следующим шагом возьми вторую ящерицу и попроси ее выслушать рассказ сестры и пересказать его тебе.

— Но как может ящерица с закрытым ртом рассказать, что она видит? Разве ее рот зашит не для того, чтобы заставить молчать?

— Зашитый рот не позволит ей рассказать свою повесть чужим. Люди говорят, что ящерицы болтливы. Они повсюду задерживаются поболтать. Как бы то ни было, следующим делом нанеси пасту на заднюю часть ее головки. Затем потри ее головой свой правый висок, не давая пасте попасть на середину лба. В начале твоего учения неплохо было бы привязать ящерицу за середину туловища к твоему правому плечу. Тогда ты не потеряешь ее и не покалечишь. Но по мере продвижения в учении, когда ты лучше познакомишься с силой травы дьявола, ящерицы научатся повиноваться и сами будут сидеть у тебя на плече. После того как ящерицей нанесешь пасту на правый висок, намажь пальцы обеих рук. Сначала разотри пасту на висках, а потом нанеси ее по обеим сторонам головы. Паста высыхает очень быстро, и ее можно накладывать столько раз, сколько необходимо. Каждый раз начинай намазываться головой ящерицы, а затем уже пальцами. Рано или поздно, та ящерица, что убежала смотреть, вернется и расскажет о путешествии своей слепой сестре, а та все перескажет тебе, как будто ты для нее свой. Когда колдовство будет закончено, отпусти ящерицу, но не смотри, куда она побежит. Выкопай голыми руками глубокую яму и зарой туда все, чем воспользовался.

Около шести часов вечера дон Хуан выбрал из горшка экстракт корня на плоский кусок сланца — набралось меньше чайной ложки желтоватого крахмала. Половину он выложил в чашку и добавил немного желтоватой воды. Покрутив чашку в руке, чтобы растворить вещество, он вручил ее мне и велел выпить. Смесь была безвкусной, но оставила горьковатый привкус во рту. Вода была слишком горячей, и это меня разозлило. Сердце начало сильно биться, но скоро я опять успокоился.

Дон Хуан взял другую чашку с пастой. Поверхность пасты выглядела застывшей и стекловидной. Я попробовал проткнуть корку пальцем, но дон Хуан подскочил ко мне и оттолкнул от чашки. Он очень разозлился и сказал, что такие шутки — чистое безумие с моей стороны и что, если я действительно хочу учиться, нельзя быть таким беззаботным. Это — сила, сказал он, указывая на пасту, и никто не в состоянии сказать, что это за сила на самом деле. Уже то достаточно плохо, что мы занимаемся ею для наших личных целей, — чего избежать не можем, так как мы люди, — но, по крайней мере, обращаться с ней нужно с должным уважением. Смесь выглядела как овсяная каша. По-видимому, в ней было достаточно крахмала, чтобы получилась такая консистенция. Дон Хуан велел принести мешочки с ящерицами. Достал ящерицу с зашитым ртом и осторожно передал ее мне. Я взял ее левой рукой, как он велел, намазал чуть-чуть пасты на палец и растер на голове ящерицы, затем опустил ящерицу в горшок и держал там, пока паста не покрыла все ее туловище. После этого он велел вынуть ящерицу из горшка. Взял его и повел меня на каменистое место, неподалеку от дома. Там он указал на большую скалу, велел сесть прямо перед ней, как если бы это было мое растение дурмана, и, держа ящерицу у своего лица, объяснить ей снова, что я хочу узнать, а потом попросить ее пойти и найти для меня ответ. Он посоветовал мне извиниться перед ящерицей за причиненное неудобство и пообещать ей, что взамен я буду добрым ко всем ящерицам. А затем велел мне взять ящерицу между средним и безымянным пальцами левой руки — там, где он когда-то разрезал, — и танцевать вокруг скалы точно так же, как я делал, когда пересаживал отросток травы дьявола; он спросил, помню ли я все, что делал в тот раз. Я сказал, что помню. Он подчеркнул, что все должно происходить точно так же, и если я что-то забуду, надо подождать, пока все в голове не прояснится. Очень настоятельно он предупредил меня, что если я буду спешить и действовать необдуманно, то причиню себе много вреда. Наконец, мне нужно будет положить ящерицу с зашитым ртом на землю и следить, куда она побежит, — чтобы определить исход колдовства. Он сказал, что даже на секунду я не должен отрывать от нее глаз, потому что ящерицы умеют ловко рассеять внимание наблюдателя и шмыгнуть в сторону.

