4

4

4 сентября 1968 года я поехал в Сонору навестить дона Хуана. Выполняя то, о чем он просил меня во время моего прошлого визита, я по пути остановился в Ермосийо, чтобы купить ему текилу[6] под названием баканора. Его просьба показалась мне очень странной, поскольку я знал, что он не любит пить, однако я купил четыре бутылки и сунул их в ящик вместе с другими вещами, которые я вез ему.

— Зачем ты купил четыре бутылки? — смеясь, спросил он, когда я открыл ящик. — Я просил тебя купить мне одну. Наверное, ты подумал, что баканора для меня, но это для моего внука Люсио, и тебе нужно будет отдать ее самому, как будто это твой собственный подарок.

Я встречался с внуком дона Хуана двумя годами раньше; ему тогда было двадцать восемь лет. Он был очень высоким, выше шести футов, и всегда был экстравагантно и хорошо одет — для своих средств и по сравнению с окружающими. В то время как большинство индейцев яки носили джинсы, соломенные шляпы и самодельные сандалии, называемые гарачес, наряд Люсио состоял из дорогого пиджака из черной кожи со множеством черепаховых пуговиц, техасской ковбойской шляпы и пары сапог ручной отделки с монограммами.

Люсио обрадовался подарку и немедленно утащил бутылки в дом, очевидно, чтобы их спрятать. Дон Хуан мимоходом заметил, что никогда не следует прятать напитки и пить их одному. Люсио ответил, что он не прячет их, а убирает до вечера, когда пригласит своих друзей, чтобы вместе выпить.

Тем же вечером, около семи часов, я вернулся к дому Люсио. Было темно. Я смутно разглядел силуэты двух людей, стоящих под небольшим деревом. Это был Люсио и один из его друзей, которые ждали меня и провели в дом при свете карманного фонарика.

Дом Люсио представлял собой неуклюжее саманное сооружение с земляным полом и двумя комнатами. Длиной он был около шести метров и поддерживался довольно тонкими деревянными стойками из мескитового дерева. Он имел, как и дома всех индейцев яки, плоскую соломенную крышу и трехметровой ширины рамаду, которая представляет собой своего рода веранду вдоль всей фронтальной части дома. Крыша рамады никогда не кроется соломой; она делается из прутьев, уложенных с промежутками, так, что получается достаточно тени и в то же время воздух может свободно циркулировать.

Войдя в дом, я включил магнитофон, который был у меня в портфеле. Люсио представил меня своим друзьям. Считая дона Хуана, в доме было восемь мужчин. Они непринужденно сидели в середине комнаты под ярким светом бензиновой лампы, свисавшей с потолочной балки. Дон Хуан сидел на ящике. Я сел лицом к нему на краю двухметровой скамьи, сделанной из толстой доски, прибитой к двум чурбанам, вкопанным в землю.

Дон Хуан положил свою шляпу на землю рядом с собой. Свет бензиновой лампы сделал его короткие седые волосы сверкающе белыми. Я взглянул ему в лицо. Свет подчеркивал глубокие морщины на шее и лбу и делал его темнее и старше. Я взглянул на остальных мужчин. При зеленовато-белом свете бензиновой лампы все они выглядели усталыми и старыми.

Люсио обратился ко всем присутствующим по-испански и сказал громким голосом, что мы разопьем одну бутылку баканоры, которую я привез ему из Ермосийо. Он пошел в другую комнату, принес бутылку, открыл ее и передал мне вместе с маленькой жестяной чашкой. Я налил очень немного в чашку и выпил. Баканора оказалась более ароматной, чем обычная текила, да и крепче тоже. Она заставила меня закашляться. Я передал бутылку, и каждый налил себе небольшую дозу, каждый, за исключением дона Хуана. Он просто взял бутылку и поставил ее перед Люсио, который был последним по кругу.

Все обменялись живыми замечаниями о богатом букете и вкусе содержимого бутылки и согласились, что напиток, должно быть, приготовлен высоко в горах Чиуауа.

Бутылка пошла по кругу еще раз. Мужчины облизали губы, повторили свои похвалы и начали беседу о заметной разнице между текилой, изготовляемой около Гуадалахара, и той, что приходит с высот Чиуауа.

Во время второго круга дон Хуан опять не пил, и я налил себе лишь на глоток, но все остальные наполнили чашки до краев. Бутылка прошла третий круг и опустела.

— Принеси остальные бутылки, Люсио, — сказал дон Хуан. Люсио, казалось, колебался, и дон Хуан, как бы невзначай, объяснил остальным, что я привез Люсио четыре бутылки.

Бениньо, молодой человек в возрасте Люсио, посмотрел на портфель, который я бессознательно поставил позади себя, и спросил, не являюсь ли я продавцом текилы. Дон Хуан сказал, что это не так и что я приехал навестить его.

