8

8

Мое последнее столкновение с Мескалито было серией из четырех сессий, которые заняли четыре дня подряд. Дон Хуан называл такую длинную сессию «митот». Это настоящая пейотная церемония для «пейотерос» и учеников. Участвовали в ней два старика в возрасте дона Хуана, один из которых руководил митотом, и пятеро молодых людей, включая меня. Церемония состоялась в штате Чиуауа в Мексике, почти на границе с Техасом. Заключалась она в пении и приеме пейота по ночам. Днем женщины, которых не допускали к самой церемонии, снабжали всех участников водой и ритуальной пищей — того и другого было почти символически мало.

Суббота, 12 сентября 1964 года

В течение первой ночи церемонии, 3 сентября, я принял восемь батончиков пейота. Если они и подействовали на меня, то очень слабо. Почти всю ночь я просидел с закрытыми глазами — так мне было легче. Я не заснул и не устал. К самому концу сессии пение стало необычайным. На короткое время я почувствовал душевный подъем и захотел плакать, но с окончанием песни чувство это исчезло.

Все поднялись и вышли наружу. Женщины дали нам воды; некоторые пополоскали ею горло, другие пили. Мужчины не разговаривали вообще, а женщины болтали и смеялись без умолку. Ритуальную пищу — поджаренные зерна — раздали в полдень.

На заходе солнца 4 сентября началась вторая сессия. Ведущий спел свою пейотную песню, и весь цикл пения и принятия пейота повторился снова. Завершился он утром, когда каждый спел свою пейотную песню в унисон с остальными.

Когда я вышел, то заметил, что женщин не так много, как накануне. Кто-то предложил мне воду, но меня уже не интересовало окружающее. Проглотил я те же восемь батончиков, но их действие было уже иным.

Должно быть, к концу сессии, когда пение заметно усилилось и все запели одновременно, я почувствовал, как кто-то или что-то снаружи хочет войти в дом. Непонятно было, предполагается ли пением помешать «этому» ворваться или же наоборот — заманить внутрь.

Только у меня не было своей песни. Все, казалось, с любопытством поглядывали на меня, особенно молодежь. Это раздражало, я закрыл глаза. И сразу почувствовал, что так гораздо лучше воспринимаю все происходящее. Мысль об этом полностью захватила мое внимание. Я закрывал глаза и видел перед собой людей, открывал — и картина не менялась. Окружающее было для меня совершенно тем же самым и с открытыми, и с закрытыми глазами.

Внезапно все исчезло или стерлось, и на этом месте возникла человекоподобная фигура Мескалито, которую я видел двумя годами раньше. Он сидел поодаль, в профиль ко мне. Я смотрел на него, не отрываясь, а он не взглянул на меня ни разу и даже не повернулся.

Наверное, что-то я делал неправильно, что-то его удерживало. Я поднялся и пошел к нему, чтобы спросить об этом. Но движение рассеяло картину. Она начала таять, и сквозь нее начали проступать знакомые фигуры мужчин. Снова я услышал громкое исступленное пение.

Я немного прошелся среди кустов недалеко от дома. Все предметы выделялись очень ясно. Я отметил, что могу видеть в темноте, но на сей раз это имело очень мало значения. Важным же было, почему Мескалито избегает меня.

Я хотел было вернуться к остальным, но, когда входил в дом, услышал погромыхивание и почувствовал сотрясение. Земля дрожала. А звук был тем же самым, что я слышал в пейотной долине два года назад.

Я снова побежал в кусты. Я знал, что Мескалито здесь, и собирался найти его. Но его там не было. Я прождал до утра и присоединился к другим как раз перед самым окончанием сессии.

Обычная процедура повторилась и на третий день. Я не чувствовал усталости, но после обеда поспал.

Вечером в субботу, 5 сентября, старик запел свою пейотную песню, начиная цикл заново. За эту сессию я разжевал только один батончик, не прислушивался ни к одной из песен и не уделял внимания ничему из происходящего. С самой первой минуты все мое существо сосредоточилось на одном. Я знал, что упущено что-то ужасно важное для моего благополучия.

Пока мужчины пели, я вслух попросил Мескалито научить меня песне. Моя просьба смешалась с громким пением остальных. И тотчас же в моих ушах зазвучала песня. Я повернулся, сел спиной к группе и слушал. Разбирал слова и мотив снова и снова, повторял их, пока не выучил всю песню. Это была длинная песня на испанском языке. Затем я несколько раз пропел ее для всей группы, а вскоре после этого новая песня послышалась у меня в ушах. К утру я пропел обе песни бесчисленное количество раз. Я чувствовал себя обновленным, окрепшим.