Еще не совсем стемнело. Дон Хуан взглянул на небо.

— Я оставлю тебя одного, — сказал он и ушел.

Выполнив все его наставления, я опустил ящерицу на землю. Она застыла, не двигаясь с места. Затем вдруг взглянула на меня, побежала к камням на востоке и скрылась среди них. Я сел на землю перед скалой, как будто перед своим растением дурмана. Глубокая печаль охватила меня. Я задумался о ящерице с зашитым ртом. Размышлял о ее странном путешествии и о том, как она глянула на меня перед тем, как убежать. Мысль была для меня фатальной, была навязчивой проекцией. По-своему я тоже совершал странное путешествие. Моя судьба лучше, может быть, только тем, что я вижу, — правда, в ту минуту я чувствовал, что, вероятно, никогда никому не смогу рассказать о том, что видел. К тому времени стало уже совсем темно. Я с трудом мог различать скалы перед собой. И подумал о словах дона Хуана: «Сумерки — это трещина между мирами».

После долгого колебания я начал выполнять предписанные действия. Паста, хотя и выглядела как овсяная каша, на ощупь оказалась совсем непохожей. Она была очень скользкой и холодной и имела специфический запах. Она холодила кожу и быстро высыхала. Я потер свои виски 11 раз и не заметил никаких признаков ее действия. Я очень старался не пропустить ни малейшего изменения в восприятии или в настроении, потому что даже не знал, чего ждать. К слову сказать, я так и не уразумел тогда сути опыта и продолжал искать какой-то ключ к нему.

Паста высохла и сковала мои виски. Я уже собирался нанести на них еще пасты, когда понял, что сижу по-японски на пятках. До того я сидел, скрестив ноги, и теперь не мог припомнить, когда поменял положение. Потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, что я сижу на полу в своего рода келье с высокими сводами. Показалось, что своды кирпичные, но, приглядевшись, я увидел, что они каменные.

Этот переход был очень труден. Он совершился так внезапно, что я не был готов уследить за ним. Восприятие элементов видения было рассеянным, как в сновидении. Они, однако, не менялись. Они оставались постоянными, и я мог задержаться на любом из них и по-настоящему обследовать. Видение не было ясным или реальным, как то, что дает пейот. Туманное его свойство было чрезвычайно приятно своей пастельностью.

Я подумал, в состоянии ли я встать, и сразу же вслед за тем понял, что двигаюсь. Я оказался наверху какой-то лестницы, а внизу ее находилась моя подруга X. Ее глаза лихорадочно блестели, в них был отблеск безумия. Она громко смеялась — и так безудержно, что это пугало. Она начала подниматься по лестнице. Я хотел убежать или укрыться, потому что она была явно «чокнутой». Именно такая мысль появилась у меня. Я укрылся за колонной, и она прошла мимо, даже не взглянув. «Сейчас она отправляется в долгое путешествие», — подумал я. И, наконец, последняя мысль, которую я запомнил, была: «Она смеется всякий раз, когда готова надломиться».

Внезапно сцена стала очень ясной. Больше она уже не походила на сновидение. Словно это была реальная сцена, на которую я смотрю через оконное стекло. Я попытался тронуть колонну, но ощутил только, что не способен двинуться. И все же я знал, что могу оставаться здесь, сколько хочу, наблюдая за сценой. Я был в ней, но не был ее частью.