— Карлос изучает Мескалито, и я его учу, — сказал дон Хуан. Все взглянули на меня и вежливо улыбнулись. Бахеа, дровосек, небольшого роста тощий человек с острыми чертами лица, пристально смотрел на меня секунду, а затем сказал, что кладовщик обвинял меня в том, что я шпион американской компании, которая собирается открыть рудники на земле яки. Все отреагировали так, будто их возмутило это обвинение. Кроме того, они все недолюбливали кладовщика, который был мексиканцем, или, как говорят яки, йори.

Люсио прошел в другую комнату и вернулся с другой бутылкой баканоры. Он открыл ее, налил себе побольше, а затем передал ее по кругу. Разговор перешел на вероятность того, что американская компания обоснуется в Со-норе, и о возможных последствиях этого для яки.

Бутылка вернулась к Люсио. Он поднял ее и посмотрел, сколько там осталось.

— Скажи ему, пусть не горюет, — прошептал мне дон Хуан. — Скажи ему, что ты привезешь больше в следующий раз.

Я наклонился к Люсио и заверил его, что в следующий раз собираюсь привезти ему не менее полудюжины бутылок.

Наконец темы для разговора иссякли. Дон Хуан повернулся ко мне и громко сказал:

— Почему бы тебе не рассказать ребятам о своей встрече с Мескалито? Я думаю, что это будет намного интереснее, чем этот никчемный разговор о том, что случится, если американцы придут в Сонору.

— Мескалито — это пейот, дед? — спросил Люсио с любопытством.

— Некоторые зовут его так, — сухо сказал дон Хуан, — я предпочитаю называть его Мескалито.

— Эта проклятая штука вызывает сумасшествие, — сказал Хенаро, высокий крупный мужчина среднего возраста.

— Я полагаю, глупо говорить, что Мескалито вызывает сумасшествие, — мягко сказал дон Хуан. — Потому что иначе Карлос не говорил бы сейчас с вами, а сидел в смирительной рубашке. Он принимал его — и посмотрите. С ним все в порядке.

Бахеа улыбнулся и смущенно сказал: «Кто знает?» — и все рассмеялись.

— Тогда взгляните на меня, — сказал дон Хуан. — Я знал Мескалито почти всю свою жизнь, но он никогда не повредил мне ни в чем.

Никто не засмеялся, но было очевидно, что они не принимают его всерьез.

— С другой стороны, — продолжал дон Хуан, — справедливо то, что Мескалито сводит с ума людей, как ты сказал, но только тогда, когда они приходят к нему, не зная, что делают.

Эскуере, старик приблизительно в возрасте дона Хуана, слегка хмыкнул, покачав головой.

— Что ты хочешь, Хуан, сказать этим «зная»? — спросил он. — Прошлый раз, когда я тебя видел, ты говорил то же самое.

— Люди сходят с ума, когда наглотаются этого пейотного снадобья, — продолжал Хенаро. — Я видел, как индейцы уичоль ели его. Они вели себя так, будто у них горячка. Они несли какую-то чушь, блевали и ссали повсюду. Употребляя эту дрянь, можно заболеть эпилепсией. Это мне однажды сказал мистер Салас, правительственный инженер. А ведь эпилепсия — это на всю жизнь, заметьте.

— Это значит быть хуже животных, — торжественно добавил Бахеа.

— У индейцев уичоль ты видел только то, что хотел видеть, Хенаро, — сказал дон Хуан. — Например, ты не удосужился выяснить у них, что означает быть знакомым с Мескалито. Насколько я знаю, Мескалито никогда никого не сделал эпилептиком. Правительственный инженер — йори, и я сомневаюсь, чтобы йори что-нибудь об этом знал. Ты ведь не думаешь, что все те тысячи людей, которые знают Мескалито, — сумасшедшие, не так ли?

— Они должны быть сумасшедшими или очень близкими к этому, чтобы делать подобные вещи, — ответил Хенаро.

— Но если все эти тысячи людей сумасшедшие в одно и то же время, то кто будет делать их работу? Как они ухитряются выжить? — спросил дон Хуан.

— Макарио, который приехал с «той стороны» (из США), рассказывал мне, что всякий, кто принимает пейот, отмечен на всю жизнь, — сказал Эскуере.

— Макарио лжет, если он так говорит, — сказал дон Хуан. — Я уверен, что он не знает того, о чем говорит.

— Он действительно очень много врет… — сказал Бениньо.

— Кто такой Макарио? — спросил я.

— Он индеец яки, живет здесь, — сказал Люсио. — Говорит, что он из Аризоны и что во время войны был в Европе, рассказывает всякое…

— Говорит, что был полковником! — сказал Бениньо.

Все рассмеялись, и разговор ненадолго перешел на невероятные рассказы Макарио, но дон Хуан вновь вернул его к теме Мескалито.

— Если вы знаете, что Макарио лжец, то как же вы можете верить ему, когда он говорит о Мескалито?

— Ты имеешь в виду пейот, дед? — спросил Люсио, как если бы действительно пытался определить смысл термина.

— Да, черт возьми!

Тон дона Хуана был грубым и резким. Люсио невольно распрямился, и на секунду я почувствовал, что все они испугались.