После того как нам дали воды, дон Хуан вручил мне мешок, и все мы отправились в холмы. Долгий путь к низкому плоскогорью был изматывающим. Там я увидел несколько растений пейота, но по какой-то неведомой причине не захотел на них смотреть. После того как мы пересекли плоскогорье, группа разделилась. Мы с доном Хуаном пошли назад, собирая батончики пейота точно так же, как в прошлый раз, когда я помогал ему.

Вернулись мы к концу дня в воскресенье, 6 сентября. Вечером ведущий открыл цикл снова. Не произнесено было ни единого слова, но я совершенно твердо знал, что это последняя встреча. На этот раз старик спел новую песню. Сетка со свежими батончиками пейота пошла по кругу. Впервые я испробовал свежий батончик. Он был сочным, но жевать его было трудно. По вкусу он напоминал какой-то незрелый фрукт и был острее и горше, чем сухие батончики. Лично мне свежий пейот показался бесконечно более живым.

Я сжевал 14 батончиков, тщательно их считая. Последний я не разжевал до конца, потому что услышал знакомое погромыхивание, говорившее о присутствии Мескалито. Все исступленно запели, и я знал, что дон Хуан и все остальные действительно услышали этот шум. Мысль о том, что такое пение было ответом на знак, поданный одним из них просто для того, чтобы меня обмануть, я сразу же отбросил.

В этот момент я почувствовал, как огромная волна мудрости поглощает меня. Догадка, с которой я играл в течение трех лет, обратилась в уверенность. Три года потребовалось, чтобы понять, а скорее разгадать: что бы там ни содержалось в кактусе Lophophora Williamsii, оно ничего общего не имеет лично со мной и существует само по себе, совершенно независимо. Тогда я знал это.

Я лихорадочно пел, пока еще мог произносить слова. Мои песни как будто были внутри тела и приводили его в неуправляемую дрожь. Нужно было выйти и найти Мескалито, иначе я бы взорвался. Я пошел в сторону пейотного поля, продолжая петь свои песни. Я знал, что они лично мои — неоспоримое доказательство моей единственности. Каждый шаг был ощутим, эхом отдавался от земли. Эхо моих шагов рождало неописуемую эйфорию от осознания себя человеком.

Все растения пейота на поле сияли голубоватым мерцающим светом. Одно из них светилось особенно ярко. Я сел перед ним и спел ему свои песни. И пока я пел, из растения вышел Мескалито — та же человекоподобная фигура, что я видел раньше. Он посмотрел на меня. С большим (для человека моего темперамента) выражением я пропел ему песни. Были еще звуки флейт или ветра, знакомая музыкальная вибрация. Вероятно, он сказал, как и два года назад: «Чего ты хочешь?»

Я заговорил очень громко. Сказал, что знаю, что в моей жизни, в моих поступках чего-то не хватает, но я не могу обнаружить, что это такое. Умолял его сказать, что со мной не так, просил назвать имя, каким я мог бы позвать его, когда буду в беде. Он взглянул на меня, вытянул свой рот наподобие тромбона, пока тот не достиг моего уха, и сказал свое имя.

Внезапно я увидел своего отца, стоявшего посреди пейотного поля, — но само поле исчезло, и действие переместилось в мой старый дом, дом моего детства. Мы с отцом стояли у фигового дерева. Я обнял его и поспешно стал говорить о том, чего никогда раньше не мог ему сказать. Каждая из моих мыслей была четкой и уместной. Казалось, у нас нет, по сути дела, времени и нужно поэтому сказать все сразу. Я сказал ему потрясающие вещи о моих чувствах к нему, чего при обычных обстоятельствах никогда не осмелился бы проговорить вслух.

Отец не говорил, он просто слушал, а затем его куда-то втянуло или всосало. Я снова остался один и заплакал от раскаяния и печали.

Я шел через пейотное поле, повторяя имя, которому научил меня Мескалито. Вдруг что-то появилось из странного звездоподобного света на растении пейота. Длинное, сияющее — столб света величиной с человека. На мгновение он осветил все поле интенсивным желтоватым или цвета амбры светом; потом, озарив все небо наверху, создал грандиозное, чудесное зрелище. Я подумал, что ослепну, если буду продолжать смотреть. Закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях.

Я ясно понял, что Мескалито велит мне съесть еще один батончик пейота. И подумал: «Как это сделать? У меня ведь нет ножа, чтобы его срезать». «Ешь прямо с земли», — сказал он мне тем же странным способом.