На меня обрушился вал рациональных мыслей и доводов. Насколько можно было судить, я был в самом обычном состоянии трезвого сознания. Каждый из элементов восприятия относился к области моих нормальных умственных процессов. И все же я почему-то знал, что это не обычное состояние.

Сцена резко сменилась. Была ночь. Я находился в холле какого-то здания. По темноте внутри здания я осознал, что предыдущая сцена была ярко залита прекрасным солнечным светом. Однако там это было так уместно, что я не обратил внимания. Освоясь с новым видением, я разглядел молодого человека, который вышел из комнаты с большим рюкзаком за плечами. Я не знал, кто он такой, хотя видел его раньше, раз или два. Он прошел мимо меня и начал спускаться по ступеням. К этому времени я уже забыл о своих представлениях и рациональных дилеммах. «Кто этот парень? — подумал я. — Зачем я его увидел?»

Сцена вновь поменялась, и я увидел, как молодой человек выкладывает книги. Он склеивал некоторые страницы вместе, удалял надписи и так далее. Затем увидел, как он аккуратно укладывает книги в упаковочную корзину. Там была целая груда корзин. Они находились не у него в комнате, а в каком-то хранилище. Мне в голову приходили и другие картины, но они не были такими ясными. Сцена затуманилась. Я ощутил вращение.

Дон Хуан тряс меня за плечи, и я проснулся. Он помог мне встать, и мы пошли к дому. С момента, когда я начал растирать пасту на висках, прошло три с половиной часа, но мое визионерское состояние не могло длиться более десяти минут. У меня совсем не было болезненных ощущений. Я просто был голоден и хотел спать.

Четверг, 18 апреля 1963 года

Накануне вечером дон Хуан попросил описать ему мои переживания, но я был слишком сонным, чтобы говорить об этом. Я не мог сконцентрироваться. Сегодня, как только я проснулся, он попросил меня снова.

— Кто тебе сказал, что у этой девушки X. не все дома? — спросил он, когда я кончил рассказывать.

— Никто. Это просто одна из мыслей, что приходили мне в голову.

— Ты думаешь, это были твои мысли?

Я ответил ему, что это, конечно же, мои мысли — хотя у меня не было повода думать, что X. больна. Это были странные мысли. Они, казалось, из ниоткуда выстреливали в уме. Дон Хуан пристально на меня посмотрел. Я спросил, верит ли он мне. Он рассмеялся и сказал, что моя привычная черта — неосторожность в поступках.

— Что я сделал не так, дон Хуан?

— Ты должен был слушать ящериц.

— Как я должен был слушать?

— Маленькая ящерица на твоем плече описывала тебе все, что видела ее сестра. Она говорила с тобой. Она все рассказывала тебе, но ты не обращал внимания. Вместо этого ты посчитал, что слова ящерицы — это твои собственные мысли.

— Но это были мои собственные мысли, дон Хуан.

— Нет, не так. В этом-то самая суть такого колдовства. Видение нужно, на самом деле, выслушивать, а не смотреть. То же самое случилось когда-то и со мной. Я собирался предупредить тебя об этом, но вспомнил, что бенефактор меня не предупреждал.

— Был твой опыт похож на мой, дон Хуан?

— Нет. У меня было адское путешествие. Я чуть не умер.

— Почему оно было адским?

— Может, потому, что трава дьявола меня не любила, или потому, что мне не было ясно самому, о чем я хочу спросить, — как тебе вчера. Ты, должно быть, думал о той девушке, когда спрашивал о книгах.

— Не могу припомнить.

— Ящерицы никогда не ошибаются. Каждую мысль они воспринимают как вопрос. Ящерица вернулась и рассказала тебе о X. то, что никто никогда не поймет, потому что даже ты не знаешь, о чем спрашивал.

— А как насчет другого видения, которое у меня было?