Затем дон Хуан широко улыбнулся и продолжал спокойным голосом:

— Разве вы, друзья, не видите, что Макарио не знает того, о чем говорит? Разве вы не видите, что для того, чтоб говорить о Мескалито, нужно знать?

— Опять то же самое, — сказал Эскуере. — Что, черт возьми, это за знание? Ты хуже, чем Макарио. Тот, по крайней мере, говорит то, что у него на уме, знает он это или не знает. Уже много лет я слышал, как ты говоришь, что нам нужно знать. Что нам нужно знать?

— Дон Хуан говорит, что в пейоте есть дух, — сказал Бениньо.

— Я видел пейот в поле, но никогда не замечал ни духов, ни чего-нибудь вроде, — добавил Бахеа.

— Мескалито, пожалуй, похож на духа, — объяснил дон Хуан, — но чем бы он ни был, это не станет ясным до тех пор, пока не узнаешь его. Эскуере жалуется, что я говорю это уже много лет. Да, действительно, это так. Но не моя вина в том, что вы не понимаете. Бахеа говорил, что тот, кто принимает его, становится похож на животное. По-моему, это не так. По-моему те, кто думает, что они выше животных, живут хуже, чем животные. Взгляните на моего внука. Он работает без отдыха. Я бы сказал, что он живет для того, чтобы пахать, как мул. И все, что он делает неживотного, — так это напивается.

Все рассмеялись. Виктор, очень молодой человек, который, казалось, еще не вышел из подросткового возраста, смеялся звонче всех. Элихио, молодой фермер, до сих пор не произнес ни слова. Он сидел на полу справа от меня, опершись спиной на мешки с химическими удобрениями, сложенные внутри дома от дождя. Он был одним из друзей детства Люсио, выглядел сильным и, хотя был ниже Люсио ростом, был более подтянут и лучше сложен. Элихио, казалось, заинтересовали слова дона Хуана. Бахеа пытался опять сделать замечание, но Элихио его перебил.

— Каким образом пейот изменил бы все это? — спросил он. — Мне кажется, что человек рожден работать всю свою жизнь, как мул.

— Мескалито меняет все, — сказал дон Хуан. — И, однако же, нам все равно придется работать, как и всем остальным, как мулы. Я сказал, что внутри Мескалито есть дух, потому что то, что вносит изменения в людей, — это нечто вроде духа. Дух, которого мы можем увидеть и потрогать, дух, который меняет нас, иногда даже против нашей воли.

— От пейота ты спятишь, — сказал Хенаро, — а там, конечно, поверишь, что изменился. Верно?

— Как он может изменить нас? — настаивал Элихио.

— Он обучает нас тому, как правильно жить, — сказал дон Хуан, — он помогает и защищает тех, кто его знает. Та жизнь, которую вы, ребята, ведете, — это не жизнь. Вы не знаете, какое счастье — действовать сознательно. У вас нет защитника.

— Что ты подразумеваешь? — возмущенно спросил Хенаро. — У нас есть наш Господь Христос, и наша Мать Дева, и маленькая Дева Гваделупская. Разве они не наши защитники?

— Хорошая компания защитников, — сказал дон Хуан насмешливо. — Разве они научили тебя лучшему образу жизни?

— Это потому, что люди их не слушают! — запротестовал Хенаро. — Они уделяют внимание только дьяволу!

— Если бы они были настоящими защитниками, они бы заставили тебя слушать, — сказал дон Хуан. — Если Мескалито станет твоим защитником, то тебе придется слушать его, понравится тебе это или нет, потому что ты сможешь его видеть, и ты должен будешь следовать тому, что он скажет. Он заставит тебя относиться к нему с уважением. А не так, как вы, ребята, привыкли относиться к своим защитникам.

— Что ты имеешь в виду, Хуан? — спросил Эскуере.

— Я имею в виду, что для вас прийти к вашим защитникам означает, что один из вас будет играть на скрипке, а танцор наденет свою маску, наколенники, погремушки и начнет танцевать, в то время как остальные будут пить[7]. Вот ты, Бениньо, ты был танцором когда-то — расскажи нам об этом.

— Я бросил через три года, — сказал Бениньо. — Это тяжелая работа.

— Спроси Люсио, — сказал Эскуере с сарказмом. — Он бросил это дело через неделю.

Все рассмеялись. Все, кроме дона Хуана. Люсио засмеялся явно раздраженно и отпил два огромных глотка баканоры.

— Это не трудно, это глупо, — сказал дон Хуан. — Спроси Валенсио, танцора, нравится ли ему танцевать. Ему не нравится! Он привык к этому, и все. Я много видел, как он танцует, и каждый раз видел одни и те же плохо выполняемые движения. Он не гордится своим искусством, за исключением тех случаев, когда он говорит о нем. Он не любит его, поэтому год за годом повторяет одни и те же движения. То, что было плохо в его танцах в самом начале, стало постоянным. Он больше этого не видит.

— Его научили так танцевать, — сказал Элихио. — Я тоже был танцором в городе Торим и знаю, что танцевать надо так, как тебя учат.