Я лег на живот и сжевал верхушку растения. Оно воспламенило меня. Наполнило все частички моего тела теплотой и прямотой. Все стало живым. Все обрело изысканную и сложную деталировку — и в то же время было таким простым! Я был всюду; я мог видеть вверху, внизу и вокруг себя сразу и одновременно.

Это особенное чувство длилось достаточно долго, чтобы я смог его осознать. Затем оно сменилось давящим страхом, ужасом, который навалился на меня не резко, но как-то плавно и быстро. Сначала чудесный мир тишины был разбит резкими звуками, но мне не было до этого дела. Звуки стали более громкими и непрерывными, как если бы они надвигались на меня. И постепенно я потерял ощущение парения в неразделенном, отрешенном и прекрасном мире. Звуки обратились гигантскими шагами. Что-то громадное дышало и ходило вокруг меня. Я решил, что оно охотится за мной.

Я побежал, спрятался под валун и попытался оттуда определить, кто меня преследует. Через несколько мгновений я выполз из своего убежища, чтобы наконец взглянуть прямо, — и преследователь — а я так и не увидел его — бросился на меня. Что-то подобное морской водоросли обрушилось сверху. Своей тяжестью гигантский слизень уже готов был раздавить меня, но я уже оказался в какой-то выбоине или впадине. И увидел, что слизень покрывает не всю поверхность вокруг меня. Под валуном еще оставался кусочек свободной земли. Я начал заползать туда. Видел огромные капли, стекающие со слизня. Я в этот миг «знал», что он выделяет пищеварительную кислоту, чтобы растворить меня. Капля попала мне на руку; я пытался стереть кислоту землей и смачивал руку слюной, продолжая закапываться. Но через несколько секунд я почти испарялся сам. Меня выталкивало к свету. Наверное, слизень растворил меня. Я смутно отметил свет, он становился все ярче. Свет прорывался из-под земли, усиливался — и наконец стал солнцем, выходящим из-за холмистого горизонта.

Медленно начали восстанавливаться мои обычные способности восприятия. Я лег на живот, подставил руку под голову. Растение пейота передо мной снова засветилось, и прежде чем я успел повести глазами, снова вырвался длинный свет. Он навис надо мной. Я сел. Свет коснулся всего моего тела спокойной силой, а затем скатился и пропал из виду.

Я бежал всю дорогу к тому месту, где оставались мужчины. Все вместе вернулись в город. Мы с доном Хуаном провели еще один день у дона Роберта — пейотного ведущего. Все время, что мы там пробыли, я проспал. А когда уже собрались уезжать, ко мне подошли молодые люди, принимавшие участие в пейотной сессии. Один за другим они обнимали меня и застенчиво смеялись. Каждый из них представился. Я проговорил с ними много часов обо всем на свете, кроме пейотных встреч.

Дон Хуан сказал, что время ехать. Молодые люди снова обняли меня. «Приезжай», — сказал один из них. «Мы уже ждем тебя», — добавил второй. Я собирался медленно, рассчитывая увидеться со стариками, но никого из них уже не было.

Четверг, 10 сентября 1964 года

Рассказывая дону Хуану о своих приключениях, я всегда был вынужден вспоминать их, насколько мог, шаг за шагом. Это казалось единственным способом восстановить все событие.

Сегодня я рассказал ему детали последней встречи с Мескалито. Он внимательно слушал рассказ до того места, когда Мескалито назвал свое имя. Тут дон Хуан прервал меня.

— Теперь ты сам по себе, — сказал он. — Защитник принял тебя. С этого момента от меня тебе будет очень мало толку. Больше не рассказывай мне ничего о своих отношениях с ним. Ты знаешь его имя — и ни одному живому существу нельзя теперь даже упоминать ни его имени, ни ваших с ним дел.

Я настаивал, что хочу рассказать ему все детали испытанного, потому что для меня оно не имеет смысла. Сказал, что мне нужна его помощь в истолковании того, что я видел. Он же ответил, что я способен сделать это сам, что для меня было бы лучше начать думать самому. Но мне интересно узнать его мнение, возразил я, потому что у меня уйдет слишком много времени, чтобы понять это самому, и я не знаю, с чего начать.

— Возьми песни, например. Что они значат?

— Только ты можешь это решить, — сказал он. — Откуда я могу знать, что они означают? Один защитник может сказать тебе об этом, так же как только он мог научить тебя своим песням. Если бы я взялся объяснять тебе, что они значат, это было бы то же самое, что ты выучил чьи-то чужие песни.

— Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?

— Можно сразу узнать, кто жульничает — просто повторяет за другими, поющими песни защитника. Его песни — всегда песни с душой, и только таким он учит. Все остальные — это копии песен других людей. Вот так иногда бывают люди лживы. Они поют чужие песни, даже не зная, о чем в них говорится.