— Должно быть, твои мысли были устойчивы, когда ты задавал этот вопрос. Именно так и должно проводиться это колдовство — с ясностью.

— Ты имеешь в виду, что видение с девушкой не надо принимать всерьез?

— Как можно принимать его серьезно, если ты не знаешь, на какой вопрос отвечали маленькие ящерки?

— Будет ли ящерице понятнее, если задавать только один вопрос?

— Да, так будет яснее. Если сможешь держать одну мысль.

— А что случится, если этот один вопрос будет не простым, а сложным?

— До тех пор пока твоя мысль устойчива и не уходит в сторону, она ясна ящеркам, а их ответ ясен тебе.

— Можно ли задавать другие вопросы ящерицам по ходу видения?

— Нет. Виденье в том и заключается, чтобы смотреть на то, что рассказывают тебе ящерицы. Вот почему я сказал, что это скорее виденье для слуха, чем виденье для глаз. Вот почему я просил тебя не задавать личных вопросов. Обычно, когда вопрос задан о близких людях, твое желание дотронуться до них или поговорить с ними слишком сильно и ящерки прекращают рассказывать, колдовство рассеивается. Ты должен знать гораздо больше, чем знаешь сейчас, прежде чем попытаешься видеть вещи, которые касаются тебя лично. В следующий раз ты должен слушать внимательно. Я уверен, что ящерицы говорили тебе много-много всего, но ты не слушал.

Пятница, 19 апреля 1963 года

— Что это я такое перетирал для пасты, дон Хуан?

— Семена травы дьявола и насекомых, что живут в семенных коробочках. Мерка — по горсти того и другого. — Он сложил ладонь лодочкой, показывая мне сколько. Я спросил, что случится, если один элемент будет использован без другого. Он ответил, что такой произвол только вызовет вражду со стороны травы дьявола и ящериц. — Ты не должен отвращать ящериц, — сказал он, — поэтому на следующий день, к вечеру, ты должен вернуться на место твоего растения. Поговори со всеми ящерицами и попроси тех двух, что помогли тебе в колдовстве, выйти снова. Ищи повсюду, пока совсем не стемнеет. Если не сможешь найти их, ты должен попытаться на следующий день. Если ты силен, найдешь обеих — и тогда должен будешь съесть их тут же на месте. И ты навсегда будешь наделен способностью видеть неизвестное. Тебе уже не надо будет вновь ловить ящериц, чтобы практиковать это колдовство. С тех пор они будут жить внутри тебя.

— А что делать, если я найду только одну из них?

— Если ты найдешь только одну, то ты должен в конце своих поисков отпустить ее. Если поймаешь ящерицу в первый день, не держи ее в надежде, что на следующий день поймаешь другую. Это только испортит твою дружбу с ними.

— Что случится, если я вообще не смогу их найти?

— Я думаю, для тебя это будет самым лучшим. Это будет означать, что ты должен будешь ловить ящериц заново каждый раз, когда понадобится их помощь, а еще — что ты свободен.

— Что ты имеешь в виду?

— Свободен от того, чтобы быть рабом травы дьявола. Если ящерицы будут жить внутри тебя, то трава дьявола никогда тебя не отпустит.

— Это плохо?

— Конечно, плохо. Она отрежет тебя от всего остального. Ты будешь вынужден провести всю жизнь, ухаживая за нею, как за своим союзником. Она — собственница. Как только она овладеет тобой, для тебя останется один путь — ее путь.

— Что, если я найду ящериц мертвыми?

— Если обнаружишь одну или обеих ящериц мертвыми, то ты не должен пытаться совершать это колдовство в течение некоторого времени. Отложи все это пока.

Я думаю, это все, что я должен был тебе сказать; и то, что я сказал тебе, — правило. Когда бы ты ни совершал это колдовство сам, ты должен следовать всем шагам, которые я описал, когда ты сидел перед своим растением. Еще одна вещь. Ты не должен ни есть, ни пить, пока колдовство не закончено.