— Во всяком случае, Валенсио — не лучший танцор, — сказал Эскуере. — Есть и другие. Как насчет Сакатеки?

— Сакатека — человек знания. Он не из одной компании с вами, ребята, — сказал дон Хуан резко. — Он танцует, потому что такова его природная склонность. Все, что я хотел сказать, так это то, что вы — не танцоры — не наслаждаетесь танцем. Может быть, если танец хорош, некоторые из вас получат удовольствие. Однако мало кто из вас настолько знает танец. Поэтому вам остается совсем мало радости. Вот почему, ребята, все вы пьяницы. Поглядите на моего внука!

— Брось это, дед, — запротестовал Люсио.

— Он не ленив и не глуп, — продолжал дон Хуан, — а чем он занят, кроме пьянства?

— Он покупает кожаные пиджаки, — заметил Хенаро, и все слушатели захохотали.

Люсио выпил еще баканоры.

— И как пейот может изменить все это? — спросил Элихио.

— Если бы Люсио стал искать защитника, — сказал дон Хуан, — то его жизнь изменилась бы. Я не знаю в точности, как именно, но я уверен, что она стала бы иной.

— Он бросил бы пить, это ты хочешь сказать? — настаивал Элихио.

— Может быть, он бросил бы. Ему нужно что-то кроме текилы, чтобы жизнь стала приносить ему радость. И это что-то, чем бы оно ни было, может быть предоставлено защитником.

— Тогда пейот должен быть очень вкусным, — сказал Элихио.

— Я бы этого не сказал, — сказал дон Хуан.

— Но как же, черт возьми, можно наслаждаться тем, что невкусно? — спросил Элихио.

— Он дает возможность полнее наслаждаться жизнью, — сказал дон Хуан.

— Но если он невкусный, то как же он может заставить нас полнее наслаждаться жизнью? — настаивал Элихио. — Это бессмыслица!

— Конечно, есть смысл, — сказал Хенаро с убеждением. — Пейот сведет тебя с ума, и, естественно, ты станешь думать, что началась лучшая жизнь, что бы ты ни делал!

Опять все засмеялись.

— Смысл появится, — продолжал дон Хуан как ни в чем не бывало, — если вы подумаете о том, как мало мы знаем и как много можем увидеть. Эта выпивка делает людей безумными. Она все искажает. Мескалито, напротив, все проясняет. Он дает возможность видеть очень хорошо. Настолько хорошо!

Люсио и Бениньо взглянули друг на друга и улыбнулись, как если бы уже слышали все это раньше. Хенаро и Эскуере стали беспокойнее и начали говорить одновременно. Виктор смеялся, покрывая все остальные голоса. Казалось, единственным заинтересованным был Элихио.

— Как может пейот все это сделать? — спросил он.

— В первую очередь, — объяснил дон Хуан, — ты должен захотеть познакомиться с ним. И я думаю, что это важнее всего остального. Затем ты должен быть представлен ему и должен встречать его много раз, прежде чем сможешь сказать, что его знаешь.

— И что случится тогда? — спросил Элихио.

Хенаро перебил:

— Ты будешь срать на крыше, а жопа останется на земле!

Присутствующие покатились со смеху.

— Что случится потом, полностью зависит от тебя самого, — продолжал дон Хуан, не теряя контроля над собой. — Ты должен приходить к нему без страха, и мало-помалу он научит тебя, как жить лучшей жизнью.

Наступила длинная пауза. Мужчины, казалось, устали. Бутылка была пуста. Люсио с явной неохотой принес и открыл новую.

— Пейот — защитник Карлоса тоже? — спросил Элихио шутливым тоном.

— Я не знаю, — сказал дон Хуан. — Он принимал его три раза, попроси его рассказать тебе об этом.

Все с любопытством повернулись ко мне, и Элихио спросил:

— Ты действительно принимал его?

— Да. Принимал.

Казалось, дон Хуан выиграл раунд у своих слушателей: они были или заинтересованы в моем рассказе, или слишком вежливы, чтобы смеяться мне в лицо.

— Он скрутил тебе рот? — спросил Люсио.

— Да. У него ужасный вкус.

— Зачем же тогда ты его ел? — спросил Бениньо.

Я начал подробно объяснять им, что для западного человека знание дона Хуана о пейоте является одной из самых захватывающих вещей, которые только можно найти. Я сказал, что все рассказанное доном Хуаном верно и что каждый может проверить истину сказанного на самом себе.

Я заметил, что все они улыбаются, словно скрывая свое презрение. Я пришел в сильное раздражение. Сознавая свою неуклюжесть в передаче того, что я хотел сказать, я говорил уже некоторое время, но потерял нить и стал повторять слова дона Хуана.

Дон Хуан пришел мне на помощь и ободряюще спросил:

— Ты ведь не искал защитника, когда впервые пришел к Мескалито, не так ли?

Я сказал им, что не знал, что Мескалито может быть защитником, и что мною двигали только любопытство и сильное желание узнать его. Дон Хуан подтвердил, что мои намерения были безукоризненны, и сказал, что из-за этого Мескалито оказал на меня благотворный эффект.