Я сказал, что намеревался спросить, зачем поются песни. Он ответил, что те песни, которым я научился, — для вызова защитника и что я всегда должен пользоваться ими вместе с именем, чтобы его позвать. Позже Мескалито научит меня, вероятно, песням для иных целей, сказал дон Хуан.

После этого я спросил, считает ли он, что защитник полностью меня принял. В ответ он рассмеялся, как будто сам вопрос был глупым. Сказал, что защитник принял меня и дважды подтвердил это, чтобы было понятно, показавшись мне как свет. Казалось, дона Хуана весьма впечатляло, что я увидел свет дважды. Он подчеркнул именно эту сторону моего столкновения с Мескалито.

Я пожаловался, что не понимаю, как может быть, что Мескалито принимает тебя и все же так смертельно пугает.

Очень долго он не отвечал, и казалось, пребывал в замешательстве. Наконец сказал:

— Это же ясно. То, чего он хотел, так ясно, что я не могу понять, как это непонятно тебе.

— Все вообще непостижимо для меня, дон Хуан.

— Нужно время, чтобы действительно увидеть и понять, что Мескалито имеет в виду; ты должен думать о его уроках, пока они не станут для тебя ясны.

Пятница, 11 сентября 1964 года

Снова я настаивал, чтобы дон Хуан истолковал мой визионерский опыт. Некоторое время он отказывался. Затем заговорил, причем словно продолжая разговор о Мескалито.

— Ты видишь, что глупо спрашивать, как если бы он был человеком, с которым можно разговаривать? Он не похож ни на что из того, что ты уже видел; он как человек, но в то же время он совсем не похож на человека. Это трудно объяснить людям, которые ничего о нем не знают и хотят сразу узнать о нем все. И потом его уроки столь же таинственны, как и он сам. Насколько я знаю, ни один человек не может предсказать его действия. Ты задаешь ему вопрос, и он показывает тебе путь, но не говорит тебе о нем так, как разговариваем мы с тобой. Понимаешь теперь, что он делает?

— Думаю, это мне понять нетрудно. Но вот не могу вообразить, в чем здесь смысл.

— Ты просил его сказать, что с тобой не так, и он дал тебе полную картину. Здесь не может быть ошибки! Ты не вправе заявить, что не понял. Это не было разговором — и все же было. Потом ты задал ему другой вопрос, и он ответил тебе тем же способом. Я не уверен, что понимаю, о чем он поведал, так как ты предпочел не говорить мне, что это был за вопрос.

Я очень тщательно вспомнил вопросы, которые задавал. И повторил их в том же порядке: «Поступаю ли я так, как надо? На правильном ли я пути? Что мне делать со своей жизнью?» Дон Хуан сказал, что вопросы, которые я задал, — только слова. Лучше не произносить их, а спрашивать изнутри. Он добавил, что защитник имел в виду дать мне урок, а не отпугнуть, поэтому и показался как свет дважды.

Я все еще не понимал, зачем Мескалито понадобилось запугивать меня, если он меня принял. Я напомнил дону Хуану, что, согласно его утверждению, когда Мескалито принимает, его форма остается неизменной, а не скачет от блаженства к кошмару. Дон Хуан рассмеялся снова и сказал, что если я подумаю о вопросе, который был у меня в сердце, когда я разговаривал с Мескалито, то пойму урок сам.

Думать о вопросе, что был у меня «в сердце», оказалось делом трудным. Я сказал дону Хуану, что у меня на уме было тогда много всякого. Спрашивая, правилен ли мой путь, я имел в виду вот что: так ли, что я пребываю в двух мирах одновременно? Какой из этих миров правильный? Куда следует направить мою жизнь?

Дон Хуан выслушал пояснения и заключил, что у меня нет ясного представления о мире и что защитник дал мне великолепно ясный урок.

Он продолжил:

— Ты думаешь, у тебя два мира, два пути. А есть лишь один. Защитник показал тебе это с невероятной ясностью. Единственный доступный для тебя мир — мир людей; и этот мир ты не можешь по выбору покинуть. Ты человек! Защитник показал тебе мир счастья, где нет разницы между вещами, потому что некому спрашивать о различиях. Но это не мир людей. Защитник вытряхнул тебя оттуда и показал, как думает и борется человек. Это — мир людей. И быть человеком значит быть приговоренным к этому миру. Ты имеешь глупость считать, что живешь в двух мирах, но это только твоя глупость. Есть только один мир для нас, нет никакого другого. Мы люди и должны следовать миру людей с удовлетворением. Я считаю, что в этом был для тебя урок.