— Но он заставил тебя блевать и ссать повсюду, да? — настаивал Хенаро.

Я сказал, что он действительно подействовал на меня таким образом. Все с облегчением рассмеялись. Я почувствовал, что их презрение ко мне выросло. Они не казались заинтересованными, кроме Элихио, который смотрел на меня.

— Что ты видел? — спросил он.

Дон Хуан велел пересказать им все или почти все ключевые детали моего опыта, поэтому я рассказал последовательность и содержание того, что ощутил. Когда я кончил говорить, Люсио сделал замечание:

— Если пейот такой дурной, я рад, что никогда его не ел.

— Все так, как я сказал, — сказал Хенаро, обращаясь к Бахеа. — Эта штука сводит с ума.

— Но Карлос сейчас нормальный. Как ты объяснишь это? — спросил дон Хуан у Хенаро.

— Откуда мы знаем, что он нормальный? — ответил Хенаро.

Все рассмеялись, включая дона Хуана.

— Ты боялся? — спросил Бениньо.

— Конечно, боялся.

— Тогда зачем ты это делал? — спросил Элихио.

— Он сказал, что хотел знать, — ответил за меня Люсио. — Я думаю, что Карлос собирается стать таким же, как мой дед. Оба говорили, что они хотят знать, но никто не знает, что, черт возьми, они хотят знать!

— Невозможно объяснить это знание, — сказал дон Хуан Элихио, — потому что оно разное для разных людей. Единственно общим для всех является то, что Мескалито раскрывает свои секреты частным образом каждому человеку. Зная, как чувствует Хенаро, я не рекомендовал бы ему встречаться с Мескалито. И все же, несмотря на мои слова или его чувства, Мескалито может оказать на него полностью благоприятный эффект. Но только он может это узнать, и это и есть знание, о котором я говорю.

Дон Хуан поднялся.

— Время идти домой, — сказал он. — Люсио пьян, а Виктор спит.

Двумя днями позже, 6 сентября, Люсио, Бениньо и Элихио подошли к дому, где я остановился, чтобы пойти со мной на охоту. Некоторое время, пока я писал, они хранили молчание. Затем Бениньо вежливо засмеялся, как бы предупреждая, что собирается сказать нечто важное.

После неловкой вступительной паузы он засмеялся опять и сказал:

— Вот Люсио говорит, что стал бы глотать пейот.

— Действительно? — спросил я.

— Да, я не возражаю.

Смех Бениньо стал спазматическим.

— Люсио говорит, что будет есть пейот, если ты купишь ему мотоцикл.

Люсио и Бениньо взглянули друг на друга и зашлись смехом.

— Сколько стоит мотоцикл в Соединенных Штатах? — спросил Люсио.

— Долларов за сто можно найти, — сказал я.

— Это ведь не очень много, верно? Ты легко можешь достать один для него, разве не так? — спросил Бениньо.

— Хорошо, но сначала я спрошу у твоего деда, — сказал я Люсио.

— Нет, нет, — запротестовал он. — Ему ты ничего об этом не говори. Он все испортит. Он чудак. И кроме того, слабоумный и не знает, что делает.

— Он когда-то был настоящим магом, — добавил Бениньо. — Я хочу сказать, действительным магом. Народ говорит, что он был лучшим. Но пристрастился к пейоту и стал никем. Теперь он слишком стар.

— И он вновь и вновь повторяет те же идиотские истории о пейоте, — сказал Люсио.

— Этот пейот полное говно, — сказал Бениньо. — Знаешь, мы однажды его пробовали. Люсио утащил целый мешок у своего деда. Однажды ночью по пути в город мы начали его жевать. Он разорвал мне рот на части, сукин сын! Вкус прямо адский!

— Вы проглотили его? — спросил я.

— Выплюнули, — сказал Люсио, — и выбросили весь проклятый мешок.

Им обоим случай показался очень забавным. Элихио не сказал ни слова. Как обычно, у него был отсутствующий вид. Он даже не смеялся.

— Ты хотел бы попробовать, Элихио? — спросил я.

— Нет! Только не я. Даже за мотоцикл.

Люсио и Бениньо нашли утверждение чрезвычайно забавным и вновь захохотали.

— Все равно, — продолжал Элихио, — должен сказать, что дон Хуан меня поражает.

— Мой дел слишком стар, чтобы что-то знать, — сказал Люсио с большой убежденностью.

— Да, он очень стар, — эхом отозвался Бениньо.

Я подумал, что мнение, высказанное о доне Хуане двумя молодыми людьми, было ребяческим и необоснованным. Я чувствовал себя обязанным защитить его и сказал, что, на мой взгляд, дон Хуан, так же как и в прошлом, великий маг, может быть, даже величайший из всех. Я сказал, что чувствую в нем что-то действительно необычное, и напомнил им, что ему уже за семьдесят и тем не менее он энергичнее и сильнее всех нас, вместе взятых. Я предложил молодым людям проверить это самим и попробовать проследить за доном Хуаном.

— Ты просто не сможешь следить за моим дедом, — сказал Люсио с гордостью. — Он — брухо.

Я напомнил, что, по их же словам, он слишком стар и слабоумен, а слабоумный человек не знает, что происходит вокруг. Я сказал, что с давних пор не перестаю поражаться, насколько дон Хуан всегда начеку.

— Никто не может следить за брухо, даже если он стар, — авторитетно сказал Бениньо. — На него можно наброситься толпой, когда он спит. Именно это произошло с человеком по имени Севикас, люди устали от его злой магии и убили его.

Я попросил их рассказать все подробности этого случая, но они сказали, что это произошло еще до них или тогда, когда они были совсем маленькими. Элихио добавил, что тайно люди верят — Севикас был просто дурак, а настоящему магу никто не может причинить вреда. Я попробовал выяснить их мнения по поводу магов, однако они не очень интересовались этим предметом; к тому же им не терпелось отправиться пострелять из ружья двадцать второго калибра, которое я купил.

Некоторое время по пути к зарослям чапараля мы молчали. Затем Элихио, который шел первым, повернулся и сказал мне:

— Может, это мы сумасшедшие. Может, дон Хуан прав. Посмотри, как мы живем.

Люсио и Бениньо запротестовали. Я попытался вмешаться. Я согласился с Элихио и сказал, что сам считаю свой образ жизни в чем-то неправильным. Бениньо ответил, что мне нечего жаловаться на свою жизнь, потому что у меня есть деньги и машина. Я ответил, что легко могу сказать, что это они живут лучше, потому что у них есть по участку земли.

Они хором возразили, что хозяином земли является федеральный банк. Я ответил им, что тоже не владею машиной, что она принадлежит банку в Калифорнии, и моя жизнь другая, но не лучше, чем их. К тому времени мы уже были в густых зарослях.

Мы не нашли ни оленя, ни диких свиней, но убили трех кроликов. На обратном пути мы остановились в доме Люсио, и он объявил, что его жена собирается приготовить жаркое из кроликов. Бениньо отправился в магазин, чтобы купить бутылку текилы и содовой воды. Когда он вернулся, с ним был дон Хуан.

— Уж не нашел ли ты моего деда в магазине покупающим пиво? — смеясь, спросил Люсио.

— Я не был приглашен на эту встречу, — сказал дон Хуан. — Я просто зашел спросить Карл оса, не едет ли он в Ермосийо.

Я сказал ему, что собирался уехать на следующий день, и пока мы разговаривали, Бениньо раздал бутылки. Элихио дал свою дону Хуану, и поскольку у яки отказаться, даже из вежливости, значит нанести смертельную обиду, дон Хуан спокойно взял ее. Я отдал свою бутылку Элихио, и он вынужден был взять ее. Поэтому Бениньо, в свою очередь, отдал мне свою бутылку. Но Люсио, который, очевидно, заранее просчитал всю схему хороших манер яки, уже закончил пить свою содовую. Он повернулся к Бениньо, у которого на лице застыло патетическое выражение, и сказал, смеясь:

— Они надули тебя на бутылку.

Дон Хуан сказал, что не пьет содовую, и сунул свою бутылку в руки Бениньо. Мы сидели под рамадой в молчании. Элихио казался нервным. Он теребил края своей шляпы.

— Я думал о том, что ты сказал прошлой ночью, — сказал он дону Хуану. — Как может пейот изменить нашу жизнь? Как?

Дон Хуан не отвечал. Он некоторое время пристально смотрел на Элихио, а затем начал петь на языке яки. Это была даже не песня, а короткая декламация. Мы долгое время сидели молча. Затем я попросил дона Хуана перевести слова.

— Это было только для яки, — сказал он как само собой разумеющееся.

Я почувствовал себя отвергнутым. Я был уверен, что он сказал что-то очень важное.

— Элихио — индеец, — наконец сказал мне дон Хуан. — И, как индеец, Элихио не имеет ничего. Мы, индейцы, ничего не имеем. Все, что ты видишь вокруг, принадлежит йори. Яки имеют только свою ярость и то, что земля дает им бесплатно.

Довольно долго все молчали, затем дон Хуан поднялся, попрощался и вышел. Мы смотрели на него, пока он не скрылся за поворотом дороги. Похоже, все мы нервничали. Люсио неуверенным тоном сказал, что его дед ушел, потому что не любит жаркое из кролика. Элихио казался погруженным в свои мысли. Бениньо повернулся ко мне и громко сказал:

— Я думаю, что Господь накажет тебя и дона Хуана за то, что вы делаете.

Люсио начал хохотать, и Бениньо к нему присоединился.

— Ты паясничаешь, Бениньо, — грустно сказал Элихио. — То, что ты сказал, ни черта не стоит.

15 сентября 1968 года

Было девять часов субботнего вечера. Дон Хуан сидел напротив Элихио в центре рамады дома Люсио. Поставив между ним и собой корзину с пейотными батончиками, дон Хуан пел, слегка раскачиваясь взад-вперед. Люсио, Бениньо и я сидели в полутора-двух метрах позади Элихио, опершись спиной о стену. Сначала было совсем темно. До этого мы сидели внутри дома под бензиновой лампой, ожидая дона Хуана. Он позвал нас на рамаду, когда пришел, и показал, где кому сесть. Через некоторое время мои глаза привыкли к темноте. Я мог ясно видеть каждого и заметил, что Элихио как будто скован ужасом. Его тело тряслось, его зубы непроизвольно стучали, а голова и спина конвульсивно подергивались.

Дон Хуан обратился к нему, уговаривая не бояться, довериться защитнику и не думать ни о чем другом. Он взял пейотный батончик, протянул его Элихио и велел очень медленно жевать. Элихио взвизгнул, как щенок, и распрямился; дыхание его было очень быстрым и звучало, как шум кузнечных мехов. Он снял шляпу, вытер ею лоб и закрыл лицо руками. Я думал, что он плачет. Прежде чем он восстановил контроль над собою, прошла долгая напряженная пауза. Он сел прямо, все еще закрывая лицо одной рукой, взял пейотный батончик и начал его жевать.

У меня появилось ужасное предчувствие. До этого я не отдавал себе отчета в том, что боюсь, пожалуй, так же, как Элихио. У меня во рту стало сухо, словно от пейота. Элихио жевал батончик долго. Мое напряжение росло. Я невольно начал покачиваться, и одновременно мое дыхание убыстрилось.

Дон Хуан начал петь громче, затем протянул Элихио другой батончик и, после того как Элихио закончил с ним, дал ему сухих фруктов и велел жевать их очень медленно.

Несколько раз Элихио поднимался и уходил в кусты. Один раз он попросил воды. Дон Хуан велел ему не глотать воду, а только прополоскать ею рот.

Элихио разжевал еще два батончика, и дон Хуан дал ему сушеного мяса.

К тому времени, как он разжевал десятый батончик, мне было почти дурно от нетерпения.

Внезапно Элихио упал вперед и стукнулся лбом о землю. Перекатившись на левый бок, он конвульсивно дернулся. Я взглянул на часы. Было двадцать минут двенадцатого. Элихио катался, трясся и стонал на полу больше часа.

Дон Хуан сидел перед ним в той же позе. Его пейотные песни были едва различимы. Бениньо, сидевший слева от меня, выглядел невнимательным; рядом с ним на боку храпел Люсио.

Элихио скорчился на правом боку, лицом ко мне, зажав руки между коленей. Он сильно подпрыгнул и перевернулся на спину, слегка согнув ноги. Его левая рука стала волнообразно качаться вверх и вбок в удивительно свободной элегантной манере. Потом то же самое проделала правая, а затем обе руки задвигались по очереди, выполняя медленные волнообразные движения, словно он играл на арфе. Постепенно движения стали более быстрыми. Его кисти ощутимо вибрировали и двигались вверх и вниз, как поршни. В то же время предплечья совершали круговые движения вперед, а пальцы поочередно сгибались и разгибались. Это было прекрасное, гармоничное, гипнотизирующее зрелище. Я подумал, что этот ритм и мускульный контроль не с чем сравнить.

Затем Элихио медленно поднялся, как будто сопротивляясь обволакивающей его силе. Его тело дрожало. Он качнулся, а потом резко выпрямился. Его руки, туловище и голова тряслись, как если бы через них порциями пропускали электрический ток. Казалось, сила вне его контроля определяла его позу и управляла им.

Пение дона Хуана стало очень громким. Люсио и Бениньо проснулись, некоторое время без интереса смотрели на происходящее и заснули снова.

Элихио, казалось, двигался куда-то выше и выше. Он явно карабкался. Он вытягивал руки и хватался за что-то, мне невидимое, подтягивался и замирал, чтобы перевести дыхание.

Я хотел увидеть его глаза и придвинулся ближе к нему, но дон Хуан свирепо посмотрел на меня, и я вернулся на место.

Затем Элихио прыгнул. Это был последний, поразительный прыжок. Он, очевидно, достиг своей цели. Он отдувался, всхлипывал от перенапряжения и, казалось, держался за какой-то выступ. Но что-то его пересиливало. Он вскрикнул в отчаянии. Его тело выгнулось назад и сотрясалось с головы до пальцев ног; по нему проходила исключительно красивая ритмичная дрожь. Волна дрожи прошла не менее ста раз, прежде чем тело его рухнуло на землю, как безжизненный мешок.

Через некоторое время он вытянул руки перед собой, словно защищая лицо. Он лежал на груди; его ноги вытянулись назад и слегка приподнялись над землей, придавая телу такой вид, будто оно скользит или летит с невероятной скоростью. Его голова была до предела откинута назад, а руки сцеплены перед глазами, защищая их. Я чувствовал, как вокруг него свистит ветер. Я непроизвольно заорал. Люсио и Бениньо проснулись и с любопытством взглянули на Элихио.

— Если ты обещаешь купить мне мотоцикл, я буду сейчас жевать это, — громко сказал Люсио.

Я взглянул на дона Хуана. Он сделал головой повелительный жест.

— Вот черт, — пробормотал Люсио и снова заснул.

Элихио встал и начал ходить. Он сделал несколько шагов в мою сторону и остановился. Я видел, что он счастливо улыбается. Он пытался свистеть. Чистого звука не получилось, но гармония присутствовала. Это был какой-то мотив. Он имел лишь пару переходов, которые повторялись вновь и вновь. Через некоторое время отчетливо стало слышно насвистывание, и затем оно стало ясной мелодией. Элихио бормотал невнятные слова. Эти слова были словами песни. Он повторял их часами. Очень простая песня с повторами, монотонная и все же странно красивая.

Элихио, казалось, смотрел на что-то, пока пел. Один раз он подошел ко мне очень близко. Я видел в полутьме его глаза. Они были стеклянными и остановившимися. Он улыбался и хихикал. Он ходил, и садился, и ходил опять, стоная и вздыхая.

Внезапно что-то, казалось, толкнуло его сзади. Его тело выгнулось посредине, как будто его сдвинула прямая сила. Мгновение Элихио удерживал равновесие но носках ног, изогнувшись колесом, так, что его руки касались земли. Он вновь упал на пол — мягко, на спину, и, вытянувшись во всю длину, застыл в странном напряжении.

Некоторое время он бормотал и стонал, затем начал храпеть. Дон Хуан накрыл его пустыми мешками. Было 5.35 утра.

Люсио и Бениньо спали плечом к плечу, прислонясь к стене. Мы с доном Хуаном очень долго сидели молча. Он казался усталым. Я нарушил тишину и спросил его об Элихио. Он сказал мне, что встреча Элихио с Мескалито была исключительно успешной. Мескалито научил его песне уже при первой встрече, а это действительно необычно.

Я спросил его, почему он не разрешил Люсио принять пейот в обмен на мотоцикл. Он сказал, что Мескалито убил бы Люсио, если бы тот приблизился к нему при таких условиях. Дон Хуан признал, что подготовил все очень тщательно, чтобы убедить своего внука. Центральной частью его стратегии была моя дружба с Люсио. Он сказал, что Люсио всегда был его большой заботой и что когда-то они жили вместе и были очень близки, но Люсио в возрасте семи лет очень серьезно заболел, и сын дона Хуана, набожный католик, дал обет Гваделупской Деве, что Люсио поступит в школу священных танцев, если его жизнь будет спасена. Люсио поправился и вынужден был исполнить обещание. Неделю он пробыл учеником и решил нарушить обет. Он думал, что в результате ему придется умереть, обхватил себя руками и целый день ждал прихода смерти. Все смеялись над мальчиком, и случай этот не забылся.

Дон Хуан долгое время не говорил. Он казался погруженным в свои мысли.

— Моя ставка была на Люсио, — сказал он, — а вместо него я нашел Элихио. Я знал, что это бесполезно, но когда нам кто-то нравится, мы должны по-настоящему настаивать, как если бы было возможно переделать человека. У Люсио было мужество, когда он был маленьким мальчиком, а затем он потерял его.

— Ты можешь околдовать его, дон Хуан?

— Околдовать его? Зачем?

— Чтобы он вновь изменился и обрел свое мужество.

— Нельзя околдовать человека, чтобы он обрел мужество. Мужество — это нечто личное. Околдовывают для того, чтобы сделать людей безвредными, или больными, или идиотами. Нельзя околдовать так, чтобы получить воина. Чтобы быть воином, надо быть кристально чистым, как Элихио. Вот тебе человек мужества.

Элихио мирно храпел под пустыми мешками. Было уже светло. Небо было безупречно синим. Не было видно ни одного облака.

— Я отдал бы что угодно, чтобы узнать о том путешествии, которое проделал Элихио. Ты не возражаешь, если я попрошу его рассказать мне об Этом?

— Ни при каких обстоятельствах ты не должен просить его об этом.

— Но почему? Я ведь рассказывал тебе все о своем опыте.

— Это совсем другое. В тебе нет наклонности держать все при себе. Элихио — индеец. Его путешествие — все, что он имеет. Я хотел бы, чтобы это был Люсио.

— Разве ты ничего не можешь поделать, дон Хуан?

— Нет. К несчастью, нет способа вставить скелет в медузу. Это была всего лишь моя глупость.

Взошло солнце. Его свет ослепил мои усталые глаза.

— Ты много раз говорил мне, дон Хуан, что маг не может делать глупостей. Я никогда не думал, что ты можешь их делать.

Дон Хуан пронзительно взглянул на меня, встал, посмотрел на Элихио, а потом на Люсио. Нахлобучив шляпу, он похлопал по ее верхушке.

— Можно настаивать, по-настоящему настаивать, даже если мы знаем, что то, что мы делаем, — бесполезно, — сказал он, улыбаясь. — Но прежде мы должны знать, что наши действия бесполезны, и все же действовать так, как если бы мы не знали. Это контролируемая глупость мага.